Часть 4

В 1704 году значится: «в селе Спасском, Котово тож, церковь Нерукотвореннаго Образа Спасова каменная, двор вотчинников, двор скотной и 17 дворов крестьянских».

В 1929 году в Котово числилось 48 хозяйств крестьянских, из них 40 хозяйств в самом Котово и 8 хозяйств за рекой Клязьмой за Барским лугом.

В период колхоза «Путь Сталина» в 1934 году насчитывалось всего хозяйств 47, из них бедняцких - 3, батрацких - 2, середняцких - 38, рабочих - 1, служащих - 3 (вместе со щаповскими хозяйствами, которых 11). Всего работающих 73 человека: работников - 31, работниц - 42.

Всей земли 100 га, из них: овес - 39 га, вика - 19 га, картофель - 12,5 га, подсолнух - 2 га, покос - 11,5 га, огород - 5,5 га, турнепс - 2 га, брюква - 1 га, свекла - 1 га, ягода (клубника) - 13,5 га, клевер - 3 га. Лошадей - 19. Полков рессорных деревянных - 10, плугов однозвенных - 21, двухзвенных - 3, борон пружинных - 19, борон зигзаг - 3, косилок - 1, молотилок - 2, картофелекопалок - 1, сеялок - 1, огородный опашник - 1.

Урожайность выражается в следующем: овес - 284,3 ц, вика - 300 ц, картофель - 1012 ц, подсолнух - 200 ц, капуста - 275 ц, свекла - 25 ц, морковь - 15 ц, огурцы - 60 ц, томаты - 23 ц, редька - 10 ц, турнепс - 180 ц, брюква - 30 ц, свекла - 40 ц, сено - 600 ц, солома - 213 ц, клубника - 330 ц.

На трудодень дается: картофель - 5 кило, сено - 4,6 кило, солома - 1,66 кило, рожь - 0,11 кило, капуста - 1,7 кило, огурцы - 0,32 кило, морковь - 0,07 кило, свекла - 0,16 кило, клубника - 0,05 кило, корнеплоды - 2,4 кило, силос - 6,5 кило, яблоки - 0,08 кило, мед - 0,07 кило.

Из этих цифровых данных можно узнать, как и на чем была построена колхозная жизнь крестьян, какие культуры высевались, и что доставалось колхознику на трудодни. Женщина имела в среднем от 60 до 80 трудодней в лето, мужчина от 90 до 100 трудодней. Квалифицированные работники, как огородники - до 150 трудодней в летний сезон.

И вот эти 6 родов крестьян (выше упомянутых) варятся в трудовом котле, ежегодно от барского времени до настоящих дней пережевывая одну и ту же площадь земли, только на разный лад, перейдя от барщины в колхоз. Жизнь откладывает отпечаток на людей. Условия жизни изменяют характер людей. Климат и бытовые условия внедряются в существо человека. Человек перерождается. Но, несмотря на это, в каждом человеке заложены свои начала. Эти начала создают типы людей. Эта типичность передается поколению. По этой типичности можно судить о роде людей прежних веков. Чтобы представить себе род данного поколения с его типичными чертами, необходимо остановиться на этом роде в отдельности.

Перехожу к отдельным родам крестьян села Котово.

Родоначальники рода Кузнецовых - Федор Михайлович и Фома Михайлович.

У Федора Михайловича были дети: Андрей, Иван, Ксения, Анисья, Степан, Григорий.

У Степана Федоровича был сын Павел, а у него дети: Иван, Петр, Тимофей, Анастасия.

Дети Ивана Павловича: Сергей, девочка, девочка, Клавдия, Надежда, Мария, Антонина, Анна, Екатерина.

Дети Петра Павловича: Зинаида, Павел, Николай, Мария, девочка, девочка.

Дети Тимофея Павловича: Анна, Александр, Евдокия.

У Григория Федоровича был сын Андрей, а у него дети: Марина,

Олимпиада, Екатерина, Матвей.

У Матвея Андреевича сыновья Петр и Василий.

Дети Петра Матвеевича: мальчик, Аграфена, Федор, Матвей, Анна, девочка.

Дети Василия Матвеевича: Анастасия, Александр, Владимир.

У Фомы Михайловича были дети: Николай, Надежда, Анна, Мария, Аграфена, Александр.

У Николая Фомича были дети: Алексей (клубничник, поэт), Сергей, Кузьма, Пелагея, Ольга, Василий.

Дети Алексея Николаевича: Клавдия, Александр, Иван, Дмитрий, Анна.

Дети Сергея Николаевича: Татьяна, Петр (его детей - 4 чел.), Иван (его детей - 4 чел.), Борис (его детей - 7 чел.), Николай (его детей - 4 чел.), Степан (его дочь Марина).

У Александра Фомича были сыновья Василий и Николай.

Дети Николая Александровича: Николай, Юрий, Валентина.

Дети Василия Александровича (ум. 1900 г.): Владимир, Георгий, Алексей, Александр, Василий.

У Алексея Васильевича был сын Владимир (ум. 1996 г.).

У Василия Васильевича (старший) были дети: Валентина (1932-1934), Василий (от первой жены Веры Сергеевны), Василий (младший), Валентина, Елена.

Предки рода Кузнецовых были дворовыми кузнецами князей Юсуповых, и отсюда пошел их род.

- Куда ты идешь? - спрашивали крестьяне.

- К кузнецу, к Кузнецовым.

- Это чьи дети-то?

- Кузнецовых.

Отсюда и пошла фамилия Кузнецовых.

Первоначальная фамилия Кузнецовых была Фомины, от предка Фомы, а потом перешла в фамилию Кузнецовых. Кузница находилась недалеко от пожарного сарая, к обрыву, на месте дома Кузнецова Петра Михайловича.

В роду Кузнецовых были все люди энергичные, здоровые, выносливые, предприимчивые. Федор Михайлович был высокого роста. Фома Михайлович, наоборот, очень низкого роста - «аршинный старикашка», юркий, быстрый, бойкий.

Дети от Федора Михайловича, правда, были не особо энергичными и хозяйство не любили, и позднейшее их поколение ушло на отхожие промыслы.

Например, Иван Павлович ушел в Москву - типографщик, Тимофей Павлович - рабочий, Матвей Андреевич работал на местной фабрике Мюле, что у плотины (фабрика суконная). Ему здесь оторвало руку. Его сыновья Петр Матвеевич и Василий Матвеевич - вялые, нерешительные и дети у них бледные, болезненные. Может, то следствие алкоголизма, перешедшего от Матвея Андреевича (он здорово пил), Петр и Василий тоже не отказывали себе в водке.

Наоборот, потомки от Фомы Михайловича дышат здоровьем, жизнерадостностью, предприимчивостью и увлекаются хозяйством. Например, Николай Фомич имеет сливной молочный пункт (крестьяне сливали к нему молоко и он отвозил его в город).

Александр Фомич , ушедший в город, приобрел там собственный дом, имел фабрику (экипажную), экипажные магазины и дачи в Петровском парке.

Сергей Николаевич с широким размахом развернул сельское хозяйство, особенно клубничное дело. Имел чайную в своем доме и также разделял усадебную площадь под ягоду.

В кузнецовском роде надо отметить следующие черты:

1. Домовитость, дом - полная чаша, особенно у Сергея и Алексея Николаевичей.

2. Широта натуры - широкий размах, предприимчивость. Например, пасека Сергея Николаевича была основана в один год и имела сразу около 20 ульев. Он был весь искусан пчелами, руки у него распухли, но он не унывал и налаживал ульи. Он брал большие подряды на поставку льда и погрузку его на поезда.

3. Открытый характер - вот еще черта Кузнецовых. Они прямо говорят в глаза правду. Однажды крестьяне захватническим путем рубили молодой лес князя Юсупова. Сергей Николаевич отказался рубить лес. Алексей Николаевич начал обличать захватчиков и ему проломили за это голову.

4. Отмечу также в кузнецовском роду религиозность.

Крестный ход направлялся в село Троицкое. Алексей Николаевич

собирал деньги на это торжество. Он шел в первых рядах крестного хода, подставляя свой открытый лоб и седенькую бородку знойному солнцу. Он всегда говорил, чтобы церковь была такою, какою была при дедах, особенно звучали его эти слова в момент отделения церкви от государства.

Александр Фомич также был религиозен. С крыльца своего дома (в Москве в Косом переулке) он раздавал приходившим сюда нищим милостыню. Котелок наполнялся медными пятаками, и щедрая рука награждала пришедших. В воротах висел образ Спасителя с лампадой. Лампада по шнуру опускалась вниз для оправления. Целый мешок просфор висел у него в столовой. Просфоры приносились монашками из монастыря, где из них вынимали частички за здравие. Он был щедр к заключенным. В праздники он посылал в тюрьмы калачи и булки.

Петр Сергеевич управлял церковным хором, был регентом. Он имел сильный бас и оглушал своим голосом молящихся. Его голосом были заинтересованы некоторые артисты и советовали ему «направлять» голос обучаться. Во время заготовки льда (по подряду) он пел молитвы, которые разносились по морозному воздуху.

5. Вспыльчивость и отходчивость - вот также основные черты Кузнецовых.

Все домашние боятся своего отца Сергея Николаевича. Боятся что-либо сделать без него: «как папаша скажет», «как папаша, позволит или нет», «берите то-то, пока папаша не знает». А папаша ходит и ворчит. Вот он надел на свое лицо сетку и похож на какое-то чудовище с жестянкой, испускающей дым - это он окуривает улья. Вот несутся его бранные слова на домашних, сделавших что-то не по его нутру, и боязно к нему подойти. А через несколько минут он уже пылает добротой, и страх остался только в его грузной фигуре. Вот он идет радостный, купивший очень дешево хозяйственные инструменты и восторженно говорит, что, мол, этой пилой можно лом перепилить. «А вот этим и этим...», - и он объяснял значение каждого прибора, и солнце светит в его будущее.

Вот перед вами Фомич. Так звали его крестьяне, а иногда говорили Хамыч. Он разойдется иногда так, что к нему не подступишься. Однажды рабочий - любитель выпивки, попросил у Фомича на водку 20 копеек, а Фомич не любил пьяных (он в то время не пил водки).

- Сейчас дам, сейчас дам, идем.

И он повел его к уборной, где стояло ведро с дегтем для вымазки и, взяв одной рукой кисть (другой руки у него не было), вымазал лицо рабочего дегтем, и когда тот хотел идти жаловаться в участок, дал ему двугривенный со словами:

- На, похмелись.

Вот раздается его крик:

- Поворот налево, три ступеньки вниз! - это он выпроваживает нежелательного гостя.

- Аленка! - кричит он моей матери (она была замужем за его сыном Василием), и она знала, как к нему подойти. Он ее любил за хозяйственность (ей все дело доверяя), за быстроту, ловкость. И Аленка тихо смиренно отвечала:

- Сейчас, папаша. Иду, папаша.

А когда смерть к нему пришла, он схватил руку Аленки, целуя ее, просил прощения:

- Леня, голубушка, прости, ведь я тебя очень обидел.

Передав общие черты рода Кузнецовых, остановлюсь на каждом типе в отдельности.

Александр Фомич (Фомин) Кузнецов ушел из своего села (Котово) с двадцатью копейками в город на заработки. Его не интересовало сельское хозяйство. Он был человеком с широким размахом, с кипучей деловой натурой. В городе он устраивается шорником, постепенно откладывает копейки, не пьет, не курит. На сбережения он покупает домик в Косом переулке, устраивает кузницу для починки экипажей. В Москве не было способа передвижения кроме извозчиков, и работа для Фомича была. Потом он открывает экипажную мастерскую.

Приданое моей матери (две тысячи рублей) идет на постройку каменного дома в три этажа с подвальными помещениями (по фасаду). На закладке дома служится молебен, и под каждый угол дома кладется по золотому (пять рублей).

Во дворе строится другое каменное здание - здесь дворницкая, а наверху сеновал. Дворником работает честный татарин Василий Иванович Абдул-Гани-Закеров, он ухаживает также за выездной лошадью Копчиком и позднее за осликами для выездов молодого поколения.

Во дворе стоит деревянный флигель в два этажа с крыльцом и галдарейкой. Внизу мастерская, наверху жилье. Сзади флигеля другое каменное здание, здесь внизу кузница, наверху шорная, с левой стороны - сарай и под ним погреб. Вот хозяйство Фомича, уже ставшего фабрикантом.

На Каретной Садовой приобретается помещение для магазина (торговля экипажами, два раствора). В Каретном ряду также вырос магазин (в два раствора) с уличной нишей, наполненной иконами, перед которыми зажигалась лампада. В магазине на левой стене - огромное полотно с изображением Страшного Суда. Огненные языки ада с грешниками и чертями красным пятном выступают на полотне, а наверху - райские добродушные ангелы в светлых тонах. С правой стороны стоят чучела больших белых медведей и чучело рыжеватой лошади - на эту обстановку пугало филина смотрело большими зловещими глазами. Маленькая конторка с горкой, на которой покоятся счета, книги, чернильница и песочница для осушения чернил. А по стенам и в среднем ряду стоят блестящие шарабаны, фаэтоны, одноколки - вот деловая обстановка Фомича.

Фомич жил в деревянном флигеле (что во дворе). С крыльца он раздавал милостыню нищим. По стене вдоль лестницы - картина с изображением Голгофы, лубочные картинки святителей и иконы. Обширные сени с двумя дверьми в покои, а сзади сеней галдарейка. Здесь стоит ларь с припасами и разные рассолы и маринады. В помещении 8 комнат: столовая, зала, спальни, гостиная и другие. Внизу флигеля обширная мастерская, пропахшая скипидаром, краской, лаком.

В мастерскую попадали с внутренней лестницы с трубой, в которую вызывали рабочих. В конце мастерской - кухня для мастеровых. Здесь за большим деревянным столом усаживались рабочие. Подавалась большая миска похлебки с жирным мясом, которое вылавливали по стуку ложкой поочередно. Потом подавалась черная каша, густо политая подсолнечным маслом (каша варилась из крупной ядрицы). А дальше шел самодельный квас. Здесь при тусклом свете лампы насыщались рабочие и проводили беседы о деревенской жизни и приключениях рабочих.

Фомич вербовал по еде: рабочего кормили обедом, и если он вяло ел, его не принимали на работу: значит, он плохой, вялый работник. Бойко евших набирал Фомич в свою «армию». Вот шорник Никанор Рябой, курчавый. Вот молодой кипет, бегавший за кипятком. Кипет был курьезный парень, смешной, с гримасами, остроумный. Он хорошо лепил из замазки фигуры. Особенно ему удавалась фигура Николая II, которую он держал с различными гримасами на ладони.

Рабочих обыкновенно будила Аленка (сноха Фомича). В летнее время большая часть рабочих спала на крыше сарая. В Рождество мастерская прибиралась, уставлялась елками и здесь проводились спектакли. Во дворе ребята резались в бабки со свинчатками. Иногда поднималось сражение с «Антоновской крепостью» (соседний дом с подозрительными жильцами-хитрованцами). Ребята «Антоновской крепости» всегда открывали бой первыми, бросая ядра булыжника в стекла.

Дело Фомича росло. В Петровском парке под Москвой он строит дачи в Зыковской роще. Сюда приезжает на летний сезон бабушка Аксинья (жена Фомича). Здесь она делает различные припасы для зимы, особенно варенья. В саду ставится жаровня, подогреваемая сосновыми шишками, и начинается варка варенья. Клубника, крыжовник шли из своего сада, дополняясь покупным. Сад был уютный, тенистый с маленьким прудом, где стояла купальня. Вишня склоняла ветки с красными ягодами к дому. Кусты крыжовника заманчиво призывали и отплачивали за свои ягоды острыми шипами. Сзади дачи был солнечный двор, поросший травой. Здесь тянулись конюшня, сараи, и все это радостно заливалось солнечным светом. Приятно пахло навозом...

Бабушка Аксинья была скупердяйкой (из рода Тюренковых). За большую корзину шишек сосновых для ее жаровни она платила ребятам по одной копейке. Варенье она прятала в буфете у себя в комнате. На каждой банке была отметка. Дверь запиралась, а варенья хотелось. Доставались только пенки с черным хлебом. Приходилось дергать окно, и когда крючок соскакивал с петли, влезать в комнату и попадать в лакомый склад варенья, аккуратно из каждой банки доставая сладость.

Молодое поколение было на нее (Аксинью) зло. Однажды, когда в руках ребят оказались пистолеты с пробками, началась стрельба в портреты князей и царя, висевшие на стене. Увидев их простреленными, она накинулась на ребят. Ребята подставили ей ножку. Грузная фигура бабушки упала на колени, а ребята сели на нее верхом и поехали по комнате.

