Поэт Владимир Пешехонов

[Sirin]

Владимира Александровича Пешехонова я знала как автора книги "Далёкое и близкое", посвящённой истории Шереметьевского посёлка (правда, там не только и не столько о посёлке, сколько всякое-разное) и как поэта, участника ЛИТО "Клязьма", стоявшего у истоков этого литературного объединения. Стихи Пешехонова мне какие-то попадались, но я, честно говоря, больше была увлечена краеведческой темой, поэтому не вчитывалась. А сейчас случайно наткнулась на них. Считаю, что этот поэт незаслуженно забыт. Мало внимания ему уделяли при жизни. Наверное, стоит поискать и почитать все его сборники и сделать "краеведческую подборку". Да, возможно, эти стихи - не совсем краеведческие. Но они заслуживают внимания, они погружают в эпоху и дают представление о внутреннем мире поэта и земляка.

БАБА ШУРА ВОРОБЬЕВА

И тогда во мне где-то на глубине,
или далеко на дне, не наяву и не во сне,
словно Хлебниково, погребенное под водой водохранилища,
возникла черно-белая корова,
а возле — баба Шура Воробьева.

Вода повыгнула и удлинила, непреднамеренно, назло или сдуру,
каждую морщину и вплела прозрачные вены
в незримую родниковую струю. «Жалко, не проводила
подругу Машу». Бабу Шуру
зреньем угадываю едва-едва наполовину,
однако по голосу узнаю.

А когда небесное светило озарило извилистую водную мглу —
— «неправду не любила» — и задрожала рука —
ветвистые липы, разбросанные по селу,
проплыли, словно затопленные облака,
глубоко-глубоко.
«И никогда, Господи, не разбавляла молоко».

Окоп

В неглубоком окопе
Прохладно пахло грибами,
Пропадал отдаленный
Железнодорожный гул,
И, как старый гончар,
Задумчивый дуб
Корнями
Красноватую глину
И мял, и крошил, и гнул.

И неслышное солнце
В густую траву уползало
По душистому брустверу,
Где распевали шмели…
И заполнить
Полуметровую щель провала
У земли не хватало
Зеленой живой земли.

Всей бессмертной природе,
Сколько бы ни трудиться,
Не достать из траншей
И по памяти не слепить
Молодые и старые,
Неповторимые лица,
Чьи убитые жизни
Мы продолжаем жить.


Иван-да-Марья

Как найду иван-да марью,
Проходя в лесном краю,
За какой-то дымной марью
Вижу бабушку мою.
Молодая-молодая –
Как бывало в старину –
Плачет, мужа провожая
На далёкую войну.

И уходит деда Ваня
С гладко бритой головой,
Чтобы после расставанья
Стать зелёною травой.
Долго будут пахнуть гарью
Наши тропы и пути…
Ты цвети, иван-да-марья,
Что бы ни было – цвети.

[Илона В.]

Какие чУдные стихи!

[Sirin]

*  *  *

Меня продували нейтрино
без явного толку,
как ветер, легко и невинно, —
берёзу и ёлку.


И, солнечному половодью
сполна доверяя,
я жил, неизведанной плотью
пронизан до края.

И Божьи миры, словно трели
пернатого клана,
сквозь душу мою пролетели
мгновенно и  плавно.


*  *  *

По летнему лесу, по хвойной тропинке
бегу, никуда не спеша.
На новые подвиги и поединки
себя вызывает душа.

Берёзы колеблются в ветреной неге
блаженного тёплого дня.
Не думая о развивающем беге,
они провожают меня.

А я напрямик – на гнездо световое
и как бы на горе врагу,
по мягкой тропинке, по мертвенной хвое,
по летнему лесу бегу.


*  *  *

Брести по бурелому,
кляня купырь и сныть,
и скорбную истому,
как ветки, разводить.
И выбраться нежданно
из дебрей лозняка
на взгорье, где поляна
просторна и легка,
где множатся отрадно
веления судьбы,
как солнечные пятна
в конце глухой тропы.


*  *  *

Светло и просторно и весело
с бузинного склона смотреть,
как бодрая стая развесила
над лугом неровную сеть,
и как низвергается медленно
и трепетно, словно листва,
на сонного пегого мерина
грачиные крики-слова,
как вертится белка, наследница
законная дебрей и рощ,
и влага воздушная плещется,
как долгий и призрачный дождь.


*  *  *

Вселенная – осиное гнездо,
и звёзды, словно медленные осы,
летят на невозможные луга
и на непостижимые покосы.

Но есть иной – благой и скрытый шар,
подобный нескудеющему свету,
которому на бедном языке
названья благодарственного нету.


*  *  *

Томится лето вроде солнечного клёна,
и одуванчиковой сладостной пыльцы,
и ты упрямо мне твердишь и убеждённо,
о чём экранные не знают мудрецы.

И — углублённые весьма — твои идеи
понятны селезню, вороне и ежу,
а я гляжу, как ряска млеет на воде, и
давным-давно язык на привязи держу.