Территории > Дирижабли и дирижаблестроение
Стихи о дирижаблях
Sirin:
Ещё немного Парщикова
3. АНГАР В СУМЕРКАХ
Рога ангара воткнулись в поле.
Шок высоты, где вещества — разжаты.
Зияет сектор лобной доли
полупостроенного дирижабля.
Мы легче воздуха и по горизонтали
свободно падаем. Мы заполняем складки, уголки.
Пустея вдоль, как стёкла на вокзале.
И дирижабль плывёт и из-под брюха выщёлкивает огоньки.
Кто прятал днём под сварочным щитком
свой маркий мозг? В кармашки вдеты
опаловые инструменты. Целиком
ангар рассеялся. И роботы, оцепенев, поддерживают валкие пакеты.
Ангар погас, пропал. Но всё же что-то движется в ангаре
от зоны к зоне, от сих до сих.
— Что вертишь головой? Что ходишь вверх ногами?
— Я ищу лики святых.
4. ТИТОНУС-ЦИКАДА
Эос встаёт, два британских историка приземляются в Кёльне.
Бореи с заячьими губами дуют на старую карту в обе щеки.
Улыбаясь, коллеги спускаются в прямогоугольный,
лазурный архивный зал. Словно кровельщики,
их перчатки хлопчатые ползают по скатам футляра,
ощупывая картонаж, а под ним — по оценкам — цыганка.
Движется египтянин, как по верёвочным лестницам, с камнем загара,
наискосок, по частям. Скаважистые обломки и где-то вдали — цикада.
В слоях футляра найден папирус с записью жалоб Сапфо.
Плач, спрессованный под слоями наката.
Забытая мумия периода Нового царства
вспоминает мелкую сеточку для волос, которая на слух — цикада.
В слово Эос вкатывается школьный глобус,
когда сквозь экватор ты смог дотронуться
до оси и обвёл полушария — получается монограмма: Эос.
В минусовые времена в Эфиопии она с Титонусом
шлёт прошения о его бессмертии и получает «да».
Высшие забывают купировать ген старения и распада,
и Титонус с Альцгеймером из городка Висбаден
незаметно заброшенны на дирижабль — в башню льда.
Звук цикады выходит из ниоткуда, отчуждаясь в зёрнах феррита.
Т-сс: рыжую пудру счищают бумажной салфеткой,
или пачка купюр с оттяжкой спружинит по пальцу — и шито-крыто.
Титонус, себя ощупав, обнаруживает цикаду на ветке.
Он забывается, будто тело его из тысяч кармашков...
Где? В каком? Тьмы подглазных мешочков, но глаз не найти в них.
Два британских историка над Ла-Маншем
пропадают в пространствах нефигуративных.
5. РАСПИСАНИЕ
в.х.
Капли дождя над морем большие, как вниз черенком отвёртки.
В мягком наплыве усадьба и панорамы без чётких границ.
Плащ её длинный между деревьев по ходу меняет оттенки.
Что-то в ней от офицерской линейки — в повороте эллипсов и ресниц.
— Мне надоело, — она говорит, — быть колесом во прахе, заложницей лотереи.
Случай меня поджимает и, забегая вперёд, держит — на неподвижной оси.
Листаю «Историю дирижаблей» — исполинские оболочки падают на колени,
переламываясь о землю, качаясь и вспыхивая — хоть святых выноси.
Выносят святых. Лотерейные барабаны — вращаются. Катастрофы
величавы, если выпарить звук и чёрные дыры — стравить.
Геодезисты глядят друг на друга в упор, по карманам тротил расфасован...
Запросто выкинуть руку вперёд и Солнце остановить.
Движется вместе с Землёй корабль над облаками, не сходя с места,
с места под Солнцем. А здесь у меня — дача с башней, шпионы и гжель.
Над проектом колдую — что же делать ещё под домашним арестом? —
чтобы урной пылал погребальной — километрами — дирижабль.
Снилось, что дали мне хлеб легче воздуха (объект в форме круглого хлеба),
в нём внутри стадион и в разгаре игра — миллиметр горький зерна.
Я бегу по песку, я пускаю его — в филигранное тёмное небо.
