1929 г. Тайна гибели Елены Гордик

[Sirin]

8 ноября 1929 г. в 12 часов 20 минут к платформе Шереметьевская Савёловской железной дороги подходил пассажирский поезд № 43, следовавший на Москву. В тот момент, когда паровоз, пройдя платформу, поравнялся заборчиком, ограждавшим её, под паровоз неожиданно бросилась стоявшая у заборчика девушка...

Кто виноват в гибели Елены Гордик? 14 декабря 1928 г. «Вечерняя Москва», № 290
Вот уже три дня, как Губсуд, под председательством т. Тарусина, вслушивается в подробности этого загадочного и запутанного дела о самоубийстве пятнадцатилетней девочки Елены Гордик, бросившейся под поезд. B ее обширных записках она обвиняла в своей преждевременной смерти начальника Волмилиции поселка Хлебниково Пенкина. Пенкин и его помощник Качалов сидят на скамье подсудимых по обвинению в превышении власти.
Сущность этого дела рисуется в таком виде. 3 ноября 1926 г. Пенкин был вызван на дачу Гордик, где были «воры». Пенкин  застал Елену Гордик с порезанной рукой. Она рассказала, что читала книгу, она увидела позади себя человека с выпачканным сажей лицом. Он спросил у у нее.
- Где деньги, которые принес отец?
Она испугалась, закричала и выбросилась в окно, Человек поранил ей руку ножом.
Пенкин проверил показания девочки и обнаружил, что ее рассказ – вымысел.
Явившийся отец убедил его в этом, сказавши, что «никаких грабителей не было, просто Леночка заснула и видела грабителей во сне. Так было с нею и в 1925 году».
Казалось бы, на этом и должен был закончиться инцидент с посещением Пенкиным дачи Гордик.
Но Пенкин почему-то отвел девочку ночью в отделение  милиции, ночью производил допрос, выслушал от напуганной девушки ряд самых нелепых заявлений о том, что ее отец истяует и пр.
И из путанных, девичьих фантастических объяснений почему-то решил, что мужчина, который приходил к Елене, это был ее отец, он пытался ее изнасиловать и девочка его просто покрывает. В этой плоскости и начались расследования сначала Пенкиным, затем – Качаловым. Девочка и ее отец  допрашивались несколько раз. И в последний раз, 8-го ноября, Качалов направил девочку в больницу с путевкой «на предмет освидетельствования по причинам изнасилования и побоев».
Девочка взяла путевку, но в больницу не пошла, а пошла на платформу «Шереметьевская», попросила у кассирши карандаш, и на  обороте  путевки, где по предложению Качалова должен значиться результат ее освидетельствования, написала: «Причина моей смерти в 10 страницах изложена и лежит в летней кофте в кармане. Я ничего не успела написать маме, Марусе, Коле и Тоне. Поцелуй их за меня». Подождала подходивший поезд и бросилась под паровоз.
B 10 страницах рассказывалось о том, как ее измучили допросы Пенкина, как он стращал «посадить отца и тебя на шесть лет» и как предлагал ей это дело прекратить, если она отнесется к ему «поласковее».
- «Я не могу перенести того, что из-за лжи Пенкина мой папа должен сесть на скамью подсудимых и кончаю жизнь самоубийством честной и чистой 15-летней девушкой. Но найдется человек, который отомстит за меня мерзавцу, подлецу и негодяю Пенкину» - заканчивала самоубийца свои письма.
Перед судом прошли объяснения Пенкина, Качалова и показания отца покойной и ряда свидетелей.
Пенкин виновным себя не признает. Он власти не превышал, и если допрашивал девочку ночью, а не днем, как это полагалось, оттого, что… дача Гордик была рядом с Волмилицией. Гордик говорила Пенкину, что, если дело получит огласку, она покончит жизнь самоубийством.
Качалов только исполнял приказания своего начальника. Любопытней всех показания отца покойной. Он бывший учитель, писатель. Написал некогда книгу «Сны» и другую «Седьмое звено», в которой трактуются проблемы пола. Старый Гордик не отдавал Елену в школу. Держал довольно строго. Что-то происходило в семье: жили не все вместе.  И в своих записках перед смертью Елена почему-то  просила отца «сделать семью счастливой».
- Я был учителем и отцом для Елены, - говорил о покойной Гордик. - Дочь была необыкновенно способной и необыкновенно стыдливой. Она испугалась и, стыдясь за свой испуг, свалила все на грабителей. Она была сильной воли человеком.
Экспертиза называет Елену экзальтированной, склонной к преувеличениям и фантазиям.
Сегодня с утра профессор-психиатр тов. Внуков скажет суду свое заключение об отце Елены Гордик. Суду в этом сложном деле важно знать ту обстановку и атмосферу, в которой жила Елена Гордик, прежде чем произошло это, как она выражается, «маленькое недоразумение», повлекшее за собою ее преждевременную смерть.
Защитниками обвиняемых выступают тт. Брусиловский и Россельс. Гражданский истец Казначеев.
Сегодня вечером ожидается приговор по этому делу.
З.М.

[Sirin]

Суд и быт. Дело о самоубийстве Елены Гордик. Вечерняя Москва, 1929, № 40, 18 февраля
Подробнее об этом мы писали в № 290 «Вечерней Москвы».
Напомним теперь сущность его: Елена Гордик, 14 лет, допрошенная б. начальником милиции Пенкиным по поводу случившегося якобы «ограбления» на гордиковской даче, бросилась под поезд, оставив письмо, в котором виновником  своего самоубийства называла Пенкина. Пенкин и его помощник Качалов были привлечены к ответственности за превышение власти, сопровождавшееся насилием.
Дело это началось слушанием в декабре. Для производства экспертизы письма, найденного в кармане Елены, судебное следствие было прервано и вновь возобновилось 14 февраля.
Обвинительное заключение найдено судом не подтвердившимся. Останавливаясь на причинах, толкнувших Гордик на самоубийство, суд считает, что предпосылкой к этому было отсутствие правильного воспитания у Елены: она была лишена школы, оторвана от коллективного воспитания.
Суд установил, что посмертное письмо Елены Гордик, в котором она называет Пенкина виновником своей гибели, написано ею для реабилитации отца. Пенкин признан виновным в том, что, не имея данных о сожительстве Елены Гордик с отцом, распорядился направить ее на освидетельствование, а Качалов – в подчинении незаконному распоряжению Пенкина.
Находя, что такое нечуткое отношение работников милиции не может быть от терпимо и что нет гарантии, что овиняемые  не повторят его в своей работе в будущем, Губсуд приговорил Пенкина к лишению свободы на один год, а Качалова на шесть месяцев, с запрещением занимать должности в органах милиции в течение двух лет. Применяя к осужденным амнистию, суд от наказания их освободил, сняв судимость.
З.М.