Медный кувшин, наполненный молоком, она обнимала за обеденным столом, чтобы лишнее не попадало в ребячьи желудки. А в городе она просматривала помойные ведра, чтобы убедиться по остаткам пищи, что ела в вечер ее сноха с внучатами и не скрывала ли она чего-нибудь особенно лакомого от общей семьи. Пить чай без ее ведома запрещалось.

Бабушка Аксинья прибрала Фомича к рукам, но он ей не поддавался, и она тайно из его карманов (особенно когда он стал выпивать и являлся пьяным) выгребала у него деньги себе в запасы.

После Зыковских дач Фомич начал стройку дач в «Старой роще» (в Котово).

Фомич был высокого роста, худощавый, с большим лбом, с седою окладистою бородою, без левой руки (руку отняли после воспаления легких: начиналась гангрена, и пришлось отнять по локоть). Он был резок в движениях, энергичен, любил только дело. Много вкладывал денег в работу и должал. Выручал его трактирщик Павлыч. Рабочим плату отдавал вовремя. Займет, но отдаст. Хорошим работникам отдавал вперед.

Фомич поставлял пролетки и другие экипажные принадлежности в цирк Саламонского. (Примечание: Альберт Саламонский - потомственный цирковой артист, директор и основатель цирка на Цветном бульваре, первоначально «Цирк Саламонского»).

С мадам Саламонской63 выпивал «легкое». Особенно любил рябиновую настойку и за рюмкой настойки договаривался о деле. (Примечание: Лина Саломонская - наездница, жена А.Саломонского, владелица цирка на Цветном бульваре).

Мадам Саламонская всегда предоставляла ему ложу в цирке, который часто посещала молодежь.

Экипажи Фомича попадали в дальние углы России, и, попадая на место, разваливались. Иногда подправлялись старые в новые спешно и один генерал, купивший такой экипаж, погнавшись за дешевизной, оказался с развалившейся коляской. Оправдания были легкие у Фомича:

- По цене товар, - плати, мол, дороже.

Дом Фомича был раскрыт для деревенских. За всеми нуждами являлись к нему в город. Кто-нибудь умрет, едут к тятеньке в город, и он покупает гроб и припасы для поминок.

Своего сына Василия он не любил, уважая сноху Аленку. Предоставив сыну магазин в Каретном ряду, он не доверял ему, и сидела в магазине Аленка, честно относившаяся к делу.

Василий любил рестораны, цыган, театры, был чувствителен. Музыка на него действовала - он плакал, являлся домой часто пьяным и получал за это хороший нагоняй. Топнет Фомич ногой:

- Вон, мерзавец, из дому, чтобы твоя нога здесь не была! - и Василий являлся домой через день, через два или же ночью.

Василий обделывал дела с покупателями за водкой. Потом лечился от водки, ездил в Нахабино, давал обещание не пить. Остановился. И на масляной неделе, выпив малую рюмку и закурив сигарету, придя домой, умер от разрыва сердца.

Василий любил пустить пыль в глаза. Первые выезды на московское гулянье были его. Серебряная сбруя на лошади, медвежьи шкуры с головами, застилавшие полости, свисали из саней. Бубенцы звенели...Ослик, запряженный в маленькую коляску, катал по Москве молодежь. Василий получил первый приз на костюмированном балу в Благородном собрании, сшив костюм из рогож, освещая искусственные бриллианты электрической батареей, спрятанной в кармане. Когда Василий кутил, он раскрывал свой бумажник, набитый искусственными деньгами.

Жизнь замерла. Весь переулок ахал и охал от удивления, что такой молодой цветущий умер. Осталась Аленка с сиротами. Наступили тяжелые дни, и она выбивалась из сил, чтобы дать образование детям.

- В молотобойцы надо отдать! - слышались возгласы Фомича.

- Замузыкали, - ворчала бабушка Аксинья.

Дело Фомича падало. Он долги за дом перевел на Аленку, отдавая его ей. Она мучилась, выплачивала, предоставляя бумажки Фомичу. И при последнем взносе денег (по какой-то договоренности) он не отдал расписок принесшему ему деньги крестнику (внуку) Александру, сказав, что никаких расписок не вернет, и долг ему останется в силе. Это был большой удар для Аленки. Начиналось новое дело. А дело вышло так. Второй сын Фомича, Николай, окончивший кадетский корпус, женился на богачке Пироговой. Для этой женитьбы отделалась квартира, уставленная обстановкой Василия (реклама для сватов). Эта обстановка так и осталась за Николаем. И вот Николай, дослужившись до капитана, не удовольствовавшись своей жизнью в особняке Пироговой среди роскоши с денщиками и военными приемами, с попугаями, говорящими человечьим языком, с огромными собаками «сан-бернарами» и пуделями, решил вырвать кусок из дома Фомича и начал травлю Аленки с сиротами. Подпоив, рассыпавшись ласковым бисером, он взял в руки старика, и тот окаменел, стал чужим для Аленки. Аленка хваталась за жизнь, в ее глазах стояли малые беззащитные дети, она их спасала, оберегала... Начался суд, один сменялся другим. Все было в руках Аленки, все вставали на ее сторону с сиротами. Начался подкуп поверенных. Поверенный окружного суда в гостях у капитана, этот же поверенный в суде на стороне Аленки с уговорами идти на уступки. Аленка тверда. Ей устраивают ловушку. Капитан призывает ее к себе для объяснений. У него сидят его поверенный с бакенбардами, берется трубка телефона, и судьба Аленки решена - тюрьма для должников. Аленка прощается с детьми. Ей стыдно ехать с городовым. Городовой едет сзади на извозчике. Аленка богомольная, она дает обещания святым за свое спасение. Первая тюрьма, переполнена. Везут во вторую, во второй тоже мест нет. И третья не приняла. Аленка на свободе, крестьяне на ее стороне. Постановление волостного суда также в ее пользу. Ребята вырастают и уходят из-под опеки, вступают на путь жизни.

Вот Фомич в революцию 1905 года. Кругом стрельба, свистят пули, строятся баррикады из ворот, бочонков, ящиков. На углу Пименовской улицы рабочие пилят железную мачту. Подходит к ним старик с седой бородой - это Фомич. Он одной рукой командует, учит рабочих, как надо пилить и в какую сторону валить мачту. Рабочие слушаются. Мачта свалена на баррикады.

И вот Фомич умирающий. У него рак желудка, он лежит на даче в Зыковской роще. Он вызвал к себе Аленку, призывает ее к себе в комнату. Капитан не пускает. Аленка вырывается, бежит в комнату, бросается к старику, встает на колени.

- Леня, прости меня ради бога, я тебя обижал, грех на мне.

Аленка уже простила ему все давно. Она скрепя сердце судилась с ним, спасая детей. Только она одна сидела у его изголовья, когда ему отняли руку, только ее одну он допускал до себя. И вот сейчас она опять с ним, с умирающим. Он клеймит сына Николая, чтобы ноги его не было здесь около него и чтобы поминки сделать в стороне от него, негодяя. Фомич призывает крестников и благословляет их иконами.

Вскоре он умер. Вопреки его желанию, поминки в Пироговском доме, и Николай театрально вспоминает о Фомиче и просит помянуть его. Попугай по-прежнему кричит человечьим голосом, и денщик, как попугай, исполняет требования капитана, ретируясь перед ним.

Революция 1917 года. Аленка с детьми живет в «Старой роще» в Котово. Двое ее сыновей-студентов становятся землеробами. Земля спасает их в голодное время, и один из сыновей (Василий), полюбив природу, всецело ей отдается.

Капитан Николай - в отставке, прикидывается лисой, ведь он «крестьянин», и ему эта кличка важна, чтобы скрыть «капитанство». Он в обществе крестьян и ему дается земельный участок (для него он только вывеска). Он, видите ли, в революции крестьянин, и все. И он бьет где-то в артели тухлые яйца для краски. А позднее - кассир предприятия, цветущий, жизнерадостный, в операции с почкой ему делают омоложение. У него тоненький голосочек, он бодрый, капитанская выправка сквозит в его манере. Он живет в Пироговской комнатке без денщика Ивана и теперь без попугая, с какой-то облезлой собачонкой. Его жена-богачка вовремя сдала дом государству и сама домоуправ, ходит с метелкой по двору. Николай на все невзгоды смотрит шутя, как на что-то неизбежное, необходимое. И, говорят, его лицо попадает в картину какого-то видного художника. В картину с названием «Счастливая жизнь». Отсутствие уныния, жизнерадостность и чувство своей гордости, деловитости даже в трудные моменты жизни, что сквозят в Николае, - это опять-таки черта Кузнецовского рода.

Вот тип племянника Фомича - Сергея Николаевича. Вид у него величественный, он пышет здоровьем, телосложение крепкое (наследие барского кузнеца), широкоплечий, походка перевалистая. Его сразу можно узнать издали. Сила у него необыкновенная. Он плечом приподнимал молодого быка. Однажды бык наскочил на него сзади и попортил его тело. Сергей Николаевич и глазом не моргнул. Три дня не показывался и опять пошел, как ни в чем не бывало.

Наступает весна. Едва только сойдет снег и пойдут льдины, Сергей Николаевич идет бить щук острогой. Лезет в студеную воду заводи и высматривает добычу. Вот опять весна. Ледоход. Льдины плывут, громоздятся. Сергей Николаевич любит такую бурливую обстановку. Он прыгает со льдины на льдину, вытаскивая плывущий материал багром. Как-то он купил себе рублей на тридцать остатки плотины. Застучал топор, бревна ринулись в водоворот, и Сергей Николаевич с легкостью оттаскивал из пучины бревна. Один шаг был неудачен, его грузная фигура очутилась в воде. Ради такого улова можно и в воде побыть. Из этих бревен он приделывает к дому пчельник. Однажды за пять рублей он взялся вспахать большую площадь земли. Он опахал эти березы и быстро повалил в пример сыновьям, которые с одним пнем маются целый день.

Усадьба Сергея Николаевича занята ягодой (клубникой). Он табак сеет (не куря его): годится на черный день, и он базарит махоркой. Сергей Николаевич обязательно накормит вас ягодой, поставит корзину и скажет:

- Ешь!

А в праздничные дни сам блаженствует в садочке и пьет пиво, по целой корзине выпивая в день. Время для него не пропадает даром и он берет подряды на поставку льда.

Возвращаются его сыновья из Германской войны, и пошли разногласия в хозяйстве. Сыновьям захотелось поработать самостоятельно. Сергей Николаевич вкладывал труд, пользуясь большим наделом на сыновей, чтобы пользу получить, а сыновья вздумали клумбы разделывать и дорожки песком посыпать. Трудно Сергею Николаевичу идти на уступки, и он задумал даже себе отдельную избу выстроить и жить одному. Он пристраивает бревенчатый пчельник и живет там с пчелами. Порядок в пчельнике образцовый. Стоит машина для перегонки меда, по стенам развешаны сетки и рамки. Тихо у него здесь, спокойно, а в прорезы двери виднеется его ярко-зеленая солнечная плантация. Любимый сын его Иван и то поднимает руку на отца и готов пристрелить его. Начинается дележ, и остается с ним только его дочь Татьяна.

Однажды под вербное воскресенье Иван вез на лошади бревна. Лошадь встала и не могла тронуться с места. Подошел Сергей Николаевич и начал ее хлестать с силой, но лошадь стояла как вкопанная. Сергей Николаевич начал бить ее палкой. Удары сыпались. Палка колесила по бокам и морде.

- Черт тебя дери! - орал Сергей Николаевич. Лошадь вздыбилась, упала. Осколки палки разлетелись в сторону. В это время раздалось мычание коров - был первый выгон скота. Коровы налезали друг на друга, цеплялись рогами, бабы бегали с хворостинами, разнимали их. Картина была живая. На подмогу спешили крестьяне и начали поднимать и тянуть лошадь. Она ни с места. Наконец, опять под ударами, она стронула воз.

- Папаша, зачем ты бьешь лошадь? Иди своей дорогой! - говорил ему Иван. Сергей Николаевич на него обрушился с гневом:

- Избаловал лошадь, туды твою мать! - и в этом крике ему слышалась злоба на новое поколение.

Сергей Николаевич не пошел в колхоз, он остался единоличником. Он не признает власти над собой. Под него подогнали непомерную сдачу продуктов государству, подогнали к классу кулаков и посадили, но он вскоре вернулся и опять зажил самостоятельно на своем усадебном клочке, ничего не сдавая со своего участка, ведь он старик и на иждивении дочери находится.

Он берет подряды в лесничестве на прочистку леса и продает хворост. Он вместо обоза красных сочных ягод носит корзиночками ягоду в палатки. Он развел малинник, и опять доход его труда даром не пропадает, и он существует, не унывая.

Теперь усадебные участки срезаны, отошла его ягода. По какому пути пойдет его широкая натура? Спокойствие смотрит из его лица и как будто он хочет сказать жизни: еще поборемся!

Вот его сын Петр. В молодости он был застенчив. Бывало, его не усадишь за стол. А скажешь ему:

- Вот твоя невеста, - закроется рукой. Про него говорили, что он дурашливый. Из этого «дурашливого парня» выработался здоровый мужик. Он ворочает льдины, умно рассуждает, не вынимая трубки изо рта, и ему за это дали прозвище Трубкин. На покосе самая большая коса ему по плечу, и он водит ей играючи, растут густые валы. Лягушата пищат под косой, а он кричит:

- Не ходи босая! - и шагает вперед.

- Что хошь своротит, - говорили про него крестьяне.

Его бас звучал в церкви, его бас раздавался в полях, и в 1928 году его голос смолк. Подкосилась грузная фигура.

И колокол глухо бил,

Мороз разгоняя утренний.

Среди одиноких могил

Он лег, снегами окутанный.

В сугробах идти тяжелей

К восторженным дням новейшим.

Одним гражданином в селе

Стало меньше.

Василий Солнечный

Сын Сергея Николаевича Иван был его любимым сыном. В 1914 году он был в германской войне и оттуда явился инвалидом: отморозил на ногах пальцы и ему их сняли. В революции 1917 года Иван - военный комиссар данной волости. Он рубит налево и направо, не стесняясь, и даже, говорят, пристрелил некоторых. А потом случайно под каким-то напором приобретает задаром домик со ставнями, работает в Москве. На собраниях крестьян умно рассуждает и режет прямо. Он - любитель выпить, и в чайной что-то бухнул скромной девице, подносившей ему нечто утоляющее голод, и она ему стаканом выбила глаз. Пострадал, бедняжка, в «бабьей войне». Потом, уже в колхозное время, что-то «бухает» на предприятии и ссылается на несколько лет. Срок прошел, он на воле. Жена не принимает его и он опять - любимый сын Сергея Николаевича, который его приютил под своей кровлей.

Борис, третий сын Сергея Николаевича, мало работал в хозяйстве отца, был полотером, переплетчиком. Отделившись от отца, занялся сельским хозяйством, развел клубнику, заинтересовался культурой помидор. По новейшим методам обрабатывает землю, переселившись за реку, но, не успев пожить в новом доме, его отобрал «Колхоз-союз». Попадает он в класс кулаков. Сидит за невыполнение непосильной хлебозаготовки. Возвращается. Вступает в колхоз, но недолго работает в нем, находя мало выгоды. Принимается опять за переплетное дело. За какой-то донос на него ссылается неизвестно куда. (Кузнецов Б.С. расстрелян, см. НКВД, протокол допроса. 1937 г. - прим. Мартынов С.А.). Он тоже любил прямо все высказывать, что не по его нутру, и был слишком горд и самостоятелен в своем деле.

Четвертый сын Степан начал приобщаться к культуре. Вдался в учебу. Был малограмотен, но своей настойчивостью и зубрежкой, не разбираясь в математике, постиг ее, сдал экзамен и попал в ветеринарный институт, потом занялся утилизацией мясных отбросов в консервирование их. Его опыты были приняты, стал продвигаться вперед как специалист-ветврач. Призван на войну с Польшей в 1939 году. За заслуги повышается в чине. Польская пуля вонзается в голову. Его, как героя, с почестями хоронят и ставят монумент на его могиле.

Пятый сын Николай увлекается хозяйством и с малого клочка земли собирает хорошие урожаи. У него и ягода, и овощи, и лук репкой, и несколько гряд помидор, и гряда кормовых корнеплодов, и все это на участке в несколько саженей. Он нехотя, по необходимости вступает в колхоз. Какая-то травля на него. Вышибают его из колхоза. Потом он - железнодорожный рабочий, старший рабочий- надсмотрщик, и городская работа - полотер.