— Осторожней, там толпы народу, даже если ты застрахована в фазе сна...
А поутру я брожу, как охранник уранового могильника,
пробы беру и сверяю с таблицами, делаю йогу: себя гляжу на просвет.
Куда делось светило? Как циркуль в пальцах Коперника,
я висну над явью нейтральной, смущая углы планет.
В моём вымытом доме на гравюрах шары, зазевавшиеся в очагах и зияниях,
аэронавты летят на причальную мачту, но она постоянно у них за спиной.
Настоящая буря. И куча растений, которым я не знаю названия...
Хитрые пожиратели Солнца — змей воздушный и водяной.
Может, я зацепилась за какие-то грабли в своём неуклюжем наряде,
Может, я запустила компьютер не с правой, так с левой руки?
Может быть, переставила книги не так, как угодно природе?
Отражённая башня раздвоилась в пруду, как развязанные шнурки.
Только вот моя запись в тетради: Солнце не преодолело
линию горизонта. Виды не повторились. Время держалось плашмя.
Часть деревьев осела во тьме, часть прорвалась на свет пустотелый,
гневно множились безделушки, но образовался завал, защитивший меня.
И пятилась бестолково фауна в поисках рассвета,
белковые и каменные твари покидали нажитые места.
Из Сахары пришла эта щербатая особь с ушами, словно кассеты,
и мерещится в белых температурах на кромке ледяного щита.
Это просто, как в классе, по учебнику Пёрышкина: вагоны
тормозили, но скользкий багаж с пассажиром свой путь — продолжал.
И пока разделялись начинка и контур на две чёрно-белые зоны,
нахлобученный на траекторию, смещался в ночь дирижабль.
И с ночной половины планеты уже виделись неразборчиво
командиры Навина, утомленое Солнце наивное на лбах перерезанных горожан
На приборной доске навзничь падали стрелки. На поверхности борта
остывали пластины. И съёживался дирижабль.
И она принимала его за одну из небесных отдушин.
На три дня заблудилась в подвалах: пила и писала скрижаль.
И казалось ей (страшной, нелепой, ревнивой, сошедшей с катушек),
абордажи миражей, мираж абордажей роил обесточенный дирижабль.
6. БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ
Горячий ветер, ноющая корда,
распатланный сигнальный змей
плывёт оконницей Иерихона.
Червлёная верёвка вслед за ней.
Дыхательный, его перегородки
скрывают слабоумных и слепых,
что склеивают робкие коробки
и щёки ветра впихивают в них.
Тяну за тихую гипотенузу,
то растаращен змей, то уплощён,
просачиваясь вверх от шлюза к шлюзу,
парсек проныривая и эон.
Ютится в целом небе и томится,
гребя лопатками к себе и от себя.
Квадрат миллиметровки в единицы
объёма ощупью переведя.
Артачится, когда навстречу с тучи
к нему спускается иная рать.
И время набирается на зубчик,
когда ты знаешь: первым не стрелять.
С хвостом окольным вдоль всего Китая,
он прост мучительно: бумага, рейки, клей.
Он в перспективе — дама с горностаем,
Прямясь от неги маленьких когтей.
Вперед себя выстраивая ширмы,
он пробирался через тайный лаз
в прибежища убивших по ошибке,
поверх охранников и мимо нас.
Sirin:
Всё началось года три назад с флэшмоба в ЖЖ, где вдруг околовоздухоплавательную общественность, вдохновлённую Станиславом Фёдоровым, захватила очевидно-невероятная поэтическая активность на тему рифмы "я из гондолы дирижабля енота видел и ежа, бл*" (строки поэта Лукомникова). Для рифмы подтянулись и другие животные, вроде моржа, существительные, прилагательные и наречия. Поскольку тема дирижабля близка мне не только с лингвистической точки зрения, но и как пилоту-испытателю, я с душой включился в этот флэшмоб. По мере развития процесса стихли те, кто считал, что"таких рифм сколько угодно".Обычно их с ходу набирается штук 7-10. Ну 20. На тридцатой рифме человеческая фантазия приходит к логическому тупику, и лишь теория предсказывает, что где-то завалялисьещё несколько рифм. Однако стихослагатели старой формации не мыслят новой логикой, а идут до конца.Перед вами СТО рифм, раскрывающих тему дирижабля во всей красе и полноте, со всеми возможными букетами и послевкусиями. Самые проникновенные из этих строк родилисьво время дружеских вечеров за бокалом красного вина в клубе"Каудаль". Издательство: "Эксмо" (2012)
Илона В.:
Обалдеть! Браво! Спасибо, Нина)
Sirin:
Не слишком самолет и не совсем корабль,
А самолет с уступкой кораблю,
Свинцово серебрясь, проходит дирижабль.