К делу о самоубийстве Елены Гордик. 4 сентября 1929 г. Газета «Вечерняя Москва»,  № 203
В свое время мы подробно освещали это дело. 14-летняя девочка, дочь учителя – Елена Гордик, после сложных психологических переживаний, связанных с допросом ее в милиции, направлении на освидетельствование и т.п. бросалась под поезд. К ответственности были привлечены гр. Пенкин и Качалов, которые  были признаны судом виновными в ускорении трагической гибели девочки и были приговорены: первый – к году лишения свободы, второй – к 6 месяцам. (По амнистии они от наказания освобождены и судимость с них снята). В своем приговоре Губсуд установил, что посмертное письмо Елены «написано было ею для реабилитации ее отца». 
После кассационной жалобы И.К. Гордик в УКК Верхсуда, затем – жалобы Прокурору Республики, 26 июля УКК Верхсуда вынесла определение: «Приговор Губсуда оставить в силе. Указать суду, в порядке надзора, что приговор полностью не отражает обстоятельств дела и само изложение приговора в отношении отца Гордик – явно неправильно».
Этим определением УКК Верхсуда с отца Елены Гордик снимается ответственность за несчастье, произошедшее с его дочерью.

[Sirin]

Владимир Львович Россельс. Речь в защиту Н.О. Панкина. Судебные защитительные речи [Текст]. - Москва : Юрид. лит., 1966. - 116 с.; 20 см. Защитительные речи адвокатов - Сборники
Самоубийство Елены Гордик

Краткое содержание дела
Пятнадцатилетняя девочка покончила жизнь самоубийством, бросившись под поезд. Она оставила предсмертное письмо, озаглавленнoe: «Вот причина этой преждевременной смерти». В нeм она писала, что, когда на даче Гордик случилось «маленькое недоразумение», ее стал допрашивать начальник Хлебниковского отделения  милиции Панкин…
«Я ответила на его вопросы... — писала Елена. – Через один день, в пятницу, он прочел мне все то, что там было написано. Я пришла в ужас: там было написано то, чего я еще никогда, никогда не позволила бы сказать, и чего  вовсе не было... Он сказал, что и мнe, и моему  отцу Гордику     Ивану Калистратовичу, грозит 6-летнее тюремное заключение, «но если ты отдашься мне, то ладно, я могу это дело изорвать или сжечь, а если нет, то… вместе с отцом в тюрьму»… Хулиган, разбойник, босяк – он хотел воспользоваться моей девственностью… Я кончаю с собой… Я умираю честной и чистой, без одного пятна… лучше умереть, чем отдаваться такому уроду».
Начальник отделения милиции Панкин и его заместитель Качанов, преданные суду по обвинению в доведении до самоубийства Елены Гордик, были оправданы.
Товарищи судьи! Учёные работают в тиши лаборатории, писатели - в тиши кабинета, защитник – в судебном зале, куда с шумом врывается жизнь. Здесь нет абстракции учёного, нет выдуманного писателем героя и вымышленных конфликтов. Перед защитником живой человек с его подлинными, настоящими конфликтами. Но бывает, что в конфликт с живым вступает мёртвый.
Так было здесь.
В ноябре прошлого года в 12 часов 20 минут к платформе Шереметьевская Савёловской железной дороги подходил пассажирский поезд № 43, следовавший на Москву. В тот момент, когда паровоз, пройдя платформу, поравнялся заборчиком, ограждавшим её, под паровоз неожиданно бросилась стоявшая у заборчика девушка, может быть, в тоже мгновение ужаснувшиеся тому, что сделала.
Поезд был немедленно остановлен. Находившиеся под третьим вагоном тело мёртвой Елены Гордик было извлечено из-под состава, и поезд, задержавшийся на платформе всего четыре минуты, отправился далее к станции Хлебниково. И жизнь пошла как ранее: во вселенной ничего не случилось…
Товарищи судьи, жизнь прекрасна!
Почему же этого не поняла пятнадцатилетняя девочка, добровольно покинувшая жизнь с её светлыми, радостными путями, избравшая иной путь, далёкий и безнадёжный.
Ответы на этот вопрос ждёт в горькой тоске по погибшей дочери  её отец, Иван Каллистратович Гордик. Вы помните, он говорил, что трагическая смерть дочери, её предсмертные призывы отомстить за неё заполнили всю его дальнейшую жизнь, вытеснив в значительной мере обычные его заботы. Мысль о том, что дочь погибла, а люди, по его мнению виновные в её смерти, остались без отмщения, не даёт ему покоя, становится стержнем его поведения. Тень погибшей дочери неотступно следует за ним по пятам, становится как бы его собственной тенью и требует наказания виновных.
Невольно вспоминается молодой датчанин, которого преследовала тень убитого отца, требовавшего от мщения убийцам.
Гордик, движимый неодолимым желанием справедливого возмездия, не соглашается с прокуратурой, прекратившей дело Панкина и Качанова, приносит ряд подробнейших заявлений в различные судебные и внесудебное учреждения, требует суда над теми, кого он считает виновным смерти дочери. Не думаете ли вы, товарищи судьи, что он прав? Действительно, надо исчерпывающе выяснить все обстоятельства этого дела и до конца разрешить все возникающие сомнения, а это возможно только в открытом судебном процессе, где сам отец участвует в отыскании истины.
Суд должен ответить на вопрос, виновен ли начальник Хлебниковского отделения милиции Панкин в том, что «в результате его мучительных и не только оскорбляющих личное достоинство девушки, но и порочащих в её глазах личность отца действий Елена Гордик покончила жизнь самоубийством».
Тайну смерти того, кто искал её, окружающие обычно прежде всего пытаются раскрыть в тех бумагах, которые он им оставил или которые были с ним в последние часы.
Не пойти и нам, товарищи судьи, по этому пути, обратиться к бумагам, этим немым свидетелям… Вы помните четверостишье, написанное на листочке, найденном в кармане пальто умершей:
«Только одним человеком убавится,
Убыль его никому не страшна,
Память о нём никому не нужна,
Что же, умри, моя доля суровая».
Почему именно эти строчки сопровождали Елену до последних минут её жизни?
Не поможет ли эта смятая, как её жизнь, бумажка понять её смерть: ведь в этих стихах заключена тоска одинокого человека, не имеющего близких друзей, чувствующего себя лишним и обречённым.
«Лишний человек» - не эта ли приползшая из далёкого старого, жалкая мысль о несуществующих в нашем обществе лишних людях отравила ещё неокрепшее сознание девочки? Не в этом ли - ключ к разгадке её смерти?
Нельзя пройти равнодушно мимо этого клочка бумаги. Вместе с покрытым пятнами крови носовым платком в кармане пальто лежало и другая бумага: официальная, на бланке, отношение Хлебниковского отделения милиции в районную больницу, написанное и подписанное помощником начальника Качановым. «При сем следует гр-ка Гордик Елена Ивановна на предмет освидетельствования по признакам изнасилования и нанесения побоев. Заключение сообщите на обороте». «Елена Ивановна» - это девочка, которую все звали Лена. Это она «следовала… на предмет».
Нельзя забыть этот унижающий человека текст! Бумага  эта была дана в открытом виде и её надо было «вернуть с ответом наобороте».
Может быть, эта бумага послужила последним толчком к решению, которая освобождало девушку от несправедливой, мучительной, оскорбляющей её личное достоинство процедуры.
Мы не забудем этот документ, от которого веет смертельным холодом человеческого равнодушия, чёрствости, бессердечия.
Елена не дошла до больницы.
Вместо ответа больницы на обороте отношения написано карандашом: «Причина моей смерти изложена на десяти страницах письма, лежит в моей летней кофте в кармане».
Теперь мы узнаем правду.
(продолжение ниже)