И шестое наследство Сергея Николаевича, дочь Татьяна, - мужественная, твердая, деловая женщина. Она выросла в хозяйстве отца, вела его клубничные дела, распоряжалась пололками, стряпала на них и обучала их клубничной культуре, более правильной обработке. Она вышла замуж за работника отца, татарина, и живет при отце.

Часто Сергей Николаевич вспоминает Степана и говорит:

- Теперь у меня осталось полтора человека наследников, - намекая на Николая и безногого, безглазого Ивана.

В Сергее Николаевиче таился дух охотника. Бурливая природа приносила ему добычу или щук (позднее он состоял в союзе охотников и сетями вылавливал рыбу), особенно много было лещей в реке Клязьме. Эта рыба шла на поставку в кооперацию по плану. В старые года он убивал лосей. Они заходили издали в эту местность, а местность была лесная. (В 1937 году тоже забрел сюда лось и был убит охранниками железной дороги, поднялось судебное дело - лосей запрещали убивать). Природа приносила в половодье материал, и он шел на хозяйственные нужды Сергея Николаевича.

В противоположность ему его брат Алексей Николаевич направил свою любовь к земле и только издали любовался шумными быстрыми потоками полой воды, которая накапливалась в лесу с неудержимым таинственным говором, приближалась к селу и устремлялась в овраг. Он восторгался весной постольку, поскольку она срывала белую, мертвую пелену с тела земли и пробуждала землю для его труда.

Алексей Николаевич был высокого роста, худощавый, с юношеской походкой, открытым лбом и небольшой седенькой бородкой. Он родился 1867 года мая 9 дня. Быстрота, легкость его движений и румяное лицо невольно призывали к бодрости. Он был деятельный, трудолюбивый. В прежние годы он имел в кузнецовском родовом доме частную пивную и небольшую лавочку, где односельчане покупали сладости. Дом этот стоял по левую сторону села. Считая от барского дома, он был по счету третий, низ имел каменный, а верх деревянный. Во всем селе был только один его двухэтажный дом. За домом тянулся малинник и несколько ульев. Пчелам он весь отдавался, интересуясь их разумной жизнью и с восторгом о них говорил. Потом он занялся клубничным делом и арендовал землю под клубнику у осташковских и виноградовских крестьян. Огороды (клубничные) были образцово поставлены.

Он развел лучшие сорта ягоды и с увлечением говорил об их различии между собою, о том, как ему часами приходится ловить клещей с цвета клубники, чувствуя, что он хоть немного, но приносит пользу ягоде. Ни одной сорной травки не найдешь в огороде, особенно он усердно выдирал коневник с большим корневищем. За примерное ведение клубничного дела и за чистосортность он получил аттестат на одной опытной станции, которая пожелала иметь его рассаду у себя. Среди крестьян он считался богачом-буржуем. Особенно злы были на него лентяи Тюренковы, которые считались бедняками.

Разнесся протяжный звон к сходке. Жалобно звенел колокол (в момент революции), крестьяне собирались рубить барский осинник в «Зинаидиной роще». Алексей Николаевич выступил против самовольной порубки и от нее отказался. Один из рода Тюренковых, имеющий затаенную злобу на Алексея Николаевича, прошиб ему голову. Алексей Николаевич, обливаясь кровью, ушел к себе домой. Крестьяне, вооружившись топорами, направились в лес, и началась беспредельная рубка.

Дни приближались к покосу. Опять звенел монотонно, жалобно колокол. Крестьяне спорили о покосе соседнего барского имения. Род Кузнецовых отказался от покоса. Тюренковы и Рыхловы настояли на своем, и луг был скошен. Когда революционные вспышки крестьян начали успокаиваться, то на сходках стали прислушиваться к голосу Алексея Николаевича и ценить его веские слова.

В революцию 1917 года Алексей Николаевич простился со своими осташковскими и виноградовскими огородами. Они были разделены по грядам и началась торговля ягодой.

Возвращается из германского плена его брат Василий, прежде бывший фабричный - отчаянный головорез и озорник. Еще в молодости за его заносчивость ему нос проломили. Василий потребовал у брата свою землю. Обидно было отдавать землю, которую Василий никогда не обрабатывал. Василий потребовал дележа всего имущества и движимого и недвижимого пополам. Алексей Николаевич не соглашался. Тогда народный суд присудил не половину, а большую часть имущества. Отдан весь низ дома (каменный), отдана телега, лошадь, фамильный буфет и другие предметы.

Алексей Николаевич часто жаловался на несправедливость брата: он очутился в печальном положении с холодным верхом дома. Алексей Николаевич решил уехать вдаль, в хлебородную сторону. Вернувшись оттуда, он утеплял конюшню, складывая сам печку по хлебородному образцу. У него нет куска хлеба и он занимает рожь... Трудные дни исчезают, и Алексей Николаевич встает на ноги. Ему досталась усадьба (по дележу) - один бугор, лучшую часть забрал Василий. Бугор выравнивается, засаживается табаком и овощами, и Алексей Николаевич сравнивает свои труды с трудами брата Василия. Малинник перестал давать ягоду, овощи заросли.

- Не идет ему впрок мое добро, - говорил Алексей Николаевич.

Позднее он отдал усадьбу Василию и построил себе дом на своем отрубе, опять-таки худшей части земли от дележа. Весь отруб засаживается ягодой и Алексей Николаевич опять богатеет. Смерть не страшила Алексея Николаевича и поэтому он спокойно относился к жизни, был вечно бодр и молод. Но вот однажды почувствовал приближение смерти и ощутил ее сладость. Выехал он пахать в поле и вдруг к нему на нос что-то село. Он думал, это слепень. Хлопнул себя по носу и обидел осу. Переносица чесалась, но он продолжал пахоту. Вдруг стало ему жарко и все тело стало чесаться, он поспешил домой. Переносица вздулась, тело чесалось, и он решил вымыться. Пошел в конюшню, принесли ему воды, но он раздеться не мог, руки и ноги одервенели и не повиновались. Он испугался, лег на землю, и наступило такое состояние, сделалось так приятно, члены ослабли, и он подумал:

- Так умирают люди, так умру и я.

Хотели за священником послать, но он оправился и вернулся в дом. По телу прыщи пошли, как от ожога крапивой, через день верхняя губа вздулась, но опухоль быстро пропала, потом нижняя губа распухла и все прошло.

- Вот, - говорил он, - как я ощутил и как ощущают приближение смертного часа.

Он был религиозен. Каждое воскресенье ходил к обедне и стоял в приделе Николая Чудотворца, перед его иконой к окну. Он низко клал поклоны, а рядом стояли его дети, которых он приучал к молитве.

В 1917 году было избрание гласных в волостное земство. Алексей Николаевич обратился с воззванием к крестьянам. Вот его голос:

«Помните, что нам нужно:

1) чтобы не было насилия и притеснения в работе и в промышленности, а распоряжаться самим свободно;

2) чтобы наши земельные и отрубные участки и наше имущество и капиталы, добытые потом и приобретенные на деньги, это все было личной собственностью и охранялось свято и к отобранию нашего достояния людьми, которые не вкладывали своего труда, недопустимо;

3) будет сделать бесплатное народное образование, принимать наших детей во всех высших учебных заведениях;

4) устройство разных видов ремесленных школ, обучение бесплатное;

5) будет сделать разные попечительства, устройство богадельни, приютов, яслей, в которых будут содержать бесплатно стариков, калек, сирот малолетних и прочих;

6) чтобы крестьянское хозяйство было на высоте своего хозяйства и будет заботиться так, как отец о сыне: все дастся только что потребует его нужда в деле его;

Наша партия стремится слободно работать на пользу народу, но не обижать никого не окладами и поборами».

Это воззвание относится к моменту подготовки к Учредительному собранию. Голос собственника ярко выражен в словах Алексея Николаевича, и он вкладывает в них все нужды крестьянина. В то время не было и помину о бесплатном обучении, о ремесленных школах, о яслях. В этом он «провидец будущего», это все не было никому понятно, а он уже ярко представлял грядущее с удовлетворением нужд крестьянства.

В 1920 году в Рождество заболел тифом муж его старшей дочери. Алексей Николаевич получает об этом весть. Ночь. Он не спит, ворочается на печи, в голову лезут разные мысли. Он берет карандаш и начинает писать стихи о болезни зятя:

«Печальная весть от дочери»

Папа, мама, я в печали, не могу его забыть,

Горько, слезно заливаясь и на Саню все гляжу.

Он болезно простудился и в постелюшке лежит,

В нем горячка, ломота перевернула молодость.

......................

Милый доктор, Саню осмотрите, в нем болезнь определите.

Доктор важно к Сане подходил, живо вмиг болезнь определил.

Вот и матушка родна, долгожданная она, уже в горенку взошла.

Богу помолилась, со всеми поклонилась...

Ей дочка говорит, надо в больницу сходить, Саню навестить.

......................

Саня! Саня! Ты открой глаза, посмотри на нас!

Как же быть, когда дни сочтены его.

И понуря головой отправилась домой.

Тяжело. Не унесла бы смерть его.

Мать его Анна слезно обслезилась, сердце сильно забилось...

Стул становила, на него садилась, на локотки облокотилась

И глядит ему в глаза, на родного ей сынка.

Тут мысли ее блуждают, всех святых призывает,

И обещание дает, в монастырь придет,

Богу помолится, святым мощам поклонится...

.........................

Материнская сердечная молитва тревожит Вседержителя,

Который молитву принимает и сына ея изцеляет.

Здесь уже Алексей Николаевич пишет по-новому, без твердых знаков. Пятидесяти трех лет он начал писать стихи «от нечего делать» как он выражался. Жена над ним трунила, смеялась, но он с жаром отдался творческой работе и, по его словам, «не мог отстать». Потом он заполняет целую тетрадь стихами и называет ее «Из жизни. Памятная заметка». Его тетрадь на главном листе была украшена рисунком: яблоко и виноград в сплетении цветов. Он в молодости был живописцем и жил в Петербурге, поэтому он мог рисовать. У него стихи писались очень быстро, мысль приходила за мыслью, и он старался подметить особенные черты того, что описывал, и он смело заносил стихи в бумагу. Читал он их обыкновенно стоя, порывным голоском.

Какими глазами можно было смотреть на творчество Алексея Николаевича? Стихи неграмотные, без рифмы и местами без ритма, но в них есть душа нашего народа и образы. Одним малограмотным мазком он возбуждает мысль и дает целую картину.

Вот его «Доктор май». На обложке внизу тонко сделанные чернилами цветы, а рядом стоит на горке елочка:

Летнее царство

Теплом, прохладой дышало.

У доктора мая аптека: в природе лежало.

Открыта аптека

Без спросу оплаты:

Воздух, цветы, игривые лучи,

Майския лечебные ароматы.

Смолянистые ветви,

Тени сосны и ели.

Распущены кустарники

Душистых жасминов, сирени.

Купальные ванны,

Речные проточные воды

Смывают дряни

Наросты на теле кожи.

Солнечные палящие лучи

Крепят болячие нервы.

У чахотки, на легких внутри

Кровь боевая, легко застучит.

Пользуйся временем богатым

Под тенью душистых смолей,

Вздохнешь широко, слободно,

Изсякнут микробы из-под броней твоей.

Пойдешь без устали, печали

Лугами, межами крестьянских полей

И скажешь спасибо странам,

Что вернулся здоровым к семье.

И еще ряд стихов оригинальных, отражающих быт крестьянина с его нуждами и деловыми улучшениями горит в его стихах. Вот его перечень стихов: «Алфавит стихов»:

1. Осень в печали. Зимняя пурга на селе

2. Осень наступила

3. Сознанье к правде

4. Любовь дороже золота

5. Электричество на селе

6. Бедный труженик

7. Первый выход самородка

8. Цеп устарел

9. Бич земли на слободе

10. Надо уступить место молодому

11. Будь осторожен

12. Новые всходы зацвели

13. Новый волк у сохи

14. Мужик сердится

15. Ты поди посмотри

16. Буржуй и бедняк

17. Метла дело создает

18. Сельскохозяйственная выставка

19. Раздумья у горя

20. Выборы сельсовета

21. Выборы граждан сельсовета под Москвой

22. С натуры в 1920 г.

23. Без расстрелу обойдится, дать дорогу жить

24. Смерть не ихня, не больна

25. Праздник октябрины

26. Телега

27. Доктор май

По заголовкам стихов можно вообразить, что хочет сказать Алексей Николаевич, и куда они направлены: улучшение быта крестьянина и создание полного, сильного, крепкого, разумного хозяйства. Он критикует, бичует недостатки, он посмеивается над злом и дает открытые правдивые советы для правильного дела. Когда он пишет, его мысли спешат, не вмещаясь в бумагу и он не оканчивает слова, спеша запечатлеть их.

В 1926 году в данной волости создается литературный кружок, основанный Кузнецовым Василием и Архангельским Аркадием. Этот кружок был прикреплен к местному РИКу и носил название «Полдень». В него входили самородки данной местности. Он состоял из 10 человек - из 3 поэтесс и 7 поэтов. На заседаниях выявлялись цели кружка, его развитие, работа, создание дружного товарищества и ознакомление масс с художественной литературой и саморазвитие.

Художественная литература. Вот главная задача. Начал издаваться рукописный больших размеров плакат с творчеством самородков. Он носил название «Журнальный художественный лист «Полдень». Выпуск литературного кружка». Этот лист вывешивался в общественных местах: в РИКе в трактире, и в нем красовались стихи Алексея Николаевича. Деревенские твердили о нем: «Подлаживается». В представлении крестьян было странным: крестьянство, работа и вдруг деловой старик в такую глупость полез, «писульками» занимается.

Группа самородков решила действовать практически - выступлениями. Первое выступление было на сцене «Общества благоустройства». Оно прошло с большим подъемом, было собрано 75 рублей. Деньги пошли в местком, и он выделял часть их на проведение экскурсий (по настоянию самородков). Но самородки решили использовать их по-своему. Назначили день, а день был осенний, дождливый. Купили водки крепкой и слабой, взяли закуски и под проливным дождем с приглашенным фотографом двинулись в «Есенинскую рощу». Так называли один из уголков котовской барской рощи за станцией. Фотограф снимал промокших под сенью дерев - березок белоствольных. Пили, читали стихи, вели дружную беседу.

Алексей Николаевич сроду не пил водки, но среди молодежи и творческого духа решил выпить стаканчик и, как он говорил, «первый раз в жизни ощутил такую приятность, такое настроение, которое никогда не забудешь». И он «только здесь понял, для чего пьют».

Начинается ряд выступлений самородков. Лианозовская колония заключенных дружно встречает. Вечер был бесплатный - жалко было обижать обиженных. Ходили по баракам и звали их в клуб. Зал был переполнен рукоплесканиями. Потом провели выступление в селе Павельцево в избе-читальне и тоже с подъемом. Радушно встретил Мысовский театр (в совхозе).

В короткий срок, почувствовав уверенность в себе, решили пойти в московский Всероссийский Союз Крестьянских Писателей. Алексей Николаевич написал свою автобиографию и приложил стихи к анкете: «Бедный труженик», «Любовь дороже золота», «Электричество на селе», «Сознание к правде».

Вот его автобиография:

«Родился в крестьянской семье. Учился в сельской школе трехклассной, и после школы отдали обучаться в живописную мастерскую в ученики на 4,5 года, и прожил всего в мастерской 11 годов до военной службы. После военной службы и смерти родителя своего стал жить дома. Занимался крестьянством в своем хозяйстве и по сие время веду хозяйство. Побудило писать стихи меня - это нечаянно заманило на эту дорогу - именно на Рождество должна дочь приехать с мужем, но весть получил от нее, что в гости не приедет - муж заболел тифом безнадежно. И что скучно было, и делов нету. Так праздник... Взял карандаш и бумагу и описал о неприезде дочери своей, и получилось, и с того время стал писать. Пишу из крестьянского быта и с вида, описать могу, но сожалею, что я малограмотный и стар и поздно встал на этот путь. Но свежесть есть, охота большая, что увидев луч прекрасный, от сохи, косы стал писакой».

В анкете стояло:

Кузнецов Алексей Николаевич

Крестьянин

1867 года, март 9 (59 лет)

Стих в прозе 28 сент. 1926 года

Из семи активных членов литкружка «Полдень» четверо прошло в Союз Крестьянских Писателей, иначе ВОКП, т.е. Всероссийское Общество Крестьянских Писателей, а трое остались кандидатами. Председатель ВОКП Деев-Хомяковский полюбил Алексея Николаевича как истинного самородка. Было назначено выступление кружка «Полдень» в Доме Крестьянина, что на Трубе . Алексей Николаевич волновался, «немножко подкрепился» для храбрости и очутился на сцене. Выступление его прошло удачно. После выступал хор Яркова. Отзыв о выступлении удачном был напечатан в крестьянском журнале «Жернов» , а до этого номера в журнале помещен портрет Алексея Николаевича.