Я взглядом провожать его люблю.
Как семя кабачка, овальный и живой,
В пласты небес когда-то он запал;
Как семя кабачка, под сорною травой
Несбыточного он не запропал.
Была ли так тепла небесная весна,
Иль сеятеля добрая рука
Хозяйски, перед тем как бросить семена,
Плавучие вспахала облака, -
Но только он пророс чудесной парой крыл,
Ревучих, перламутрово-седых,
Причем, боясь лететь без крыльев, так спешил,
Что на лету себе придумал их,
И дальше полетел, закончив контур свой
В крылатом "ТУ" - предвестнике ракет.
(Ведь наш веселый "ТУ" и есть не кто иной,
Как дирижабль в расцвете лучших лет!)
Но как же он взлетел - бескрылый - в первый раз?
Чем поднял сфер спрессованных плиту?
За что держался там? За допотопный газ?
За собственную легкость? За мечту?
Я кланяюсь тому, кто сделал первый шаг,
Самой своей бескрылостью крылат:
Хотя бы вату он теперь держал в ушах,
Хотя бы в теплый кутался халат,
Хотя бы умер он - и выронил перо
Безвестное...О! Выйду поутру -
И знаю, что найду на облаке тавро,
След на воде, зарубку на ветру...
С тех пор как плавно лег серебряным яйцом
На облачные перья дирижабль,
Чтоб нынче из него синдбадовым птенцом
Проклюнулся космический корабль;
С тех пор как дымчатой, невидимой рукой
За воздух ухватился Монгольфьер, -
Прекрасен первый шаг! О, все равно какой,
Но только за черту, за тот барьер,
Где неизвестности лежит провальный мрак,
Где не обронишь: "Я сейчас приду..."
Прекрасен первый шаг! Прекрасен первый шаг,
Хоть многие шагнули в пустоту.
http://www.allpoetry.ru/?s=48833
Алексей Белокрыс:
Мой вклад.
Стихотворение, где дирижабль выступает как средство межпланетное. Пилоту, его кормчему, обещаны невиданные возможности: править ветрами, гонять стада облаков, обладать загадочными кладами и вступать в контакт с внеземными особами, судя по рисунку, вполне антропоморфными. Последнее, безусловно, навеяно романом "Аэлита", опубликованным незадолго до появления стихотворения. Впрочем, марсианка предназначается не Пилоту, но Поэту – "в дар", как крепостная крестьянка или рабыня, а то и вовсе как диковинное животное, вроде обезьянки.
На крыльях Гелия
Дерзай, пилот!.. На крыльях Гелия
Взлети в заоблачную высь.
Под грохот мощного пропеллера
Как жданный гость туда явись!..
Шагай стотысячными метрами
Туда, где дерзкая рука
Свободно править будет ветрами
И гнать, как стадо, облака.
Скуёшь цепями гром и молнию,
Похитишь солнечную пыль.
И к нам снесёшь на землю дальнюю
Небес загадочную быль...
Сорвёшь с Луны под грохот молота
Её стоградусный наряд...
Откроешь в недрах груды золота
И радиоактивный клад.
Походкой лёгкою, крылатою
Введёшь в созвездия корабль...
Тельца с Медведицей косматою
Впряжёшь в послушный дирижабль.
И Марсу сказочному, дивному
Хвалу пропеллером споёшь...
А в дар поэту экспансивному
Ты марсианку привезёшь.
Ференц-Соколовский, 1924
Навигация
Перейти к полной версии