[Sirin]

В самом деле, кто может лучше и правдивее, чем та, которая покинула жизнь, раскрыть обстоятельства, которые привели её к этому решению.
В кармане кофты погибшей было не одно, а два письма. Одно из них озаглавлено «Вот причина моей преждевременной смерти», другое адресовано отцу. Вот оно, передо мной.
«Милый папочка, как ни тяжело, но приходится проститься с тобой, мой милый. Я не могу снести всего того, что написано в тех десяти страницах. Ты тут совершенно ни при чём. Отомсти же за свою дочь. Папочка, исполни последнюю мою просьбу, сделай всё для семьи, что сможешь, сделай их жизнь более счастливой. Прошу тебя не хоронить меня, пока не приедет сюда мамочка или Марусечка. Похорони меня с певчими и как следует хоронить православных. Прости и прощай. Любящие тебя до последних дней Лена».
Раскрываются некоторые  черты духовной организации девушки. Она боится, что в связи с её смертью дурная молва может коснуться отца, и стремится охранить его. Милый папочка, ты тут ни при чём». Уходя из жизни, она просит отца сделать более счастливой жизнь матери и сестры.
Любовь к отцу, с которым Елена жила, и любовь к матери, с которой она была в разлуке, - не создавала ли она в её душе тот ежедневной жгучий конфликт, нередкий в неправильной, разбросанной семье, когда дочь любит своих родителей, а они чужды, а иногда и враждебны друг другу?
И эта догадка не должна пройти мимо нашего напряжённого внимания.
Письмо проникнуто мистической экзальтированностью, способной только повысить напряжённость, углубить и обострить душевный конфликт, часто служащий благоприятной почвой для зарождения и развития трагических событий.
Бедная девочка. Если свои смертью она хотела соединить любимых отца и мать, жертва оказалась напрасной. Нет, матери мы не видели ни на предварительном следствии, ни здесь, в суде.
С дочерью было один отец.
В другом, обширном, на десяти страницах письме Елена рассказывает о событиях, которые, по её словам, она была не в состоянии перенести.
Она пишет, что начальник Хлебниковского отделения милиции Панкин, допрашивая её по поводу имевшего место на даче Гордика «маленького недоразумения», объяснил ей, что её отцу грозит 6-летнее тюремное заключение. «Он сказал: «Если ты отдашься мне, то я могу это дело изорвать или сжечь а если нет, то… вместе с отцом в тюрьму». Я не могу перенести того, что из-за его лжи должен отец мой быть на скамье подсудимых. Я кончаю с собой… хулиган, разбойник, босяк и больше никто, он хотел воспользоваться моей девственностью, но ему это не удалось, и вот я покажу перед всеми, что я честная пятнадцатилетняя девушка и что он - хулиган и никуда не годный, уродливый человек… Я умираю честной и чистой, без одного пятна… если бы осталась жить и была в объятиях этого урода, то на мне осталось бы вечное несмываемое чёрное пятно. Лучше умереть, чем отдаться такому уроду».
Письмо это озаглавлено: «Вот причина моей преждевременной смерти».
«Смерть» - ужасно это слово в письме ещё не узнавшей жизни девушки.
И тем не менее выдуманная ею смерть стала реальной. И никто не встал на пути от страшной выдумки к ещё более страшному  её реальному осуществлению. Так это вы, Панкин, виновны в смерти Елены Гордик. Где же я, ваш защитник, найду слова, способные заглушить гневные слова предсмертного письма самоубийцы, которые звучат тем громче, чем молчаливее теперь их автор. Что я могу противопоставить тяжкому обвинению, с необыкновенной силой брошенному вам в лицо?
И тем не менее прошу вас, товарищи судьи, меня выслушать. Письмо начинается словами: «Когда у нас случилось маленькое недоразумение в среду 4 ноября, начальник Хлебниковской милиции повёл меня на допрос свой кабинет в 11 часов ночи».
«Маленькая недоразумение», о котором идёт речь, послужило началом трагических событий. Свидетель Ефимов показал, что 3 ноября около 10 часов вечера он, проходя в посёлке Хлебниково мимо дачи Гордика, услыхал звон разбитого стекла и вслед за тем женский крик о помощи. Поспешив на крик, он  увидел сидящую на крыше у разбитого окна Елену Гордик, которая плача просила его вызвать жильцов первого этажа, так как на неё кто-то напал. Он постучал в окно первого этажа, вызвала оттуда Вишнякова, с которым и поднялся наверх. Квартира Гордик оказалась запертой на ключ.
Елена открыла дверь и они вошли на кухню. Правая рука девочки была в крови, она сильно плакала и настолько была взволнована, что едва держалась на ногах. В кухне горела стоявшая посередине стола лампа. Несмотря на то, что топилась печь, в кухне было холодно, так как в одном восточном окне была настежь открыта одна створка окна, а в противоположном, западном окне стекло, на котором были следы крови, было разбито. Осколки окровавленного стекла валялись на полу, тут же у окна.
Елена Гордик рассказала им, что на неё напал какой-то неизвестный мужчина с замазанным чёрным лицом и ранил её чем-то металлическим в руку: она, испугавшись, сейчас же выскочила на крышу в открытую створку восточного окна и стала кричать и в то же время услыхала звон разбитых стёкол противоположного окна, откуда на крышу выскочил нападавший на неё человек.
Несмотря на просьбы Елены Гордик ничего не заявлять, Вишняков и Ефимов отправились в отделение милиции, откуда тут же пришли начальник отделения Панкин, его помощник Качанов и старше милиционер Иванов. Опросив Елену, они осмотрели кухню и крышу, прилегающую к окнам.
Оказалось, что через окно с открытой створкой, вопреки утверждению Елены, ни она, ни кто-либо другой не выскакивал, так как на покрытый снегом крыше под этим окном никаких следов не было... Вопреки рассказу девочки было очевидно, что через другое окно выскочил не нападавший, а сама Елена, которая, разбив стекло, поранила себе руку до крови, оставив следы крови и на осколках разбитого стекла и на покрытый снегом крыше под этим окном, у которого её видел вызывающей о помощи Ефимов. Кроме того, под обоими окнами на земле, покрытой снегом, никаких следов не было, значит, никто и не прыгал с крыши. Выйти из кухни также никто не мог, так как дверь её была заперта на ключ и открыта Еленой только тогда, когда пришли Ефимов и Вишняков. Всем было ясно, что рассказ Елены не соответствует действительности.
Во время осмотра вернулся домой отец Гордик и, установив, что в квартире всё цело, ничего не пропало, подтвердил общее убеждение, что, кроме Елены, никого в кухне не было, как не было и ограбления.
Что же, неужели всё это выдумала Елена!