Дальше он является на критику в Дом Герцена на Тверском бульваре. На вечере крестьянских писателей полная зала. Слащавые критики раздирают по швам творчество Алексея Николаевича и говорят: «Не место таким здесь», «Надо еще учиться». Алексей Николаевич встал в тупик. Но вдруг в дверях появляется поэт Чичерин, основатель литературного движения «кан-фун», т.е. чтения стихов и в то же время пения и зарисовки этих же стихов совместно. Чичерин обрушивается на критиков и на ВОКП, говоря, что они ничего не понимают в творчестве старика, «вот именно он-то и является истинным крестьянским», и что отныне Чичерин порывает всякие связи с ВОКП. Все опешили, затихли. Но нанесенный удар «первооткрывателями» с болью коснулся Алексея Николаевича, и он с тех пор совсем почти перестал писать. Да почти к этому времени относятся его неприятности: он попадает по сельсовету в лишенцы. Здесь на селе его человеком не считают, а в городе с ним считаются. Здесь он лишний член общества, а там настоящий член, и он решается через Деева-Хомяковского хлопотать. Является к нему, объясняет в чем дело, и Деев-Хомяковский приступает к защите прав старика-самородка.

Сначала Алексей Николаевич подает заявление в Центральный совет Всероссийского Союза Крестьянских Писателей с обидчивыми стихами о своей судьбе, прилагая аттестат за разведение клубники и справку от группы «Полдень», и Деев-Хомяковский все эти бумаги берет и посылает в президиум Московского совета. Он ходатайствует за него об отмене постановления местной избирательной комиссии о лишении незаконно избирательных прав. Вот заявление Алексея Николаевича:

«Удостоверяю, что именно Кузнецов Алексей Николаев, с.Котово Коммунистической волости Московского уезда, имеет семью в количестве шести членов едоков. Хозяйство трудовое: земельный надел 3,5 дес., работает сам и его крестьянская семья лично. Хозяйство: дом обыкновенный, пристрой, как амбар, и двор не доделал. Скотины 2 коровы, 1 лошадь, птицы 3 курицы и петух. Сбруя обыкновенная крестьянская, без плуга. Ведет хозяйство культурное, садит картошку и часть под ягодой, и под овсом, и травой. На летний сезон нанимает три работницы, именно сам стар и хозяйка 57, один сын служит в Красной Армии и другой сын малолетний, только две дочери-работницы в годах».

Группа «Полдень» представила свою защиту, что он состоит членом группы крестьянских самородков «Полдень» при месткоме № 242, ведет общественную работу, как то: общественные выступления среди крестьян и рабочих с читкой своих стихов с общественным уклоном, и что он, несмотря на преклонные лета, ведет активную работу.

Через некоторое время пришли бумаги о восстановлении его в избирательных правах. Сельский совет глаза выпучил, но через некоторое время опять заклеймил его и наложил 500 пудов картофеля. Алексей Николаевич не мог выставить столько. Дом перешел в колхоз, земля отобрана, Алексей Николаевич в тюрьме. Через год он возвращается.

Как будто он помолодел, выйдя из тюрьмы:

- В тюрьме, - говорит, - еще лучше жить, чем на воле, надо терпеть.

Мог ли он подумать, что ему придется покинуть свой дом и тоже уйти, как вода весенняя. Простившись с углом, ушел к дочери в дальнюю деревню. Он смотрел с котомкой за плечами в последний раз на дом. Пойдет, пойдет, остановится и глядит, провожая родные места глазами.

Сколько, должно быть, переживаний у человека, строившего жизнь, любящего каждое дуновение ветра и солнце, ласкающее его труды, и указывает ему путь барская березовая аллея... Дом опустел, полевые угодья заросли.

17 ноября 1931 года. Бьют в набат. Летит пожарная машина с факелом к зареву взметнувшемуся над лесом. Вечер морозный, тоскливый, жуткий. У церкви стоит телега с гробом. Зажигаются свечи тоненькие восковые и вносится тяжелый гроб в последнюю пристань, и ставится на узкую скамью. Здесь лежит измученный человек. Он опять, как странник, вернулся после долгих скитаний в родное село к одинокой могилке сына. Семнадцать верст отсюда, в дальней деревушке жил он в последнее время. Копался, суетился в огороде дочери, чтобы забыть свою родную усадьбу и готовился к смерти спокойно. Привез из леса дубок и сделал себе крест могильный, но он не понравился ему, он начал делать другой. Положил его на чердак и хотел гроб сколачивать, но не успел. Сердце, расшатанное волнениями и потрясениями, не выдержало. У человека было одно сознание - смерть, и он готовился к ней, сознавая, что он дал жизнь другим. Его дети - не он лишь сам, ведь это его тело, перешедшее в молодую жизнь.

19 ноября. Похоронные, монотонные удары колокола. Несу тебе цветы в твое тесное жилище. Уже комья глины на погосте и стальные лопаты ударяются в мороженый грунт. Три свечи. Седая бородка, приглаженные волосы и чуть вздернутый нос, лежит как живой. И в глазах встает момент, когда он шел по деревянному мосту весной. Начиналась жизнь. Испарения ползли. Соловьи леса оглашали, и пахло оттаявшей землей... Теперь ладаном пахнет, воском, ведь в нем скрыта частица труда твоих пчел-тружениц.

Теплятся свечи. Похоронное пение и вбивается последний гвоздь в дом твой. Причитания... Раскрытая могила... Комья рыжей глины и маленький холмик. Морозный вечер, и ты один под пластами земли у дороги, по которой ты шел, озаряемый весенним солнцем, и я вспоминаю твои слова:

- Смерть не так страшна, как кажется.

Но ведь все хотят жить, и жить хорошо!

1-я линия.

Родоначальник рода - Исаия, его сын Иван. У Ивана сын Федор. У Федора Ивановича дети: Ксения, Александра, Анна, Федосья, Егор, Иван, Гаврила.

Дети Егора Федоровича: Алексей, Николай, Сергей.

У Ивана Федоровича сын Егор, у которого дети Варвара и Николай. У Гаврилы Федоровича дети: Иван, Михаил, Василий, Егор, Мария, Филипп.

Дети Ивана Гавриловича: Зинаида, Людмила, Варвара, Александр, Андрей.

2-я линия.

Родоначальник рода Семен, у него сыновья Михаил, Федор, Яков, Иван.

У Михаила Семеновича дети: Михаил, Николай, Ольга.

У Федора Семеновича дети: Егор, Мария, Анна.

У Якова Семеновича дети: Дмитрий, Василий, Александра, Анна. У Ивана Семеновича дети: Варвара, Татьяна, Анна, Екатерина.

3-я линия.

У Григория сын Семен, у которого дети: Александр, Владимир, Клавдия.

4-я линия.

У Павла сын Сергей и дочь Полина.

Род Тюренковых начался от Исаия.

Князь Юсупов Борис Николаевич выслал многих из рода Тюренковых в село Ракитное Курской губернии, разрядив население села Котова. Оставшийся Иван, сын Исаия, сидел на одной тюре и этим питался. Отсюда и пошла фамилия Тюренковых. Девок называли «подмурками», отсюда пошло другое прозвище Тюренковых - Мурины (со слов Тюренкова Ивана Гавриловича).

Род Тюренкова был также выслан в Западную Сибирь в село Ельники. Об этом говорит следующий случай. Сын Ивана Гавриловича Тюренкова Андрей, бежавший из ссылки в Западной Сибири, был задержан милицией. При нем была только одна справка котовского сельсовета. Когда милиционер прочел фамилию Тюренков, он вдруг заявил:

- Не брат ли ты Тюренковых, проживающих здесь?

Андрей уцепился за эти слова и соврал, сказав, что брат. Тогда милиционер отпустил его, ответив:

- Иди, Тюренковы мне хорошо знакомы.

Оказывается, придя в деревню Ельники, он попросился на ночлег в один дом, и когда здесь прочли его сельсковскую справку и произнесли его фамилию, то старик лет 60-ти, лежавший на печи, произнес:

- Говорят, что и наши родичи были когда-то подмосковными.

В Воронежской губернии встречается фамилия Тюрины - может быть, это тоже Тюренковы. Были ли Тюренковы сосланы Юсуповым за какую-то провинность в эти места, а может быть он их отсылал в свои малонаселенные вотчины, которые были разбросаны по России? Это пока неизвестно и останется тайной. И почему именно на Тюренковых остановился Юсупов? Может быть потому, что они были беспокойными крестьянами, они смущали мирное трудолюбивое население Котово.

Тюренковы в противоположность роду Кузнецовых работать не любили, были плохими хозяевами. Тюренковы - смутьяны, горлопаны, скандалисты и шли вразрез обществу крестьян, за что их не любили. Они все брали хитростью, любили все то, что легко достается. В их роду преобладают пьяницы, спекулянты, ссыльные. Все они были хитрые и жуликоватые.

Из рода Егора Федоровича сын его Николай - жулик, убийца, расстрелян. Другой сын его Алексей не хозяйственный, тихоня с затаенной хитростью. Тип подозрительный, какие-то темные личности посещали его дом.

Из рода Гаврилы сын Гаврилы Иван всегда шел против общества и вразрез ему. Он, пьяница, говорун, отказался от земельного надела в Котово, ушел на хутор за реку, за котовскую барскую рощу, взял себе болотистый участок земли в удвоенном размере, выкорчевал кустарники и молодые березки, прорыл в плуг, вспахал землю, засадил ягодой, и крестьяне стали завидовать ему, нападать на него, упрекая в захвате земли. Теперь они убедились, что из болота можно сделать хорошую землю. Иван Гаврилович был социалист по взглядам и как-то на сходе обругал царя и был сослан в Рыбинск на несколько лет и, придя оттуда, решил порвать с обществом и уйти на хутор.

Иван Гаврилович носил длинные волосы, был курнос, вернее, со вздернутым носом. Вид у него был заносчивый, залихватский, говорил тоненьким голосочком. Он с малолетства прислуживал в церкви и уже в зрелых годах делал обходы со священником по селу во время праздников, и на его долю немало выпадало спиртного. Бывало, заявится он в город (в Москву) к бабушке Аксинье (жене Фомича из Тюренковского рода, а он был ей племянником) и просит на водку. А когда ему не давали, ляжет в воротах и не пускает извозчиков, а когда его гнали, выкрикивал бранные слова и угрозы.

В колхозе был он сторожем полей и огорода и никогда почти не сторожил, и был отстранен от сторожей и от колхоза. Его стали звать церковником за то, что он прислуживал церкви и стал нежелательным элементом в глазах правителей колхоза. Он интересовался стариной и много знал о селе и хотел взять себе церковный архив, где было много указаний о Котово и крестьянах. Но архив был забран священником Машковым и Иван Гаврилович очень жалел об этом. В 1940 году он уже дряхлый старик, еле держится на ногах. Дочери откачнулись от него, и он живет сдачей своего дома. Часы его жизни сочтены, и он много ценного уносит с собой о старине села Котово.

Сын Ивана Гавриловича Андрей - хулиган, несколько раз судился, сидел в тюрьме и был в ссылке в Западной Сибири.

Другой сын Ивана Гавриловича Александр - лодырь, пьяница. Он имел отруб около котовской барской рощи, поставил там землянку.

Землю не обрабатывал, шил туфли на покойников, шатался из стороны в сторону - где бы клюнуть, попрошайничал. С женой развелся, бросил землянку, сошелся с дурочкой, приходил с ней на добычу на станцию.

Брат Ивана Гавриловича Михаил Гаврилович - с малолетства спекулянт. Он занимался скупкой скота в дальних губерниях и пригонял скот в вагонах в Москву для продажи. Потом решил удариться в клубничное дело и пустил весь отруб под ягоду. В революцию попал в лишенцы, был сослан. Возвратясь, за спекуляцию вновь ссылается.

Другой брат Ивана Гавриловича Филипп Гаврилович - горлопан, хитрец, хозяйство отстранил, любитель что-либо присвоить. Попал в подкулачники, срывал собрания. Поступил в грузчики. Был раздавлен поездом. Причина неизвестна, или пьянство его погубило, или же самоубийство. Он намекал о нем в последнее время.

Из рода Ивана Федоровича пошли люди подельней, например, Егор Иванович. Вел самостоятельное хозяйство, имел на селе трактир. Позднее перешел на ягоду, имел также примерный пчельник, накачивал много меда. Был раскулачен, а потом налаживал пчелиное хозяйство в колхозе. Был скупердяй, скопидомок.

По второй линии Тюренковых надо отметить по деловитости Михаила Семеновича. Тип его - грузная обрюзгшая фигура, рыхлая. Рябоватое полное лицо, лысый, кое-где пробивались седенькие редкие волосы. Голос шепелявый. Он олицетворитель патриархата. Дом - полная чаша. Сыновья во всем ему послушны. Они работники его. Они делают все не спеша, продуманно, с перевалом, но обеспечивающие вполне хозяйство.

Михаил Семенович любил землю. Поля были хорошо удобрены и давали хороший урожай. У него было колпачное заведение. Солома родного села шла на выделку колпаков для добрых вин. Работали на него местные крестьянки. В других губерниях также были у него такие заведения.

В противоположность ему его братья были лодыри. Землю не любили, удобряли плохо, получали плохой урожай и стали бедняками и пошли в работники к Михаилу Семеновичу.

Сын его Михаил Михайлович - также тихий, степенный, малоподвижный, был долгое время на военной службе. После смерти отца поселился в колпачном заведении с семьей, отдав брату Николаю дом отца. Он вдумывался не спеша в хозяйство, и оно приносило ему хорошие плоды. Был секретарем садово-огородного товарищества (от «Колхоз-союза») и был завхозом колхоза, участвуя в организации его. За промороженную картошку идет под суд. Материалы считают его за отца-кулака, и он сидит в тюрьме, хлопоча через центр. Восстановлен и опять завхоз, отстраняясь от этой должности, но колхоз упросил, и в 1939 году опять сослан. Причина неизвестна (вероятно, опять материал отца).

Брат его Николай - хороший, добропорядочный, честный, тихий работник, также член колхоза. Он все время был под угрозой раскулачивания. К нему придирались в колхозе высшие органы. Он работал конюхом, и мнительность, что вот-вот возьмут его в руки (за отца), свела его в могилу (умер от чахотки).

Иван Семенович (брат Михаила Семеновича), как я уже говорил, - слабый хозяин, с ленцой. Хозяйство разваливалось, сгорел дом. Общество помогло ему - выстроил другой, маленький, и опять не хотел взяться за дело и оставил сирот ни с чем.

Яков Семенович (его брат) имел поколение алкоголиков. Сын его Дмитрий (ежедневный пьяница) задавлен поездом (спьяну попал). Брат его Василий выпил 2 литра водки и от этого умер.

Третья линия Тюренковых - середняцкая. Семен Григорьевич был старостой села Котово, он и в гору не лез, и вниз не спускался, обеспечивал себя продуктами. Где надо и взятки брал, подкармливал семью, и мечтал о комоде, которым хотел украсить дом.

Род Кузнецова переплетался с родом Тюренкова. Например, Кузнецов Александр Фомич женат на Тюренковой Аксинии Федоровне , Кузнецов Павел Степанович женат на Тюренковой Федосье Федоровне, Кузнецова Екатерина Ивановна замужем за Тюренковым Филиппом Гавриловичем.

1-я линия.

Родоначальник - Матвей, у него сын Осип и дочь Мария. У Осипа Матвеевича дети: Дмитрий, Михаил, Александра, Елена, Алексей.

2-я линия.

У Макара сын Александр. У Александра Макаровича дети: Алексей, Надежда, Сергей. У Сергея Александровича сын Владимир.

3-я линия.

У Николая дети: Андрей, Варвара, Арина, Владимир. У Андрея Николаевича дети: Александр, Сергей, Нина.

4-я линия.

У Бориса сыновья - Илларион, Александр, Федор. У Иллариона Борисовича дети: Сергей, Татьяна, Анна, Серафима, Александр, Полина. У Александра Борисовича дети: Иван, Аграфена, Екатерина, Мария, Виктор, Павел. У Федора Борисовича - дети: Елена, Клавдия, Александр, Николай, Анастасия, Мария.

5-я линия.

У Николая сын Петр и дочь Анна.