(Продолжение ниже)

[Sirin]

Сердце отца подсказала ему ответ. Услышав от дочери, что всё это случилось после того, как она, читая книгу, вздремнула, отец высказал предположение, что «всё это ей приснилось. Она испугалась, не разобравшись, где кончается сон и начинается действительность. С ней это бывает. Так было в прошлом году».
Но странно. Книги, о которой говорила Елена, ни на столе, ни под столом, ни вообще на кухне не обнаружено.
О том, что произошло в прошлом году, вспоминает свидетель Мячин. Вы помните его показания: «В прошлом году часов в 8-9 я услышал из дачи Гордик крик. Мы с товарищем побежали туда. Когда отперли дверь, оказалось, что в квартире были Елена Гордик и её младшая сестра. В кабинете было разбито окно. Девочки были перепуганы. Елена рассказала, что кто-то к ним стучался, они испугались, разбили окно и стали кричать. Мы их успокоили и ушли».
Если бы это был сон, как предположил отец, то пришлось бы допустить, что двум девочкам одновременно снился один и тот же сон, который затем через год снился Елене вновь.
В это нельзя поверить.
Значит, нет книги, читая которую, Елена задремала, и то, что случилось в прошлом году, - не сновидение.
Отпадают оба основания для высказанного отцом предположения о просоночной иллюзии.
Однако это предположение несколько неожиданно нашло поддержку у авторитетных экспертов-психиатров, с выводом которых я позволю себе не согласиться. Впрочем, и сами эксперты не тверды в своём выводе, так как не только высказывают его осторожно, в условной, предположительной форме, но и сопровождают его существенными оговорками, лишающими их заключение необходимого научного значения.
Эксперты пишут: «Случай, послужившие началом настоящего дела, по рассказам отца, не является первым. Склонность к иллюзорным переживаниям, к состоянию продления сна, когда сон физиологически уже закончился, приводит нас к следующему выводу: Елена Гордик могла закричать о помощи и произвести ряд соответствующих действий 3 ноября именно потому, что ей почудился во сне грабёж и, уже проснувшись, она переживала его как реальность. Других причин её поведения в этот вечер, видимо, не имелось».
Как видите, экспертиза даёт весьма осторожное заключение. «Не закричала, а могла закричать», «других причин, видимо, не имелось». Эксперты, очевидно, считают, что если бы имелись другие причины, то их выводы оказались бы несостоятельными.
Предположительная, условная форма заключения объясняется его неосновательностью по существу.
Действительно, экспертов приводит к их выводу, как они пишут, «склонность Елены Гордик к иллюзорным переживаниям». Об этой склонности, по их словам, они узнали от отца, по рассказам которого «случай, послуживший началом настоящего дела… не является первым».
Но тот единственный случай, о котором вспоминает отец, имевший место год тому назад, ничего общего, как уже выяснилось, с иллюзорным переживанием не имеет.
Таким образом, отпадает и само основание, на котором построено и без того шаткое, предположительно-условное заключение экспертизы, объясняющее поведение Елены просоночной иллюзией.
Впрочем, если бы этот вывод экспертизы и не имел бы этих конкретных, лишающих его научного значения дефектов, то всё равно заключение это находилось бы, по моему мнению, в непримиримом несоответствии с данными современной науки.
Современная наука находит, что «обыкновенно просоночные иллюзии продолжаются несколько мгновений, после чего восприятие окружающего делается отчётливым». Так нас учит учебник «Судебная психиатрия» и авторитетный учёный Н.Бруханский.
В настоящем случае, когда сон физиологически кончился, девочка вскочила со стула, бросилась к окну, разбила стекло, порезав себе палец, выскочила на крышу, стала звать на помощь.
Для всего этого понадобилось, конечно не несколько мгновений, а относительно продолжительное время. Как же можно научно объяснить, что непродолжительное время.
Как же можно объяснить, что ни продолжительное время, ни значительные усилия, необходимые для того,  чтобы рукой разбить стекло, ни боль в раненой осколками стекла руке и текущая по ней кровь, ни морозный ноябрьский воздух не сделали восприятие Елены окружающего отчётливым, не прекратили про солнечной иллюзии, и она закричала о помощи.
Соответствует ли это научному представлению о про солнечных иллюзиях? Нельзя согласиться и с утверждением экспертизы, что Елене Гордик почудился во сне грабёж и, уже проснувшись, она переживала его как реальность.
Сон Елены кончился в тот момент, когда девочка встала со стула и бросилась к окну. С этого момента, по мнению экспертизы, начались так называемые соответственные действия, то есть действия, вызванные сном, но производимые уже проснувшимся человеком. Но как же в таком случае экспертиза объяснит, что проснувшиеся Елена, сон которой закончился и которая только производится соответственные действия, видит в это время новые сновидения: не она, а «грабитель» разбил стекло, не она порезала руку, а «грабитель» её порезал «чем-то металлическим», не она выскочила через разбитое стекло, а «грабитель», и, наконец, на крыше она видит выскакивающего через другое окно «грабителя», которого фактически не было. Выходит, после окончившегося сна, когда только продолжаются соответственные действия, проснувшиейся снится новый сон, с новыми сновидениями.
Такое положение не может быть объяснено просоночной иллюзией.
Вывод напрашивается  сам собой.
Я думаю, что здесь не было ни грабителя, ни дрёмы и с книгой, ни сна, ни просоночных иллюзий, ни соответственных действий. Девочка симулировала ограбление, выдумала его так, как выдумала его год тому назад. Это моё мнение подтверждается объективными материалами дела.
В квартире, кроме Елены, никого не было. Она выскочила на крышу через разбитое ею окно. Для чего же она предварительно в этот морозный ноябрьский вечер, когда в кухне  горела зажжённая лампа и топилась печь, открыла в другом окне створку в рост человека?
Несомненно, для того, чтобы впоследствии можно было указать два пути, по которым выскочили на крышу она и выдуманные ею грабитель.
Елена, как мы знаем, категорически возражала против приглашения милиции. Это можно объяснить только тем, что она боялась разоблачения милицией симуляции ограбления. Других оснований бояться вмешательства милиции у неё не было.
Впрочем, наиболее близким подругам Тоне Грибковой и Шуре Мякиной, как они нам показали, Лена доверительно сообщала, что нападение она выдумала, умышленно разбила стекло и выскочила на крышу.
Наконец, она показала 3 ноября, в день происшествия, на допросе Панкину: «Я выдумала ограбление», а 8 ноября - Ккачанову: «Я симулировала нападение».
На этот раз девочка говорила правду. Она действительно выдумала ограбление, не учитывая ни  неудачи прошлого года, ни будущего неминуемого разоблачения.
Но для чего симуляция, каковы её мотивы?
Теперь, когда перед нами раскрылись события в их взаимной связи и глубине, ответить на этот вопрос не представляется слишком сложным.
Обстановка, в которой росла и воспитывалась Елена, была неблагополучной. Девочка любила отца, с которым жила в Хлебникове, однако она так же сильно любила мать, которая с двумя её сёстрами жила под Белгородом. И именно о них её последняя предсмертная просьба к отцу: «Сделай их жизнь счастливой». Близким подругам своим Аня Чумаковой и Шуре Елькиной она не раз говорила: «Я должна жить с отцом, а хочу жить с матерью». «Отец один, я дочь, должна помогать отцу», - показала она на допросе Панкину; так понимала свой долг девочка и в то же время тосковала по близкой ей матери, по сёстрам, по семье. «Должна и хочу». Конфликт тревожит душу, раздваивает её, не даёт покоя, он страшен тем, что он ежедневный, неотступно теребит, не проходит, не рассеивается…
Конфликт этот мог быть смягчён школой. Но девочка не училась в школе и была лишена благотворного внимания умных, вдумчивых, чутких педагогов. У неё не было подруг по школе, в ежедневных встречах с которыми укрепляется общность интересов, возникает живая связь, переходящая нередко в душевную близость, когда взаимно раскрываются детские души и дети иногда в тайне от взрослых помогают друг другу в разрешении своих неясных переживаний, тревог и сомнений.
Здесь этого не было.



(Продолжение ниже)

[Sirin]

Живя вместе с отцом, Елена вынуждена была заниматься хозяйством, но интересы её и жизненные запросы были значительно шире и глубже. Так нам рассказали знавшие её.
Отец - педагог, любящий свою дочь, в связи со своеобразием собственной натуры, с заложенной в ней религиозно-мистической  направленностью, может быть, вследствие этого оторванный от действительности, равнодушный к ней, а иногда и черствый, был далёк от реального понимания душевного состояния дочери. Он пишет стихи о далёких женщинах, загробной жизни, об уходящих из жизни в царство теней, а его родная дочь, которая ежедневно готовит ему обед, чистит костюм и пальто или пришивает оторванные пуговицы, проходит мимо него, как тень. Он её волнений, которых не может успокоить и воспитанный им в ней религиозный мистицизм.
О его отношении к дочери мы узнаём из показаний, данных им, соседями и подругами дочери.
Он как будто внимателен к ней, он не разрешает ей дружить с одной подругой и разрешает с другой, решительно запрещает носить кофточку с открытыми рукавами и воротом и, боже упаси, пудриться и красить губы, подменяя этой мелочной опекой, домашним администрированием, педантическим вмешательством действенное, любовная проникновение и влияние на духовную жизнь дочери, он не замечает её отчуждённости от него, тоски по матери, которая в иные дни вырастает, становится жгучей.
В духовном одиночестве у девочки притупляется ощущение жизни и ещё более укрепляется внушённый отцом и религиозной мистицизм, связанный с отрешённостью от реальной жизни, и на пустом месте растёт неуправляемая детским разумом фантазия и её нередкий спутник - тот вымысел, который в глазах неискушённых окружающих иногда кажется неправдой, ложью, враньём.
«На меня она производила впечатление экзальтированной девочки, склонной к фантазии», - говорит осторожно и задумчиво врач Заболотникова. Но соседи, люди, может быть, равнодушные или неспособные к  тонкому психологическому анализу, говорили проще.
Потёмкина показывала: «Елена мне неоднократно говорила, что откроет какую-то тайну, но какую - она так и не сказала… вообще была не уравновешенна, соврать она любила».
Тофпанец рассказывает: «Елену я знаю с пелёнок. Она с детства любила часто соврать и вообще была взбалмошна».
Подруга Елены Тоня Грибкова говорит, что «Елена рассказывала, что за ней ухаживает Гранецкий и что он даже делал ей предложение выйти за него замуж». «Я замечала, что Елена иногда в своих рассказах привирает».
Яковлева Вера утверждает то же самое: «Елена была склонна к вранью и по этому поводу возникали сплетни у подруг».
Такова была Елена Гордик в представлении окружающих взрослых и подруг.
Трудно поверить, товарищи судьи, что отец, который любит её, видит ежедневно, наблюдает за каждым её движением, говорит о ней: «Дочь моя экзальтированностью и фантастичностью не страдала, имела сильную волю, к вранью не была склонна, со мной была очень искренна, ко мне относилась с любовью и была послушна… За нравственностью её я очень следил».
Так умела дочь скрывать себя от отца.