6-я линия.

У Николая сын Дмитрий. У Дмитрия Николаевича дети: Алексей, Николай, Александр, Екатерина, Павел, Владимир, Юлия, Сергей, Борис, Валентин.

1-й вариант: Рыхловых иначе звали «Кулёба». Их бабушка пекла хлебы, и они были сырыми. Вот и стали про нее говорить: «Ты настоящая кулёба».

(со слов Марии Рыхловой-Кузнецовой)

2-й вариант: дедушка Александра Макаровича Семен Иванович был хромой, и его прозвали «Кулёба» за то, что он очень чудно ковылял.

(со слов Марии Матвеевны Рыхловой)

Рыхловым одно время было также прозвище Баскаковы (в честь какого-то богача). Они были бедными, но где-то нашли клад и, разбогатев, основали в Котово миткальные фабрики.

(со слов Андрея Тюренкова)

Один из Рыхловых был умная башка, он первый основал миткальную фабрику в Котово. Фабрики были по левую сторону села, где позднее были дома Тюренковых Михаила Гавриловича и Филиппа Гавриловича. Здесь стояли хранилища и склады.

(со слов)

Род Рыхловых - это середняки. Правда, когда-то они имели «миткальные фабрики» в Котово и носили кличку богачей «Баскаковых» . Но это богатство было случайное, временное, благодаря находке клада, и после этого они остались середка наполовину и вверх не поднимались, и вниз не опускались. Они себе на уме. Хозяйство обыкновенное. С голоду не умрут, а век проживут. Они имеют скрытую хитрость: то в старосты пролезут, а потом опять за плуг. Например, Матвей - староста при князе, Осип - староста общества, Александр Борисов - казначей колхоза «Путь Сталина». В должностях старост они немножко подтянут себе и потом успокоятся, не разживаясь.

Вот тип древней старухи Марии Матвеевны Рыхловой: высохшая старушка маленького роста с выцветшими серыми глазами. Ее грязное тело, растрепанные волосы гармонировали с обстановкой каменной барской избы. Мрачные стены, два стула, высокая кровать да небольшой черный стеклянный шкаф - вот вся обстановка столетней избы. Мария Матвеевна помнит крепостное право. Ей было пятнадцать лет, когда дали свободу крестьянам. Воспоминание о прошлом в ее памяти было свежо, и она бойко говорила о старом житье. Это яркий, последний тип многолетней старухи. Она уже тридцать лет не выходит из избы и не знает, что делается за рекой. Она все время нежится, как кошка, на печке:

- Мне отец говорил: чти отца твоего и матерь свою, да благо ти будет и долговечен ты будешь на земле. И я стала долговечной.

Ее брат Осип Матвеевич - рыжий, коренастый мужичок среднего роста, с большой окладистой бородой. Осип занимается местным извозом, он подвозит седоков со станции по окрестности. Он молочник, и сельское хозяйство его основано на покосах. Трава - самое главное, а остальное прикладывается к ней для домашнего обихода. Он староста на селе и любит за водку разрешать земельные дела. Без этого типа село осиротело, осиротел пожарный сарай, где собирались сходки под звон монотонного колокола или под удары клепала из вагонного буфера. Рыжий Осип врос в землю со своим родом, врос в родословную села своей коренастой осанкой.

Типичным представителем второй линии рыхловского рода является Александр Макарович Рыхлов. Как он сам, так и его поколение, пропитано какой-то гордостью, которая сквозит и в разговоре и в походке. Скаредность, затаенная хитрость, будь, мол, себе на уме, вот моя, мол, правда жизни, и больше ничего. Надменный взгляд на все и всех и его слово, связанное с гордостью, завоевывало авторитет крестьян.

Из третьей линии Рыхловых молодых выявляется Андрей Рыжий. Это типичный середняк до колхоза и в колхозе. Навьючат на него, и он везет добросовестно. Он лишнее не возьмет и в лишнее не войдет. У него своя рыхловская смекалка: работаю, пока живу и пока полон силы. Он краснощек, силен, а если и выпьет лишнего, то только краснеет, и от него не жди гневных вспышек, он только рассуждает.

Илларион, Александр и Федор - это тоже типичные середняки четвертой линии Рыхловых. Правда, Илларион считал себя все время бедняком и был председателем комитета бедноты в голодное время, но он не спускался до бедности, как, например, некоторые бедняки Тюренковского рода. Он глушил самогон и денатуру. Был мастак тоже и по земельным делам. Крыл зажиточных, уравнивая сельский быт. Тоже поцарствовал в старостах и опять взялся за хозяйство, хотя его не особенно долюбливали.

В Александра въелась и гордость, и степенность, и самоуважение, и он спроста не подойдет, обязательно с подковыркой. Он разумеет умно, он хитрит и живет спокойно и самостоятельно.

Из этой линии попал в рыжие только Федор, и он был почти неразлучен с братом Илларионом по спиртному, а об этом они не задумывались. Приветствовать хлебом-солью приезжающих на летний отдых - это их любимое дело. Поразмерить покос на общественных лугах по едокам и запродать обществом кому-либо на водку покос - тоже дело веселое. Как приятно на заливном барском лугу отдохнуть после косьбы и пропустить стаканчик-другой на медовой траве, когда солнце вобьет горячие лучи в зеленые душистые волны.

Хозяйство Федора идет своим чередом и не страдает от попоек. Его путь ежедневный - молоко и Москва. Коровка травку жует, молоко нагуливает, а его дело - в Москву отправить.

Пятая линия рода Рыхловых - белобрысые. Петр Николаевич - трубач. Труба звуки издает, щеки раздуваются и втягиваются и под конец обтягивают череп. Трубовая мелодия вредна и чахотка ведет к гибели. Этот род слабосильный и поколения не остается, хотя говорят, что слабое существо - больше потомства для выживания.

В противоположность пятой линии рыхловского рода род Дмитрия Николаевича слишком плодоносен. Дмитрий Николаевич среднего роста, косоглазый. «Дмитрий косой» ему кличка. Упрямый, длинноносый, насмешник, циник. Был садовником в соседнем поместье, потом осел в свое хозяйство. Разводит пионы, интересуется цветами с промышленной стороны. Горд, самолюбив, обидчив и настойчив. Напивается до потери сознания и всех жидкостей своего существа. Его семейство тянется к учебе в летчики, инженеры, и Москва их поглощает. Жена его, щупленькая клиноголовая женщина, несет всю тяжесть хозяйства и гордится своими детьми. Дом пуст, грязен, как стойло и, войдя в него, не можешь себе представить, что здесь такая многолюдная семья. Стоит одна только койка, прижавшись к стенке, как в одиночной камере, а на стене портрет масляными красками барыни соседнего поместья, где проживала и работала прежде эта плодолюбивая чета рыхловского рода.

Родоначальник рода Ермила. У него дети: Николай, Василий и Константин.

У Николая Ермиловича дети: Марфа, Иван (Зайчик), Сергей, Александр, Надежда.

У Василия Ермиловича дети: Алексей, Агафья, Семен, Василий. Дети Семена Васильевича: Герасим, Клавдия, Анна, Татьяна, Аграфена, Мария, Ольга, Иван, Мария, Павел.

Дети Василия Васильевича: Мария, Анна, Сергей, Василий, Иван, Клавдия, Ксения.

Род Казариновых (Казариных) - это род отходников.

Они любят заработать легко. Сельское хозяйство их не интересует. В руках черпак, а потом трактир. Это люди хитрые, они и вашим и нашим спляшут и потянут к себе открыто, как ни в чем не бывало, с большим равнодушием, и ты рядом ничего не клади. Домашняя обстановка их не влечет, и они легко могут расстаться с домом.

Вот тип Василия Ермилыча: среднего роста, коренастый, пухлый, нос красной ядреной шишкой. Недаром у него и поговорка сложилась, когда он, злясь, шутя и ругаясь, говорил: «В рот тебе шишку». Он отходник. Весь пропитан запахом ночного золота. Без черпака его трудно представить. Пахнет от тела, и изо рта несется винный дух.

Его сын Семен тоже не любил хозяйство и занимался по наследству отходным делом. Вначале он где-то снимал помещение под трактир, а потом взялся за черпак. Он промышлял вместе со своей женой. Отработаются и идут на пару в трактир водку пить.

Дома ребята ждут, семья была многочисленная, а он отдыхает от праведных трудов со своей спутницей жизни. Дом продали пастуху Ивану, перешли в церковную сторожку, где Семен был церковным сторожем. Потом Семен купил домик, стоящий на усадьбе отца Ермилыча.

Ермилыч гнал своего сына с усадьбы. И однажды, только что семья за обед села, приехали плотники и начали снимать крышу. Семен запродал свой отруб (землю) трактирщику Егору Тюренкову и пришлось ему переселиться на новую усадьбу.

Настало голодное время после революции, и голод погнал Семена с семьей в Курскую хлебородную губернию, где он умер от тифа со своей женой. Сироты обрели новую родину и забыли о старой. Иван скотину стерег, Анна (1905 г.р.) в услужение пошла в работницы, а потом в прислуги. А другие сестры зарабатывали кусок хлеба уборкой урожая.

Анну выдали замуж из-за нужды за престарелого плотника-ревнивца (в Курской губернии в 20-е годы), и она через полтора года сбежала от него к себе на родину (в Котово) и устроилась вначале прислугой к Кузнецовым. Затем она - работница в ближайшем совхозе, откуда Кузнецов (Василий) переманил ее в колхоз села Котово «Путь Сталина», где он был огородником. И началась новая жизнь Анны в должности скотницы и доярки, любовницы, а потом жены Василия Кузнецова, имевшего самостоятельное трудовое хозяйство. Канал Москва-Волга режет его усадьбу, и Анна переселяется с ним в новые места, создавая семейный уют среди цветов.

Иван (брат Анны) тоже потянулся на родину. Приехал, шатался, кое-где подрабатывал. Запродал дом на обрыве. Был кузнецом, шорничал по колхозам, ездил взад-вперед то в Курск, то опять в родное село, женился, перебрался в ближайшую местность, приобрел постройку (сарай). Канал немилосердно резал и кромсал поля, леса, деревни и поставил хороший дом ему в городе Дмитрове. Иван вставал на ноги. Иван окреп - жена держала его в руках. После ее смерти Иван находит другую, потом ее прогоняет, едет за женой в Курск, привозит ее. Свой дом меняет на другой, продает другой, оставаясь в пристройке, и с той хочет расстаться, перейдя в сарай.

В Иване заложена родословная обменка. Иван берет подряды на лед, лошадей покупает, возит и отвозит, штукатурит советские госстройки, богатеет. «Иван - кум королю». И сразу все спускает. И теперь планы в голове сделать вечно движущую машину «перпетуум-мобиле». Часовой механизм, гири, подталкивающие планки, и он с жаром стремится в отдел изобретательства для побития мировых рекордов, и тоже мыслит заняться отходным делом, как более выгодным и независимым ремеслом, чем другие ремесла.

Отсутствие постоянства, тяга к переселениям и скитаниям въелась в кровь породы Ермилыча. Потянулись сестры из Курска, одна за другой. Решили на своей бывшей усадьбе построить мазанку «на курский манер»: на одних кольях и глине, и пока мазанку строили, она рухнула. Плюнули на это дело. Пошло скитание.

Опять Курск, потом в сельсовете в каморке поселились, где их сестра Анна-колхозница ютилась. Чуть не весь Курск наехал в эту каморку. Друг на друге лежали и даже сельсоветский чердак заполонили. Сельсоветское начальство начало вытаскивать с него каких-то людей, а местная газета сельсовет притоном назвала.

Здесь муж одной сестры кустарное производство заложил. Из конских хвостов прочищалки для примусов изготовлял. Товары скупали, в Курск отправляли. Кустарь сбежал куда-то. Сестры голодали, почти весь день спали, чтобы меньше есть, забывая в это время, что их накопление жиров пожирали вши. Любовники похаживать стали, железнодорожники, канальцы. Вновь потянуло их в Курск и оттуда понаехали опять назад, уже в город Дмитров, к Ивану, и его заполонили.

Другой сын Василия Ермиловича - Василий, высокого роста, с немного раздвоенной черной бородой, хитрый, словоохотливый, жуликоватый. Ласково подойдет и где надо возьмет. Он занимался молоком, скупал его для отвозки в Москву. За год до основания колхоза под руководством Кузнецова заведовал сливным пунктом «Колхоз-союза». В колхозе был заведующим хозяйством. За подделки огородных счетов был выслан и там умер. Его сыновья за мелкие кражи тоже в ссылке побывали. Они - рассудительные, напористые и выдвигаться начинают, и поддерживают дом и хозяйство матери.

Род Николая Ермиловича вышел немного подельней в лице Сергея Николаевича. Он поддерживает свое хозяйство, но хитер, где надо - подмажется к начальству, все время сидит в сельсовете - добычу ищет, кого съесть, язычком подтрепет, пронюхивает. Скареден, себялюбив, «трепачем» зовут, ненавидят его.

Умирает брат его Иван (Зайчик) в больнице. Труп Ивана портится, и нет заботы у него схоронить беспризорного брата, хотя тот и смертельную страховку ему оставляет.

Вмешивается в это дело огородник Кузнецов с возлюбленной Анной-скотницей. Он, жалея Зайчика, дает деньги на похороны с согласия председателя сельсовета, который обещает возвратить эти деньги из страхования жизни Зайчика. Сергей Николаевич также не против: «Трать, все возвращу!».

Он разрешает также по настоянию Кузнецова и поминки водочные устроить для жаждущих колхозников. Кузнецов тратит. Оркестр приглашают и с почестью, с речами о «погибшем на колхозном посту» труженике, с прочувствованными стихами Кузнецова хоронят Зайчика. Кладбище пустеет. Колхозники спешат на бугор, поросший кустами, начинаются поминки и кончаются личными счетами и усмиренным побоищем.

Проходит месяц, второй, расплаты нет. Кузнецов надоедает. Сергей Николаевич тормозит и под конец запугивает и угрожает рассчитаться через РИК. Наконец, милость сходит к нему. Он приглашает Кузнецова к себе с его же водкой. Хочет его споить, чтобы обдуть - и обдувает.

А под конец начинаются подкопы под Кузнецова, травля и возведения его в кулаки, в сан вредителя, подсовываются статейки в местные газеты и начинаются гонения . Кузнецов переносит терпеливо обиды и ждет своей карающей судьбы. Но судьба милостива на немилосердие отпрыска Казаринского рода, и Кузнецов продолжает работу трудового колхозника, а шайка риковских грабителей и громил разоблачается, и они сметаются с пути.

У Сергея Николаевича висят ключи завхоза, и у него также подобраны ключи к сельсоветским делам, где он невидимо руководит тайными подкопами и доносами. Сыновья его: один - ничего не делающий жулик, но его трудно поймать и уличить, другой - припадочный красноармеец с горделивой осанкой, самолюбивый, вспыльчивый, готовый в припадке растерзать отца как душегубца. Отец его прижимает к земле, как зайца за уши, и готов растерзать, но потом оставляет своим сынкам дом и строит в конце села другой. И в этом доме любимый его сынок по неизвестной причине (а слухи говорят другое, о плохой заботливости отца), этот шестнадцатилетний сынок, накидывает себе во дворе петлю на шею и стягивает себе горло.

Брат Сергея Николаевича Ваня Зайчик - одутловатый, курносый парень, тип беспризорника: добродушный, наивный, «дурковатый», имея дом, им не интересуется и ночует где попало. В голодное время нищенствует, работает из-за куска хлеба поденно, где попало. Попадая в колхоз, пастухом заделывается, выделяется колхозом как ненужный человек «в почвоисследовательскую группу» рабочим, повышается по работе, идет в первых рядах, хочет дальше шагать по этому пути, но срывается с работы. Зайчик поступает на московскую кондитерскую фабрику по печенью, работает подносным. Его там любят, а потом и ценят. Любителей поесть печенья много, и котовским ребятам также захотелось полакомиться. Он отдает пропуск на фабрику одному из своих родственников, парнишке, тот нагружается сластями и попадается. Пропуск Ванин отобран, и он уволен. Ваня опять пастух. Он пасет лошадей в ночном, он балагурит, смеется, он ни на кого не злится, не сердится, что хочешь с ним делай. Он спокоен и только улыбается и своими прибаутками заставляет смеяться других. Он кривляется и кричит:

- Кипит твое молоко на примусе!

И попробуй подступиться к нему с ударом, а он опять огрызается:

- Папе сделали ботинки, - и стоит как ни в чем не бывало.