Эксперты-психиатры пишут: «Личность дочери в представлении отца как бы оторвана от реальной почвы, на которой она жила, радовалась и страдала, становится своего рода целью, идеалом, и в силу своеобразия самой личности И.К. Гордика, его склонности к религиозно-мистическим переживаниям, наряду с известной сухостью, чёрствостью и жаждой самоутверждения, перерастает в нечто отвлечённое, ангелоподобное, совершеннейшее существо».
Товарищи судьи, мы часто думаем, что знаем наших детей. Не всегда это так. Не бывает ли, что сильная любовь к ним туманит в наших глазах  их действительный облик, их духовные качества? Подумайте, как далек был отец от любимой им дочери, а дочь – от любимого отца.
У девочки трудное время переходного возраста.
И не заметит мужчина-отец, что у дочери эти первые дни ноября, как это нам объяснила медицинская экспертиза, предшествовали обычному, но ещё не ставшему привычным заболеванию, когда обостряются чувства, когда возможно неожиданная бурная реакция. Теперь ей особенно необходима близость женщины-матери, которая сумела бы соединить душевную чуткость с разумными объяснениями физических и физиологических явлений.
Тоска по матери растёт… становится невыносимой. Сказать отцу: «Хочу к матери» - значит обидеть его, огорчить, причинить горе… «Что же делать? Как быть?» И вдруг радостная мысль о симуляции: «Лучше обмануть отца, чем причинить ему горе. Он никогда не узнает, что его дочь предпочла жить не с ним, а с матерью, и отпустит её туда, в Белгород». Так неправильно решает Елена вопрос, который оказался ей не под силу.
Впоследствии она рассказала Тофпенец, что «симуляцией ограбления она хотела доказать отцу, что ей одной страшно оставаться дома, чтобы он её отправил к матери», а Тане Грибковой говорила, что всё это сочинила для того, чтобы заставить отвезти её к матери. То же она говорила Мякиной, Лебедевой, Самушеевой и другим.
Можно ли поверить, что пятнадцатилетняя девочка вместо того, чтобы просить отца отвезти её к матери, прибегает к симуляции ограбления!
Но психология Елены гордик - психология необычной девочки. В экзальтированной, как бы возвышенной любви отца к дочери и дочери к отцу нет непосредственной связующей их правды, нет простоты и, и Елена не скажет отцу, что она хочет к матери.
Одиночество  подростка никогда не проходит бесследно. Выдумщица, фантазёрка, кажущаяся отцу совершенством, а окружающим вруньей, по существу одинокая Елена и не ищет простых путей, для осуществления своих желаний она ищет путей острых, необыкновенных.
И она придумала симуляцию ограбления, не думая о её последствиях, о том, что она может быть раскрыта, а замысел будет разоблачён.
У неё нет расчёта на будущее, она живёт настоящим. И впоследствии, когда Елена была так неожиданно для неё трагически разоблачена, она и близким и не близким ей людям рассказывает о цели симуляции. И только одному человеку, тому, кого она любила, жалела, и кого это больше всего касалось, - отцу она не рассказала о цели симуляции. Отец после первого допроса Панкиным Елены спрашивал у неё, о чём шла речь. «Она была очень нервна, взволнована. Подробности допроса она мне не рассказала, и у меня осталось впечатление, что в её словах много недосказанного», - показал Иван Каллистратович. Елена скрыла от отца цель симуляции, и он чистосердечно признал: «Если в злополучный день 3 ноября ограбления не было, то цель дочери мне непонятна».
Даже значительно позже Гордик отказывается понять дочь и пишет заявление в суд о том, что показания Тофпенец, Мякиной, Грибковой, Самушеевой ложны.
Так крепко от него хранила тайну любящая дочь, и так сильно заблуждался любящий отец.
Нет, дочь не только много  недосказала отцу, она не только скрыла от него цель стимуляции, но рассказала о нём на допросе у Панкина то, чего никогда не было, выдумала, оговорила, обвинила его.
«Я каким бы то ни было способом стремилась уехать от отца, так как жизнь с ним была невыносима: отец меня ежедневно оскорбляет, бьёт и заставляет непосильно работать, отчего я получила болезнь, надорвалась непосильной работой, и в настоящее время нуждаюсь в лечении. Всё это заставило меня выдумать ограбление, чтоб он отпустил меня к маме».
Было допрошено много свидетелей, но никто не засвидетельствовал, что Гордик бранил, бил её, нагружал тяжёлой, непосильной работой. Это еще одна выдумка Елены, которая и на этот раз не давала себя отчёта в тех последствиях, каким она могла привести.
«Нет, это не выдумка, это Панкин принудил её дать такое показание», - легко и неосновательно решает обвинительное заключение.
Но этот вывод прямо опровергается показаниями подруге Елены - Грибковой и Мякиной. Они нам рассказали, что Лена уже после допроса и её Панкиным объяснила им свой поступок и желание во что бы то ни стало уехать к матери почти в тех же словах, что и Ппанкину: невыносимым обращением с ней отца, непосильной работой. Но ведь в беседах с подругами никто не принуждал Елена говорит неправду.
Да, кроме того, Панкину, который ранее не знал ни отца Гордика, ни его дочери, было совершенно безразлично, какие показания она даёт, он ни в какой мере не был заинтересован в том, чтобы Елена дала ложные объяснения своему поступку.
В чём же дело? Как объяснить эту очевидную выдумку Елены? Мы не можем спросить об этом у Елены Гордик, она не ответит ни на один наш вопрос. Мы можем только догадываться. Панкин, простой человек, не верит Елене, что она решилась на симуляцию ограбления только потому, что тосковала по матери.
Никто из окружающих не поверил бы ей.

(Продолжение ниже)

[Sirin]

Может быть, товарищи судьи, и мы с вами тогда, не зная, что стало известно нам теперь в этом процессе, не поверили бы ей.
В глазах всех окружающих, в частности и Панкина и близких ей подруг, она, симулировав ограбление, совершила отвратительный, нелепый, бессмысленный, ничем не оправданный, ронявший её достоинство, раскрывающий её как обманщицу поступок. Она должна была, как говорят в учебниках психологии, «утвердить» себя, оправдать свое поведение, реабилитировать себя не только в глазах Панкина, но и в мнении окружающих, объяснить свой поступок.
Как это сделать? Нужна новая выдумка, новое фантастическое измышление о якобы невыносимой её жизни у отца, и девочка идёт по привычному пути, свойственному её экзальтированной, склонной к необуздываемой разумом фантазии, к вымыслу с расчетом  только «на сейчас», не думая, что будет дальше. Панкин к этой выдумке никакого отношения не имел, и она ему была не нужна. Эта выдумка нужна была Елене.
Панкин рассказал нам, что Елена, дав эти показания, сказала ему, что, если об этом узнает отец, она покончит самоубийством. Он придал её угрозе серьёзное значение и даже поручил старшему милиционеру Иванову при докладе о деле помощнику прокурора области сообщить и об этой угрозе и получить инструкции, что, как нам известно, Иванов сделал.
Дав ложные в отношении любимого отца показания, девочка окончательно запуталась, и впервые возникшая мысль о самоубийстве её уже не оставляет. Будущее, о котором она не думала, стало угрожающим настоящим. Опасения её оказались небезосновательными. В поражённом сенсационным событием маленьком посёлке поползли слухи, в которых правда перемешивалась с ложью, предположения перерастали в якобы реальные обстоятельства. Вы помните, Иванов и Панкин показали, что Топфенец им рассказывала о том, что, по возникшим в посёлке слухам, Гордик  не только угнетал дочь, но и принуждал её сожительствовать с ним, что якобы в последний раз, 3 ноября, она, разбив окно, кричала о помощи потому, что он вновь пытался её насиловать. Слухи росли, они не могли не дойти до девочки, и она уже с возрастающей тревогой понимает, что слухи эти и показания её непременно дойдут до отца.
Вновь её выдумка разбилась о жизнь.
Она боялась огорчить отца просьба отпустить к матери, а теперь оклеветала его, опозорила, а может быть, как она думала, довела до скамьи подсудимых.
И она, которая  в глазах его была совершеннейшим, идеальным существом, разоблачит себя и предстанет перед ним как отвратительная лгунья, как клеветница. Встретившаяся Потёмкиной в эти дни Елена говорит, что «она хочет умереть, отравиться, броситься под поезд». Мысль о самоубийстве, впервые возникшая на допросе у Панкина, принимает теперь уже конкретные формы – «под поезд».
Девочка запуталась в сетях её собственной выдумки. Последствия её, которых она не предвидела, неожиданно встали перед ней во весь свой угрожающий рост. Мысль о самоубийстве её преследует. И вот в душе девушки, доведённой до крайних пределов экзальтации, окончательно утверждена последняя в её жизни самая страшная выдумка – смерть.
Она объяснит в последнем письме причину её преждевременной смерти, реабилитирует отца – «ты тут ни при чём», она реабилитирует себя в глазах отца: «Этот босяк, хулиган Панкин принудил меня дать показания, а я умру чистой, беспорочный без единого чёрного пятна и останусь в твоих глазах совершеннейшим, нравственным существом».
Так выдумывает это несчастная, экзальтированная пятнадцатилетняя девушка, фантазёрка, выдумщица, находящаяся в это время в том болезненном состоянии, когда переживания обостряются, когда возможна самая неожиданная бурная реакция.
Письмо это - страшная улика против Панкина.
И только тщательный анализ может установить, что этот, на первый взгляд, убедительный, написанный рукой уходящего из жизни подростка документ на самом деле сплошная выдумка, опровергаемая объективными материалами дела, выдумка, как и другие, без расчёта, без ориентировки на возможное будущее её разоблачение.
Письмо начинается словами: «Когда у нас случилось маленькое недоразумение в среду 4 ноября». «Недоразумение», о котором идёт речь, произошло не 4, а 3  ноября. Вам не кажется странным, товарищи судьи, что девочка в письме, написанном через 2-3 дня после этого, забыла, спутала точную дату такого события, которое стало началом трагедии её последних дней. Позабывчивость эта, внешне, казалось бы, незначительная деталь, разве не свидетельствует о крайне душевной потрясённости, при которой сознание становится неясным, неточным, стираются границы периодов времени, и человек, а здесь ещё не созревший человек, перестаёт с надлежащей определенностью ориентироваться не только во времени, но и в окружающей обстановке…
Рассказ девочки течёт как будто спокойно, не предвещая роковых поворотов.
«Панкин повел меня  на допрос свой кабинет в 11 час. ночи. Я с ним осталась наедине… Он стал спрашивать, не бьёт ли меня отец. Я говорю, нет. Не заставляет ли исполнять тяжёлые работы. Я говорю, что нет». Так девочка в последнем своем письме  отрекается от данных ею уличающих отца показаний, она реабилитирует отца – «ты тут ни при чём», она реабилитирует себя – «я так не показывала». Но чтобы окончательно реабилитировать себя, надо объяснить, как же, почему же она подписала эти показания. Выдумка приобретает острый, театральный и вместе с тем наивный характер.
Вот что читаем в письме дальше: «Потом Панкин вынул из конверта какой-то розовый порошок, высыпал его в стакан с водой, которую налил из большого чайника. Он насильно налил мне в рот гладко два этого яду, он был кисло-солёного вкуса. Я сейчас же почувствовала какую-то усталость, минут на десять, а может быть и на больше, заснула; когда проснулась, он предложил мне подписать в двух местах какую-то бумажку. Я не хотела, он говорит: «Это ведёт к тюрьме». Я подписала».
И подумайте, всё это делается в кабинете Панкина, отделённым тонкой перегородкой от комнаты, в которой слышно всё, что делается в кабинете. В комнате в это время были Иванов, Качанов и другие милиционеры, из которых никто, как известно, не подтвердил ничего подобного. Все это делается Панкиным для того, чтобы вынудить у Елены Гордик показания о том, что её отец плохо с ней обращается и нагружает  её непосильной работой.
Получается, что Панкин совершает весьма опасное преступление, Не будучи совершенно заинтересован.
Панкин действительно передал допрашиваемой им Елене Гордик стакан воды, чего он не отрицает, однако он никак не думал, что ей покажется, что это не вода, а влитый в стакан рукой коварного следователя яд кисло-сладкого вкуса, после которого она «почувствовала какую-то усталость».
Фантазирующая девушка не думает о том, поверит ли ей те, кто будет читать. А между тем эта нарисованная подростком картина, как будто вырванная из какого-то прочитанного ею старого бульварного романа, не внушает никакого доверия. Не верят этому и авторитетные учёные, эксперты, давшие по этому поводу заключение. «В этом письме, которое следует рассматривать как результат и истероидной реакции, - говорит экспертиза, - правда и выдумка перемешаны. В какой доле они перемешаны, трудно установить, но можно предположить, что и имеющаяся доля истины облеклась в преувеличенную форму, может быть даже кое-где порвав вовсе с реально бывшими фактами (например, высыпания порошка в воду, десятиминутный сон…).
Я полагаю, что письмо это от начала до конца - сплошная выдумка.
Елена, как она пишет в письме, одурманенная ядом, слабая, не имеющие сил сопротивляться, не читая подписала эти показания. Но откуда же она узнала их содержание? И она продолжает выдумывать.
«Потом, через один день, в пятницу, я увидела его - Панкина. Он повёл меня к себе и прочел мне всё то, что там было написано. Я пришла в ужас. Там было написано то, чего я никогда не позволила бы сказать и чего вовсе не было на самом деле. Он сказал: «Если ты отдашься мне, то ладно, я могу это изорвать или сжечь».
Нетрудно установить, что в этих строках письма нет ни доли правды.
Пятница - это было 5 ноября. «Панкин повел к себе» - это обозначает или к себе на дачу, или в отделение милиции. Решительно никто не видел Елену на даче у Панкина и до 8 ноября никто не видел её в отделение милиции. Точно известно, что с 4 ноября расследование Панкином было поручено Кочанову, у которого с этого времени хранилось и всё производство. Панкин ни у себя на даче, ни в отделении милиции не мог читать Елене показания.
Елена пришла в ужас от прочитанного: «Я никогда этого не показывала». Но мы уже знаем, что она то же самое после допроса говорила своим подругам Грибковой и Мячиной. Почему же она пришла в ужас?
Елена многим, и взрослым и своим подругам, рассказывала о допросе у Панкина. Однако никому ни одного слова не сказала ни о кисло-сладком порошке, ни о предложении Панкина сожительствовать с ним. И её молчание перед другими ей надо было объяснить, и объяснение рождается: «Он запретил мне говорить кому-либо об этом, иначе он угрожал убить меня». Но какое значение имеет эта угроза для человека, идущего на самоубийство, - этого противоречия Елена не замечает.
Выдумка расширяется, увеличивается, углубляется… Панкин в её болезненной фантазии -сосредоточие того зла, которое причинино ей и её отцу. Панкин - это ужасный человек, «босяк, хулиган, насильник»
И наряду с ним она рисует в письме себя, как слабое, маленькое существо, которое, однако, «пусть все об этом знают», умирает нравственно чистой, без одного пятна: «Лучше умереть, чем быть в объятиях такого урода» и этим утверждает ещё раз в глазах отца и других представления о ней как и совершеннейшем, идеальным существе.
«Я знаю, что я никому не нужна», - пишет она, заканчивая письмо, и мы вспоминаем четверостишие, найденное в кармане её пальто, душевно настроенность  этой несчастной девочки.
Так разоблачается предсмертное письмо - страшная выдумка Елены Гордик.