Зайчик последнее отдаст, попроси у него только. И он идет в холодную ночь в ночное, его отрепья пронизывают холод, дождь. И он умирает в больнице беспризорным и покинутым.

Вот типы Казариновского рода, блуждающие по Вселенной, как в своем собственном доме, потому что они бездомовны и не привязаны к родной земле. Как говорят старожилы, кроме основных родов Кузнецовых, Тюренковых и Рыхловых, остальные - народ пришлый, это переселенцы, выходцы из других мест со времен Отечественной войны 1812 года.

Родоначальник рода - Афанасий. Его сыновья: Яков, Михаил, Егор.

У Якова Афанасьевича дети: Алексей, Полина, Василий, Григорий.

У Михаила Афанасьевича дети: Василий, Дарья.

У Егора Афанасьевича дети: Кузьма, Алексей, Михаил, Иван, Арина, Константин.

Род Харитоновых - род разинь.

Яков Афанасьевич - обросший старик, весь пропитанный запахом махорки. Для него табак это все. Он беспрерывно крутит, он беспрерывно тянет. Он хороший косец и отбивальщик кос.

Сын его Григорий по прозвищу «Значить». Он через слово вставлял «значить», не замечая сам этого. Григорий ярый курильщик в отца. С виду он умный, начитанный, был в плену у германца, любитель книг. Особенно нравится ему Лев Толстой, но за какое дело он ни возьмется, то везде нагадит. Он мечется из стороны в сторону: то на подпилочный завод, то в деревню, и здесь, покуривая, думает прокормиться - земля, мол, сама родит без затраты сил. Опять в город едет, опять возвращается, вступает в колхоз, выбирается завхозом. Обобществленные коровы ревут, молокомер превращается в помойное ведро, овощи гниют в кучах. Я с ним сражаюсь, растяпой в глаза называю. Рабочих сил не хватает в колхозе. Первых лет нанимаются на сезон рязанки для ягодных культур.

Переговариваю с Григорием о рабочей силе, о недостатках рук рабочих, и Григорий соглашается взять из совхоза батрачку Анну и поселить ее в холодной каморке неотапливаемого сельсовета, но и это хорошо для бездомовой Анны. Она не унывает и сливается с толпой колхозниц в заливных лугах и солнечных огородах. Наступает осень, земля смерзается. Коровы стоят в стойлах и немилосердно ревут. Я удивляюсь - корма много, а коровы волнуются. В чем же дело? Отворяю дверь скотного двора: вода в кадках протухла, коровы стоят голодные, непоеные. Беру бадейки и начинаю скот отпаивать, лезу на сеновал и достаю душистый клевер. Коровы успокаиваются и Григорий еще больше успокаивается, потому что я ежевечерне прихожу и забочусь о животных. Потом Анна переводится в скотницы, и мы на пару с ней работаем на скотном.

Через несколько лет Григорий в председатели сельсовета попадает, запутывает дела, обделывает делишки, частенько выпивает. В одну из ночей вскакивает с постели, идет в сельсовет и, потирая руки, расписывает меня и Анну, философствуя, опустошает стаканы и валится на пол.

Григорий опять в Москве, на молочном заводе, и позднейшая карьера - вязка веников и продажа их на рынке. Стоит он у каменной стены с вечно дымящей цигаркой и предлагает путникам «хорошие, это значить, самые лучшие прутики».

От Михаила Афанасьевича пошел род слюнявых разинь. В лице Василия собрались все качества слюней. Он всегда брызжет слюной, вместе со слюнявыми словами, и пена изо рта скипается белым налетом в углах его губ. Пьет он в доску. Воза с колхозным сеном торчат на дороге, а он валяется где-нибудь в канаве. Он всех режет (ругается), как будто бы правду говорит, а иногда что-либо и дельное, практическое предложит, а большей частью слова его - вода-слюна. Он за водку покойника «Зайчика» обмывает, он за водку рад пойти на любые дела, только не жульнические, а так содрать, чтобы можно было выпить. Василий - разиня, как-то разинул рот и под грузовик попал. Не так сильно и пьян-то был, знать, на роду было написано быть разиней. С поломанными ребрами он умирает, оставляя сирот. Его родная сестра Дарья - глухая. Тоже разевает рот и пригуливает от какого-то москвича наследника.

От Егора Афанасьевича пошли люди мелкие, жуликоватые. Алексей - хромой, попадается в жульничестве и сидит в тюрьме. Михаил - раззява-парень, длинноносый, говорящий с расстановкой, как будто глотающий слова. Его зовут по носу Мишка-руль, но руль плохо управляет им, и он попадает под поезд.

При князьях Юсуповых крестьяне села Котово жили хорошо. Все просьбы крестьян князья удовлетворяли: отпускались дрова, отдавались земли, на каменные дома отпускался кирпич, до отпуска крестьян на волю им давалась месячина, т.е. припасы хлеба и овощей. По отпуске на волю крестьянам вместо продуктов выдавались деньги. Да и барщина-то состояла в том, что возили сено и припасы на барский двор в Москву в Харитоньевский переулок. Много ли было нужно князьям, живущим в Москве с дворней в 104 человека, когда их подкармливало не одно Котово, но и другие поместья, как, например, Архангельское. Вообще, князья не особенно упирались на доходность подмосковных поместий, когда у них капитал в сто миллионов рублей и чистый годовой доход равнялся миллиону от своих фабрик и заводов. Князья больше вкладывали в свои подмосковные, чем с них брали. Они их роскошно обставляли, потому что князьям Юсуповского рода было непростительно иметь усадьбой нечто плохое, так как они были родовитые князья, пользующиеся почетом при царском дворе, и поэтому естественно, что и крестьяне, окружавшие поместье, жили хорошо, и это избаловало крестьян села Кото- во. Князья мало жили в котовском поместье, они только навещали и отдыхали здесь, а молодые князья резвились и бегали по лестницам и переходам башен. Котовским поместьем фактически владели управляющие и доносили князьям о тех или иных потребностях. Поддерживалась богадельня для престарелых и одиноких, ремонтировалась церковь как усыпальница князей, а в последнее время (до революции 1917 года) извлекался доход от дач, выстроенных вместо башен, и от нарезки участков желающим поселиться в барском парке на берегу реки, живописно расположенном на обрыве.

Уже до 1900 года барскими землями владели крестьяне, за исключением парка и кругленького «Медвежьего лужка», примыкающего к полевому саду (этот лужок был заливным и давал хорошие укосы, а сено шло для скота управляющего).

В 1900 году проходит Савеловская железная дорога. Она перерезает котовские земли, и за отчужденные земли обществу распределяются деньги. Некоторым достается по нескольку тысяч, и начинается обновление и стройка новых домов, покупка скота.

Потом сдается в аренду под садоводство Архангельскому «Шелудивый луг», т.е. кочковатый заливной луг. Опять у крестьян деньги, и уже сами крестьяне начинают арендовать у общества красивые места, как, например, «Старая роща» за барским лугом, и на этих участках строятся дачи.

Котовским крестьянам везет, и они избаловываются, начинают пьянствовать, ходить по трактирам, рвение к труду отпадает, остаются покосы и на этом строится молочное хозяйство. Крестьяне имеют по нескольку коров, и они позволяют излишествовать и пить. Кто пьет умело, а кто нищает.

Приезд дачников и местных помещиков опять дает доход. Только что потянулись воза с дачным скарбом на отдых, мужички и бабы руки потирают. С тарелками наполненными яйцами, с хлебом-солью и с криками «Молока!», они приветствуют приезд, и набирается порядочная сумма для гулянки.

Время идет. Общинное пользование землей переходит в отрубное. На душу падает % десятины. У кого большая семья, тот получает порядочный надел, у более энергичных рождаются планы клубничного хозяйства, а вялые-ленивые получившие многосемейный надел, продают его и беднеют.

Земля используется под покосы и частично под картофель, рожь и овес. Последние высеиваются главным образом для соломы, так как нужна постилка для скота. Понятия о кормовых корнеплодах еще нет, и на огородные культуры не обращается внимание, а на морковь смотрят с насмешкой, к чему, мол, она и для чего, куда, мол, она идет?

Потом начинает вводиться травосеяние. В обществе крестьян много-много земли неудобной, болотистой и под кустарниками, на эту землю находятся любители. Тверские предприимчивые люди снимают в аренду эту землю и начинают разрабатывать ее под ягоду (клубнику). Молодая поросль корчуется. Копаря разрезают землю грядами и по перевернутому дерну сажается ягода ранняя и поздняя. Пригоняются на сезон тверские девчата, оглашающие воздух частушками и страданиями. Поселяются они в скоро сделанных мазанках у вырытых прудков. Корзины наполняются красной сочной ягодой, которая отвозится в Москву. Если весенние заморозки не побьют ягоду, тверяк богатеет и спокойно отправляется на родину с карманами, отягченными деньгами. Но вот бывают года, когда цвет ягоды сбит утренниками, и тверяк становится нищим: он вбил средства на обработку, посадку, навоз, и он прогорает, девчатам платить нечем. Бывали случаи, когда он (тверяк) кончал жизнь самоубийством и плантация зарастает.

Тверские клубничники соблазняют котовских крестьян. Тверяк учит подмосковных к выгодной культуре. Ленинградская ягода приходит в Москву мятой, попорченной, а подмосковная всегда свежа и красива. Она и в цене дороже ленинградской. Как будто молоком залиты поля во время ягодного цвета, и яркость цветения оттеняется перелесками с нежной листвой. Котовские крестьяне, привязанные к хозяйству, те у которых был широкий размах в деле, переходят на ягоду. Своих сил не хватает для обработки ягоды, а работа с ягодой кропотливая. Шесть полосок необходимо иметь для обработки десятины и приходится нанимать дальних девчат - тверских, рязанских. Дело поднимается в гору и завлекает многих - село становится ягодным. Первыми клубничниками здесь являются Кузнецовы Сергей Николаевич и Алексей Николаевич как примерный, получающий диплом за ягодные культуры. Из Тюренковых занимается клубникой Егор Иванович и Михаил Гаврилович. Рыхловы еще медлят, а Казариновы и Харитоновы вовсе не думают об этом и тычат пальцем на клубничников как на богатеев.

Потом дело переходит к щаповским крестьянам, и они начинают сдавать в аренду землю и сами занимаются ягодой. С организацией районного «Колхоз-союза» проводится контрактация ягоды и доставка ее в М.С.П.О. «Колхоз-союз» забирает постепенно в руки крестьян-богатеев. А еще до этого, с начала революции, и молодежь стала забирать в руки стариков-упрямцев. Молодежь запросила себе у них землю. Молодежь захотела самостоятельно покрестьянствовать и начала просить негодную заречную землю, что за «Барским лугом».

Старики с насмешкой отказали «молокососам». Молодежь решила действовать и взять себе землю. В одной избе организуется тайное собрание, как действовать. План удается, и старики скрепя сердце соглашаются и своим же малонаделенным землею сыновьям дают землю с условием в течение года обработать и засеять. Землемером выбирается Кузнецов Александр (инженер), один из внуков Александра Фомича. Он нарезает участки, и они распределяются среди молодежи. Молодежь выезжает на поле на лошадях.

У внучат Фомича нет ни плуга, ни бороны. Они переселились сюда из города после учебы на постоянное житье, после свержения Николая. Приходится Кузнецовым, братьям Александру и Василию, браться за лопату. Старики начали с насмешкой учить:

- Мешок золота надо вбить вам в землю, чтобы добиться своего.

У стариков нет доверия к молокососам Кузнецовым, к людям города. Но золота как такового не было вбито, а было вбито золото труда, и земля дает свои плоды, и сеется рожь, овес, клевер, огромную площадь занимает картофель, растет огород.

Я перехожу на цветоводство, ягоду, которую тоже отвожу в город, и поставляю ее в М.С.П.О. Строю земляную теплицу в бугре, делаю рассадники. Завожу скот - вначале коз, потом из телка выращиваю корову. Свинья дает приплод, куры, гуси наполняют усадьбу кудахтаньем, криком. Овощеводство, семеноводство, районные выставки награждают дипломами и призами.

Человеку, выросшему в городе, физический труд крестьянский не тягостен, он идеализирует его и с большой энергией внедряется в дело. Старики начинают уважать братьев, и они становятся своими равноправными гражданами. Молодежь доказала, что она может работать, и старики с завистью стали смотреть на «Заречное поле». В Котово сплошная глина. В сырую погоду там все гниет, в сухую скатывается коркой, а на заречном поле земля супесчаная, лишняя влага уходит в землю, и растения развиваются пышно. Где раньше был для скота выгон, колышется рожь, зреет овес и нарождаются усадебные постройки.

В 1929 году, как я уже сказал выше, организован «Колхоз-союз». Один из представителей его является на собрание котовских граждан и толкует об образовании садово-огородного товарищества. Задачи его еще непонятны никому - просто, мол, защита ваших интересов, контрактация ягоды и другого и помощь вам за это промтоварами и всем необходимым для вашего хозяйства.

Предлагается выбрать правление товарищества, председателя, секретаря, членов и ревизионную комиссию. Никто не желает быть связанным этим товариществом. Наконец-то начинается голосование, и выдвигают мою кандидатуру - Кузнецова Василия, случайно попавшего сюда. Я отнекиваюсь, но попадаю в правление, не зная определенной сущности дела товарищества. Иду домой печальный, в думы погруженный и делом нагруженный, какой-то невидимой и неопределенной заботой связанный. Назначается заседание правления, и я становлюсь председателем, а секретарем - Тюренков Михаил Михайлович. И дело этим как будто кончается.

Но вот опять председатель «Колхоз-союза» на собрании и его пламенная речь о контрактации молока. Этого докладчика мужички подковыривают, с ним не соглашаются, и он уходит ни с чем.

Близится весна. Корма для скотины нет. Являюсь в «Колхоз-союз» и требую сена. Его обещают дать только тогда, когда контрактация будет проведена. Даю честное слово, что проведу контрактацию, и мне отпускают 4 вагона сена. Я собираю крестьян, «бью» на сенной вопрос. Крестьяне прислушиваются к голосу: врать, мол, он не будет, и со вздохом соглашаются. На другой день собрание граждан Щапова тоже соглашается на контрактацию. Четыре вагона сена ждут разгрузки. Расчет должен быть произведен наличный через товарищество. Но сено идет наполовину в долг, так как денег у многих нет.

Встает вопрос о сливном пункте, о посуде, леднике. Делайте, мол, сами как хотите, с молока ищите средства и на жалованье правлению вашему, и приемщику молока, нам нужны только квитанции о сдаче и все, а у кулаков можете взять помещение для молочного пункта и погреба.

Являюсь в РИК и требую, чтобы отдали погреб бывшего лесопромышленника, бежавшего из своей усадьбы. Прошу также и теплицу для садово-огородного дела как основе товарищества. РИК в ответ медлит, снег ползет, дороги портятся, надо лед возить, а погреба нет. Я настаиваю, а мне говорят:

- Платите арендную плату, мы денежки получаем за теплицу, а если вы здесь будете заноситься, то...

Но заявление с трудом подписано: представитель «Колхоз-союза», сельсовет и садово-огородное товарищество. Я говорю о площадях посева граждан и невозможности собрать такую сумму, ведь раскладывать надо сообразно площади. Кулаков уже нет, они в ссылке, имущество у них отобрано, с кого же брать?

Представитель Семенов говорит:

- Надо брать с крепкого хозяйства, если я этого не сделаю, если не сделаете это вы, то все мы пойдем под суд.

Я думаю: пусть судят, нужна справедливость. Отказываюсь голосовать. Председатель сельсовета Сучков (из Щапова) - молодой парень, комсомолец, тоже идет на попятную:

- Если мы этого не сделаем сейчас, то меня завтра из-за угла убьют, и мне надо иметь револьвер.

А у меня мысли:

- Люди спят и не знают приговора, они сейчас спокойны со своими детьми, а завтра.

Приговор по большинству голосов проходит, и этого достаточно, чтобы его вынести на общее собрание середняков и бедноты. Поднялись споры, ссоры, личные счеты выявились, но это все ни к чему, облагаемые зачитаны.

Утро подносит сюрприз и рождаются лишенцы и ссыльные. Потом разъясняется и цель садово-огородного товарищества как подготовка почвы для колхоза.

1930 год. Кулаков уже нет. Кто же в них попал? Почти весь род Кузнецовых и частично Тюренковы. В феврале месяце на предвыборном собрании выплыло решение о колхозе. Кузнецов Василий, Тюренков Михаил Михайлович, Харитонов Григорий Яковлевич и Кузнецов Василий Николаевич разобрали будущее жизни и решили организовать колхоз. Общее собрание с криками, насмешками и тоской слушали и разбирали устав колхоза. Появились «застрельщики» колхоза, вырисовывающие всю красоту общественной работы и жизни. Особенно воодушевился крестьянин деревни Щапово Филипп Сучок. Началась запись в колхоз и Сучок-оратор определенно заявил:

- Я в колхоз не пойду.