(Окончание ниже)

[Sirin]

«Личность Елены Гордик, - даёт заключение экспертиза, - следует считать неустойчивой, эмотивной, склонной к фантазированию, находящейся в периоде полового созревания, который, видимо, шёл у неё интенсивно. В этот период обычно обостряются черты, имеющиеся у данной личности, и обостряются иногда до степени патологического, то есть болезненного… Один из решающих факторов, сыгравших развязывающую роль в акте самоубийства, - это предменструальный период. В этот период, приняв во внимание данные о личности Елены Гордик, особенно обостряются черты неустойчивости, импульсивность, склонности как к истеричным реакциям, так как мгновенно возникающим решением и поступкам».
Известный психиатр, профессор Циген в своей книге «Душевная и половая жизнь юношества» говорит: «Вследствие своеобразия пуберальной  жизни возникающее депрессивное настроение приобретает переоценивающий характер, всё мышление суживается на одном угнетающем представлении; противоположные представления, мысли о выходах изложения вполне или почти вполне выключаются; следствие психопатической конституции такая переоценка достигает ненормальной степени и ведет к самоубийству. У лиц женского пола менструальные расстройства способствуют усилению эффекта».
Эти слова учёного имеют прямое отношение к Елене Гордик, как будто они написаны о ней, о её жизни и смерти.
Предсмертное письмо, написанное почти без помарок, свидетельствует о незаурядной способности художественного претворения фантазии.
Вы читаете, и перед вами как будто бы цепь не выдуманных, а реальных переживаний. Вымысел, закреплённый словами, становится действенным, связывает, обязывает, требует исполнения задуманного.
И решение окончательно принимается.

За час самоубийства Елена получает отношение в районную больницу.
Начальник Хлебниковского отделения милиции Панкин его помощник Качанов, конечно, не углублялись в психологию Елены Гордик и не знали того, что знают эксперты-психиатры, а может быть, и мы, после тщательного и подробного анализа всех обстоятельств. Перед ними была обыкновенная пятнадцатилетняя девочка, и они, конечно, как уже говорилось, не могли поверить, что девочка решилась на симуляцию столь серьёзного преступления, как ограбление, вместо того, чтобы просить отца отправить его в Белгород к матери. Они не могли поверить и в то, что она решилась на это потому, что отец с ней дурно обращается. Слухи, дошедшие до Панкина и Качанова, говорили о другом, и они имели право думать, что обязаны в отношении несовершеннолетней девочки принять все меры, чтобы исследовать, правильно ли возникло подозрение. Тяжкая процедура казалось им законной и поневоле необходимой.
Конечно, направление девочки с открытым запросом в больницу является недопустимой, грубой, оскорбительный бестактностью, которая, однако, не может рассматриваться как уголовное преступление. Отношение это написал, подписал и вручил девочке Качанов. Как он нам рассказал, он сделал это без ведома Панкина, когда Панкина не было в отделении милиции. Качанов нам рассказал, что, когда Панкин, вернувшись в помещение милиции, узнал об этом поступке Качанова, он сильно сердился на него, указывая на грубую его бестактность. Он не знал ещё в это время, что Елена Гордик бросилась под поезд.
Так кончилась жизнь необычной девушки, с необыкновенный для её возраста силой воли, фантазией, целеустремленностью. Может быть, если бы эти душевные её свойства были разумно  направлены, она была бы полезным нашему обществу и лично счастливым человеком.
Этого не случилось.
Необычайный характер Елены требовал необычного напряжённого внимания, ежедневного вдумчивого наблюдения, чуткого воспитательного воздействия. Этого не было, и лишённая близости матери, школы, воспитанная в атмосфере религиозного мистицизма, увлечённая ничем не сдерживаемой фантазией, замкнутая и одинокая, оторванная от реальной жизни, при первом столкновение с ней Елена не нашла путей для решения возникшего в острые дни болезни конфликта.
Так умерла эта девушка.
Сегодня в суде умирает её последнее фантастическое измышление о Панкине.
Виновен ли Панкин? Я думаю, что вы ответите: «Нет».
Я надеюсь, что теперь ищущий правды Иван Каллистратович Гордик на вопрос, кто виноват, ответит: «Нет, не Панкин» и, может быть, задумается: «Кто же?»