Остальные граждане на все решились, и колхоз организовали 3 февраля 1930 года. Встал вопрос: как назвать колхоз? Я поднял голос за простое скромное название «Котовский колхоз». Комсомольцы выдвинули политическую кличку «Путь Сталина» и на этом остановились.

5 февраля. Последний день службы в дворовой церкви князей Юсуповых. Каким чудесным голосом пели когда-то колокола старинной колокольни! Но теперь они умерли, чья-то рука вырвала их языки...

После долгих споров о церкви, которую надо было закрывать, чтобы приспособить подо что-либо полезное (клуб или зернохранилище), был поставлен вопрос об организации столовой и приспособлении церковных подвалов под хранилище овощей и картофеля. На этом остановились. Я не знал, есть ли под церковью подвалы или нет, но было предание, что от церкви в барский дом идет подземный ход. Вот что меня интересовало! Я шепнул заведующему электростанцией, что старики говорили о золоте, спрятанном в подземном ходу, и что можно использовать поиски подвала для разъяснения «золотого вопроса». Собрание граждан Котово и Щапово (решение голосов теперь уже совместное) выбрало комиссию из 13 человек для осмотра подвалов. Я сам втерся в нее, думая найти этот подземный ход.

Морозное утро 17 февраля 1930 года будет памятным.

Церковь отперта, и священник продрог, ожидая комиссию по сдаче ее в руки сельсовета.

Вооружась ломами, задорные, нахальные, напористые, без мыслей и без тонких размышлений парни-комсомольцы ввалились в храм в шапках и с папиросками во рту. Чувство святости сразу как-то отпало от многих. У меня же было сознание вежливости к уходящему, и я вошел с непокрытой головой (пусть что хотят, мыслят обо мне). Может быть, я и не был религиозным, но чувствовал уважение к этой старине с потемневшими ликами святых. Ведь вся жизнь с рождения проходит через храм, пропитываясь религиозностью, и порвать с ней не может человек. Тем более что я ценил эту спокойную, далекую от повседневности жизнь и когда-то ходил по монастырям, изучая архитектуру и иконопись. Меня тянули далекие сверкающие белизной монастырские стены, яркое солнце, колокольные звоны, монотонные удары великопостной вечерни, пасхальные трезвоны, верба весенняя...

Без шапок было только четверо: я, священник, один из церковного совета и бедняк. Остальные - крестьяне бородатые, тоже ввалились в шапках. Раз церковь закрывают, снимают благочестие с нее, разоблачают, то и они вписываются в армию безбожников, оправдываясь, что лысину простудят.

Подошли к каменным плитам во Владимирском приделе и хотели начать с них, чтобы проникнуть под церковь, но ничего не могли сделать. Попробовали ломами, но они ни с места.

Перешли в центральный придел к каменной плите, лежащей над прахом Бориса Николаевича Юсупова, умершего 25 октября 1849 года, с надписью: «Здесь лежит русский дворянин князь Борис Николаев сын Юсупов», и дальше якорь сплетался с крестом, и комсомольцы говорили, что он был моряк (О близорукие глупцы!). Надпись «LHonneur avant tout» («Честь прежде всего») хранила тайну от золотоискателей. Эту плиту удалось приподнять, но под ней оказалась другая.

Три лома, оглашая своды церкви гулом, корежили пол и раздрабливали камень. Через некоторое время с большим трудом все же удалось приподнять и сорвать тяжеловесную плиту с места.

Смотрели строгие лики святителей на происходящее, а священник по описи сдавал комсомольцам ценности и церковное имущество.

Плита в стороне, за нею был красный песок. Ломы делали свою работу, уходя все глубже и глубже и наконец ударились о камень. Последнее усилие, и, дробя кирпич, лом ушел под землю. Интерес охватил всех. Что там?

Столпились дети, бабы. Кирпичный свод раскрыл свою пасть и поглотил «лампочку Ильича» со шнуром. В эту брешь спустились комсомольцы и перочинным ножиком стали крошить последнее «жилище» князя.

Склеп был узкий, плотно сложенный из барского кирпича. Князь сделал себе этот склеп еще при жизни. «Жилище» было крепкое: цинк обтягивал колоду, в колоде покоился гроб. С 1849 года по 1930 год прошел 81 год, и под цинком, перерезанном ножами, осталась труха и мокрота. Сохранились только кисти от гроба, частицы покрывала, пуговицы от мундира, подметка от сапога, ножны от кинжала и медная дощечка о блаженном приятии праха в мир иной. Было холодно и сыро, старики закурили цигарки. Меня покинула вежливость и уважение к церкви и к бренным останкам князей. Голова прозябла, и, последовав примеру других, я нахлобучил шапку и тоже закурил. И лишь один священник с непокрытой головой последний раз бродил под сводами церкви, прощаясь навсегда.

Золота в склепе не было.

Начали долбить стенку в другой склеп, соседний, где «обитала» Прасковья Павловна Юсупова, супруга Бориса Николаевича, умершая 17 октября 1820 года. В образовавшееся отверстие спустили лампочку. Также колода, гроб оцинкованный. Желтый череп с оскаленными зубами со злостью глядел на нарушителей спокойствия: вот что осталось от красавицы Прасковьи Юсуповой, умершей в 25 лет и жившей с Борисом Юсуповым всего «5 лет, 1 месяц и 16 дней в согласии и дружбе и доказавшей, что есть на сем свете счастие». В этом склепе все сопрело. В ногах княгини стоял оцинкованный бак с какой-то трухой и пузырьком. Это остатки от младенца, и пузырек был со святой водой. Княгиня умерла от родов, младенец был недоношен, не крещен, и поэтому его положили в бак (по словам старух).

Церковь была завалена цинком и другими частями склепа.

Из церкви не выходили до вечера, так как около нее столпился народ. Послышался сильный стук в дверь, открыли. Появился агент ГПУ и начал клеймить нарушителей порядка. Он вызвал к себе представителя этой работы - комсомольца, и заявил:

- Какое вы имели право вскрывать плиты? Надо было брать разрешение в РИКе, а не действовать самовольно. Весь уезд уже знает об этом деле!

Агент велел все уложить на место, придать церкви прежний вид и явиться в местное ГПУ.

Плита вновь на месте, и опять сурово красуется надпись «LHonneur avant tout». Попали в тупик комсомольцы-партийцы, пожали плечами: «нагорит теперь нам». Не все же вам быть благочестивыми, пора и ваши косточки встряхнуть, как вы встряхнули княжеские.

У входа церкви раскрыли узкий ход, осветили далеко вперед, но влезть нельзя, оставили попытку до завтра. Молчали тяжеловесные колокола княжеской усыпальницы, а на двери церкви висела красная печать. Так раскулачили князей Юсуповых когда-то бывшие их крепостные, а теперь «свободные граждане».

У церкви толпа народа. Женщины кричат:

- Даже мертвых раскулачивать стали!

Кончался день, я шел домой с частицами тканей и гербов из гробов князей Юсуповых. Любовь к старине к коллекционированию и здесь сказалась во мне. И я не чувствовал за собой вины, стащив с колокольни частицы старинного складня. Я буду беречь память о котовской барской церкви, спасая иконку от утильсырья.

Дома есть не мог - даже картошка тленьем пахла.

На следующий день опять я в церкви. Там уже навели порядок. Землю свалили в склеп и вновь надвинули плиту на место. Оказывается на груди княгини нашли иконочку, я взял ее в руки. С одной стороны было изображение Богоматери, на другой Архангела. И эта иконочка нашла место в моем кармане.

Комсомольцы расхаживали по церкви. В руках одного из них были золотые серьги и серебряная цепочка, снятые с иконы Млекопитательницы. Меня взволновали слова комсомольцев:

- Иконы надо сжечь!

Я же отстаивал их сохранить:

- Они имеют музейную ценность, их надо беречь!

Я говорил с жаром, но разве им понять меня? Они вероятно думают, что я отсталый человек, пропитанный дурманом религии, надев маску новизны, за религиозное хватаюсь. Ладно, пусть думают что хотят, им далеко до тонкого понимания художеств. Провожали меня белые стены с княжеским утильсырьем, сложенным в груду в усыпальнице старшего князя Юсупова...

Пошли бесконечные слухи, якобы мешок с золотом нашли и что золото взял я, что богохульствовали и курили. И священнику досталось, что и он курил якобы в алтаре.

Был общественный суд над комиссией по раскулачиванию князей. Бабы особенно были настроены против комиссии, которую сами и выбирали. Накинулись на комсомольцев, которых тоже решили раскулачить, добираясь до их дедов и отцов. Встали в защиту священника, опровергая пущенную про него сплетню, будто бы он курил. Разоблачили виновницу сплетни - библиотекаршу, которая собирала подписи верующих о закрытии церкви. Подписалось только 15 человек. Этот список должен был представлен в РИК раньше, а его после закрытия представляли. Сбор подписей истолковали по-своему, связали его с Папской Буллой в защиту религии, с вмешательством запада в наши дела. Клеймили хулиганские выходки комсомольцев в церкви - папироски мол курили, в шапках ходили. Курили-то под конец все, и все в шапках были, даже старики, и на меня как-то злобно смотрели: ну-ка, комиссия, расскажи, как подвалы искали?

И вот последовал приговор: «Вынести общественное порицание». После этого церковь вновь была открыта и в ней продолжалась служба еще года два.

С марта месяца 1930 года я открыл колхозный сезон. Начал подготавливать теплицу к посеву и парники, потом высеял семена капустной и помидорной рассады и цветы. Через несколько дней последовало газетное разъяснение: «скот колхозников не обобществляется, а также усадьбы остаются в руках колхозников». Потому что появилась статья Сталина «Головокружение от успехов (к вопросам колхозного движения)».

Прошло только 2 месяца от организации колхоза, еще точной работы никто не знал, и к работе еще не приступали, а статья гласила: «Об успехах советской власти в области колхозного движения говорят теперь все... А успехи эти действительно велики... Коренной поворот от деревни к социализму можно считать уже обеспеченным. Нет нужды доказывать, что успехи эти имеют величайшее значение для судеб нашей страны. Но успехи имеют и свою теневую сторону, особенно когда они достаются сравнительно «легко», в порядке, так сказать, «неожиданности». Такие успехи иногда прививают дух самомнения и зазнайства, - мы все можем, нам все нипочем. Они, эти успехи, нередко пьянят людей, причем у некоторых начинает кружиться голова от успехов, теряется чувство меры, теряется способность понимания действительности... Отсюда задачи партии: повести решительную борьбу с этими опасными и вредными для дела настроениями. Успехи нашей колхозной политики объясняются, между прочим, тем, что она, эта политика, опирается на добровольность колхозного движения. Нельзя насаждать колхозы силой. Как могли возникнуть в нашей среде эти головотяпские упражнения по части «обобществления», эти смехотворные попытки перепрыгнуть через себя самих? Они могли возникнуть лишь в атмосфере наших «легких» и «неожиданных» успехов на фронте колхозного строительства, они могли возникнуть лишь в результате головотяпских настроений в рядах одной части партии: «мы все можем и нам все нипочем». Они могли возникнуть лишь в результате того, что у некоторых наших товарищей закружилась голова от успехов и они лишились на минутку ясности и ума, трезвости взгляда». Вот слова Сталина в его статье, и далее следует «примерный устав сельскохозяйственной артели», он гласит: « Батраки, бедняки и середняки селений. добровольно объединяются в сельско-хозяйственную артель. Обобществляются: весь рабочий скот, сельскохозяйственный инвентарь, весь товаро-продуктовый скот, все семейные запасы, кормовые средства в размерах, необходимых для содержания обобществленного скота, хозяйственные постройки, необходимые для ведения артельного хозяйства».

Какая же разница между первым уставом «сельскохозяйственной артели» до статьи «Головокружение от успехов»? Первый устав гласил: «Артель ставит своей целью организацию крупного сельскохозяйственного производства на основе коллективизации труда своих членов с обобществлением их землепользования, мертвого с.х. инвентаря, рабочего скота, продуктового скота (всего или части), с.х. построек и прочих средств производства».

Разницы между первым уставом и вторым, по-видимому, нет, по части обобществления, но только во втором уставе следуют дополнения:

1. Жилые постройки членов артели не обобществляются.

2. Оставляется в личном пользовании членов артели мелкий сельскохозяйственный инвентарь.

3. В однокоровных хозяйствах молочный скот не обобществляется.

4. Домашняя птица не обобществляется.

Сталин говорит: «Как могли возникнуть в нашей среде эти головотяпские упражнения по части «обобществления»», и далее разъясняет, что «закружилась голова от успехов». А можно сказать проще, что закружилась голова...?! от неразъяснительных добавлений и головотяпства.

Эта статья привела к тому, что на лицах женщин засверкали улыбки, радость охватила всех граждан, и все стремительно потекли из колхоза. Я тоже был охвачен паникой, но решил стоять твердо на тепличном капитанском посту. Уже виднелись его труды и зелень тянулась под стекла теплицы.

От колхоза осталось 17 человек. Я, Тюренков Михаил Михайлович и Харитонов Григорий были самыми старшими колхозниками, а остальные - молодежь, комсомольцы, комсомолки. Работа началась с парников. У теплицы цвели солнечно яблони, нежная зелень ласкала глаза, пахло черемухой и смольными тополями. Смех девушек волновал, звал к поцелуям. Работа перешла на поле. Земля обсохла и вздымалась клубами. Начались посевы овса, посадка картофеля, а после этого перешли в огород. Молодежь суетилась, спешила за все ухватиться, огородная площадь омывалась рекой Клязьмой, то был «Шелудивый луг», занятый до революции садоводством. Земля была хорошая, рыхлая, удобренная, и всходы пышно разрастались, а также и сорная растительность находила для себя благоприятную почву. 17 человек, все как один елозили на коленях, потонув в зарослях, чтобы с корнем вырвать сорняки.

Было жаркое время, девчата, полуоголенные, своей девичьей бригадой врезались в зеленые заросли. Во мне кипела молодость! Я любил непосредственность, солнце и открытое небо, и голубые глаза девчат. В минуты отдыха все спешили в освежающие воды. Крики, смех оглашали ольховые берега, и глазастым фотоаппаратом я делал веселые снимки среди плескания воды и горячего солнца.

Было просто в простых лугах, среди простых людей, в простой колхозной семье. Все бодрились и рвались к труду. В холодные, ненастные дни колхозницы собирались в затишье, усаживались где-нибудь под бугорком и я согревал их, наливая в стаканы согревательные напитки. Веселая бригада спешила под вечер к лодкам, разрезались волны упрямыми веслами, и иногда девчата, не доплыв до берега, сваливались в воду и шагали мокрые с бодрыми песнями по селу, своей жизнерадостностью пугая и призывая в колхоз отстающие массы.

Работников в колхозе не хватало, и для ягодных плантаций пришлось нанять шесть рязанских девушек на летний сезон. Это были боевые девушки с цинической замашкой и отчаянными песнями. Они заманивали меня в тепличную баню, чтобы убедиться в моей родовитости, но свое рабочее дело они знали хорошо, работая раньше у клубничников, и корзины наполнялись сочною ягодой.

Пришла осень. Начался сбор урожая. Яблони сгибалися под тяжестью плодов, овощи рвалися в хранилище, сараи распирало душистое сено, и овсяной стог у молотильного сарая был до того велик, что старики, не вошедшие в колхоз, стали доверчиво относиться к «молокососам» - колхозникам, и в их головах уже бродили, пока туманные, но присоединительные мысли.

Госпоставка сдана, остальные продукты делятся по трудодням. Колхозники получают изрядное количество продуктов. Они радостны и веселы, это хорошее выполнение хозяйственного плана, они получают в награду бочонки сельдей, ящики с печеньем, конфекты и различные костюмы, платья и мануфактуру.

Я отбираю экспонаты на районную выставку, сортирую огородные достижения: огромные кочаны капусты, кормовые корнеплоды необыкновенной величины, гамбургские огурцы аршинной длины (из импортных семян). Они, как связки с колбасой, свисали с рук сборщиц на огуречных плантациях. Снопы чистосортного овса «диппе», связки клевера в рост человека, семянники заняли почетное место на выставке, которая дала аттестат и картофелекопалку в награду колхозу «Путь Сталина».

Старики завидуют колхозникам. Они чувствуют, что до них доберутся и вгонят в колхоз рано или поздно, и поэтому с весны 1931 года тянутся в колхоз, сначала бочком, а потом прямо, открыто идут с напором. Колхоз становится многолюдным. Споры, ссоры из-за мелочей, травля друг друга мешают укреплению колхоза, но потом дело налаживается. Площадь посева расширяется, в колхоз вступают лишенцы (по хлебозаготовкам, вернувшиеся из ссылки).

В дождливый год являются представители власти и напирают на «спешные посевы». Лошади вязнут в поле, ноги тонут в грязи, а представители кричат:

- Сей! Сажай!

Труженики возражают, ведь это гибель семенам и клубням. Над ними взвивается плетка и несутся печатные крики: «шляпы», «тормозящие колхозное дело вредители». Агрономические условия стираются, под напором делаются посевы и посадка в грязь. Посевы гибнут, картофель гниет. Другие представители говорят:

- А кто вам велел сеять, сажать? Вы могли бы возражать, вы - вредители!

Завхоз Тюренков Михаил Михайлович ссылается, как сын от- ца-фабриканта якобы имевшего 500 рабочих в разных губерниях по «колпачному делу». А я «как есть подпевало» тоже попадаю в опалу: «Кузнецов сохранил эксплуататорские купеческие замашки, он жулик, со своей любовницей обкрадывает колхоз, таская овощи и молоко и сбывая на базаре, он сгноил капусту, сделал неправильные посевы овощей. Тюренковщина разложила колхоз, и под суд кулаков!». Так гласит огромная статья во весь печатный лист местной газеты «Ударная».

Слушаю у двери сельсовета приговор над кулаками. Дело в списке доходит до меня, и раздается голос:

- Пока оставить. Ведется следствие.

Колхозников на допрос в милицию вызывают поодиночке. Дело идет в ГПУ, оттуда опять в милицию. Подбирают материал, но его не находят. Судебные органы гласят: «Будет суд над кулаками». Я возмущен ложью и напуган, пишу заявление в РИК, прикладывая документы в оправдание и прося пропустить в печать опровержение. Опровержения не последовало. После громких криков и допросов «дело» как-то заглохло.

У Кузнецовых отпали руки от работы. Подкопы тормозят движение вперед, появляется боязнь, и это кладет отпечаток на колхоз. Кулаки по суду о хлебозаготовках оправдываются и входят в колхоз. Тюренков Михаил опять в колхозе завхозом, потом пахарем. Председатель меняется. В должность его вступает бывший агент ГПУ Немков. Он забирает в руки дело. Подозреваемые у него в записной книжке, он за ними следит и где надо напирает на них для полной гарантии дела.

Опять начинается весенний сезон, и я опять под стеклами теплицы и в цветущем саду под яблонями. Гоню рассаду, любовно слежу за ее ростом, ночами перебираясь на лодке через реку, чтобы спасти от заморозков. Рассада поспевает. Немков командует:

- Высаживай!

- Рано!

Немков напирает. Я пугаю его заморозками. Немков настаивает и... помидорная рассада гибнет от мороза.

Но у меня запас рассады большой, берегу на всякий случай поздние посевы и призываю бригаду женщин для пикировки в опустевшие парники и рассадники. Колхозницы трудятся. Даю им передышку и возвожу над ними насос прохладительной воды, а в это время появляется Немков и накидывается на меня:

- Так-то работаете? Гуляете? Простой несколько часов! Отбиваете женщин от других работ, приглашая сюда.

Я не выдерживаю и гоню его вон из парников:

- Или я здесь хозяин, или ты хозяйствуй!

Возвращаясь обратно, Немков гладит меня по голой спине со словами:

- Здорово ты загорел.

Помидоры молодые высажены, и площадь по плану дает плоды. После огородного сезона я всегда участник госпоставок и сдатчик продуктов, а продукты в это время шли в лагерь заключенных по рытью канала Москва-Волга.

Много лагерей, «лагпунктов», раскинулось в окрестности. Вырастали бараки, каптерки, кухни, конюшни. Прогонялись толпы оборванных людей с узелками под конвоем с собаками. В лагерях по утрам играла веселая музыка, бодрящая лагерную жизнь. Ржали лошади, кричали люди, раздавались выстрелы. Мужчины и женщины всех национальностей с лопатами, ломами шли на работу.

Днем лагерь затихал, вечером вновь пробуждался. Возвращались люди голодные, усталые, останавливались с котелками за жалкою подачкой. Деловые, энергичные устраивались поварами, каптерами. Женщины на кухнях пузатились, отправлялись с ребятами в обособленные окрестные лагеря. Середняки трудились и умирали в котловане будущего канала. Плотники строили, каменщики возводили фундаменты, делали печи, кузнецы ковали, слесаря, токаря возводили мосты. Бедняки не хотели работать, ели соль, чтобы опухнуть, покрыться язвами, чтобы не работать. К ним присоединялись больные от непосильных работ, пайки им уменьшались. Они шакалили, бродили по лагерю, на помойках собирая рыбные кости, подставляя котелки к помойным ведрам, собирая на вонючей земле крупинки пшена. Они разбивали бочки с рыбой, разрезали мешки с овощами, привозимыми в лагерь, жрали кормовую свеклу, семена акации и какие-то белые корни из-под земли и партиями травились от этих кореньев. Вечером привозились пожелтевшие мертвые тела и сваливались в сарай. Утром играла бодрящая музыка, сараи с мертвыми разгружали, нагруженные ими телеги, прикрытые сеном, тянулись к братской могиле и сваливались в яму.

У вахтерской будки родственники, приехавшие из всего Союза, ждали часов свиданий и со стоном уезжали опять на родину. Женщины в бараках заливались слезами, отдавались из-за куска лишнего хлеба богатым пайками. Каптеры били в кровь, катали по пням похитителей рыбы. Лагерь был пропитан запахом карболовки, рыбы, и одежда заключенных пропиталась этим, и собаки быстро находили следы беглецов.

Страже давалась награда за поимку беглого, а беглого сразу можно было узнать по нижнему выбритому месту. Когда беглецов не было, их надо было создать. Отстающего в рядах хватали или сами отбивали от рядов, чтобы схватить. Выслуга сокращала срок охранителю порядка, который был иногда из заключенных с малым сроком заключения. Ночами лагерная колючая цепь освещалась прожекторами. Часовые зорко следили за тенью людей.

В одном из таких лагерей, по соседству с Котово, я проводил целые дни, ожидая подвозимые овощи, защищая воза от нападения, кормя голодающих гнилыми помидорами, нарочно привозимыми, чтобы отвлечь взор «шакала» от повозок с товаром, или отдавая картофельную дань за помощь, которую оказывали заключенные за ссыпку товара в хранилище.

Колхоз спешил. Картофель шел грязный, мелкий, подмороженный. Хранилище его не брало. Я договаривался с кухнями и картофель шел прямо в дело, в очистительные котлы, а потом в варку. У меня завязалось здесь знакомство, я подвожу водку, чтобы успешнее сдать продукты. У меня принимают любой товар, у других нет. Надо мной висит палка с ярлыком: «Ты должен сдать столько-то тонн, если не сдашь, то...». Я сдам... Тянутся подводы, а продукты еще торчат в поле, они покоятся в земле.

Я до того привык к лагерю, что готов сам здесь остаться, чтобы не выходить за пределы проволочной ограды, подчиняясь лагерному порядку и чтобы не чувствовать над собой внелагерный удар законника. В голове бродит мысль: может ли энергичный человек, начиная с тяжелой тачечной работы, выдвинуться? Обращаюсь к завхозу с канала и прошу дать совет: как мне попасть в лагерь?

- Дай в морду часовому, и ты будешь здесь, - его ответ.

А за проволочной сетью зреют новые нападки и сомнения: почему у Кузнецова все принимается, а когда везут без него, возвращается назад?

На день меня отстранили от сдачи. Подложные лица являются сдатчиками, именуют себя председателем, завхозом, напирают на кладовщиков, упрекая их в каких-то сделках со мной. Кладовщики не дураки, гонят от себя пьяных «самозванцев», отрицая подвохи.

Председатель Немков орет, а завхоз (учинитель этого дела и собутыльник) его успокаивает, боясь, что без меня сдача сорвется. Немков кричит мне:

- Езжай, но только не б.ствуй!

А позднее Немков с очкастым типом из «Колхоз-союза» уговаривают меня получить в лагере квитанции на сдачу девяти тонн овощей, которые колхоз когда-нибудь вывезет:

- Только бы квитанции были, а то мы план наш недовыполним.

Я обещаю поговорить об этом, а на самом деле вижу здесь какую-то уловку и западню. Спрашиваю кладовщика, мог бы он дать такую квитанцию без сдачи?

- Для тебя дам, - отвечает он, но я далек от этих дел.

Колхозу необходимо сдать несколько тонн столовой свеклы, а ее нет. Иду в заготовительную контору. У меня в руках кормовая свекла с розовым оттенком. Показываю ее агрономам и говорю, что в колхозе собрана такая. Это, мол, особый сорт свеклы столовой-сахарной. Разрезаю ее и даю попробовать агрономам. Агрономы чмокают губами и говорят:

- Да, сладка! Вы можете ее сдавать.

К ночи подается товарный вагон и начинается в темноте подвозка свеклы с поля, где она лежит в кучах. Мороз ее уже попортил. Не успели вовремя убрать, так как все силы были брошены на уборку картофеля. Вагон нагружен, и только к утру приемщик разобрал, что погружен мороженый товар. Но вагон уже под пломбой и идет по своему назначению.

Госпоставки выполнены, продукты поделены, и трудодень ехидно смеется денежными зрачками в 1 рубль 25 копеек.

Гонители «кулаков», риковские заправилы, разоблачены и сняты с работы. Молот, висевший над головами «тюренковщины» и «кузнецовщины» отброшен в сторону. Я успокаиваюсь и ухожу в «Старую рощу» на зимний отдых с определенным решением не работать больше в колхозе.

Но к весне я опять потребовался колхозу для составления посевных площадей и парниковой работы. Являюсь для отказа. Немков восседает в сельсовете, повышает голос и приказывает приступать к работе. Я даю ему отпор и говорю:

- Достаточно угрожать, ваши угрозы кончены! Не повышайте голоса! Хватит того, что было.

Немков смягчается, просит извинения за нажим и прошедшие напрасные нападки. А я опять берусь за работу. Бывшие агенты ГПУ за стаканом водки беседуют со мной и заявляют, что мое дело о вредительстве и кулачестве у них в руках, но они, видя мою невиновность, его приостановили.

Я давно уже разгадал, травля была поднята Казариновым Сергеем Николаевичем, который подхалимничал к риковскому работнику. Через него печатно обрушился на меня за то, что схоронил его брата Ивана (Зайчика), и за то, что требовал с него деньги за похороны и устроил поминки с музыкой, потрепав его захватнический карман.

Немков дружественно относится ко мне. Во время отпуска его заменяет Степа, он противник Николая, белое не пьет, а хлебает его со щами, авансировать колхозников не любит, а деньги все-таки раздает колхозникам. Он любитель из кустов посмотреть на упругие тела купающихся женщин. В этот период времени он путает колхозные дела. Колхозники в глаза ему смеются, считая его растяпой, дурачком. Является опять Немков, а он уже избаловался, выпивает с бригадирами, обделывая личные дела, затевает стройку личного дома, и бригадиры за водку подвозят ему лес. Дальний плотник делает ему сруб. Немков даже не имел ничего против того, чтобы отпустить меня в тепличный сезон на заработки, чтобы воспользоваться постройкой, примыкающей к теплицам, а именно баней. Он беседует со мной и мечтает о расширении теплицы с западной стороны, и просит веского слова на эту затею перед собранием. Я не против расширить теплицу, мое любимое дело, и даю ему заявление на тепличные постройки, где РИК во времена «Садово-огородного товарищества» красными чернилами пишет: «Даем в пользование». Этим пользуется Немков как неколхозной стройкой и покупает у РИКа за 70 рублей баню. Дела незаметно и хитро обделываются Немковым.

Вот я у него в гостях. Звенят бутылки, льется водка. Бригадиры повышают голос, спорят с Немковым, и один из бригадиров даже наган немковский наводит на него шутя. Немков вспоминает сцену, когда я прогнал его из парников, но он оправдывает меня и мой поступок:

- Раз человек волнуется, значит, он вникает в дело.

Зимой Немкова очень редко видели, он устроился на работу и должен был сдавать дела. К нему приходили, не заставали его дома - висел замок. Иногда он появлялся в сельсовете и опять редко показывался дома. Так было до весны.

Немков был спешно нужен, но все также приходящие встречали замок и вечером, и ночью. Огонь горел в комнате. Электрические отсветы ложились на террасу. (Немков жил рядом с теплицей в домике, вторую половину которого занимала контора канала Москва-Волга).

Однажды утром уборщица, ссыпая мусор в полуразвалившийся колодец, заметила какие-то узлы в колодце, она донесла начальству. Стража достала узлы. В них нашла изрубленное тело Немкова и его жены. Начались допросы. Колхозников таскали в милицию, заподозрили бригадира, поднявшего наган. Посадили его у РИКа, ждали привоза останков председателя и его жены. Распространились слухи, что кулаки убили Немкова.

К РИКу медленно подъезжал грузовик с двумя красными гробами. На трибуну выходит оратор и разъясняет трагедию убийства Немкова: плотник, строивший на паях с Немковым дом, убил его из-за корыстных целей, убил его ради наживы, убил того человека, который его вскармливал и ютил у себя.

Убийца пойман, и его ждет суровое возмездие.

Два красных гроба опущены в одну могилу. Вырастает холмик земли.

Из допросов убийцы выясняется картина убийства. Убийца пришел к Немкову, выпил с ним и стал просить деньги за стройку, которые Немков задерживал. Убийца разгорячился и топором зарубил его, переломал ему ноги, завернул в простыню и спрятал под кровать, решив убрать отсюда труп ночью. Он все прибрал, отмыл пятна крови на полу и ждал ночи. Ночью вернулась жена Немкова с работы. Она помешала его делу, и он хотел колуном размозжить ей голову, но промахнулся и, схватив топор, тоже ее зарубил.

Выпив четверть денатурата, он провел ночь и день с трупами, так как светало и он не мог докончить своего дела. На следующую ночь он бросил их в колодец и набросал сверху полушубки. 19 дней трупы лежали в колодце. В последние дни приезжала мать Немкова, помещение вскрыли и не нашли никаких следов преступления. Не было пятен крови, паспорт лежал на комоде, и все вещи были на месте.

Убийца был задержан за городом Дмитровым, вблизи своей деревни. Его сочли за беглого заключенного, забрали в немковской меховой шубе.

И вот я, начиная тепличное дело при другом председателе Воинове, посадил в память о погибшем вокруг колодца провансальские розы и опять принялся за работу.

Председатели меняются то и дело. У одного ударная цель - поле, у другого - свиньи, у третьего - огород, семенники. В каждое производство вбиваются деньги. Если год хороший, то и живут хорошо. В плохие годы колхозники прозябают, негодуют. Так до весны 1936 года я проработал огородником в колхозе. После переселения его каналом в другое место жительства мое место занимает мой помощник Рыхлов с кличкой Дмитрий Косой.

Позднее колхоз переходит на производство в зимний период времени. Развивается пошивочное дело. Приобретается грузовая машина (потом она, беспомощная, поломанная, отдыхает). Колхоз переходит на краскотерочное производство и далее до 1940 года - на проволочно-гвоздильное дело. Это поддерживает колхоз. Производства, не связанные с сельским хозяйством, аннулируются с целью исключительного переключения на землю, чтобы колхозники не отвлекались от основного. Зреют планы у колхоза при Быстрове перейти на садоводство и цветоводство. Сажается 600 штук яблонь в открытом, не загороженном поле. Капитал вбит, несколько лет надо ждать вознаграждения за труды. Быстров - молодой, твердый, хладнокровный, крепкий малый неожиданно умирает от чахотки. Его сменяет «Ванька малый», который ни черта не смыслит в деле, потом идет на смену какая-то «Акулина» лупоглазая. Дело колхозное расшатывается, средств нет. Остаются к 1941 году к весеннему севу только три лошади. Заводится несколько коров по новым постановлениям о колхозах и молокосдаче.

Тридцать шесть гектаров колхозной земли мысовский совхоз отрезает для Дома Агронома с выплатой двадцати тысяч рублей. «Акулина» к суду готовится, и на смену ей идет «четырехглазый» гражданин. За последние годы в колхоз вошли пришлые люди, жены милиционеров. Природные крестьяне, родовые, кровные типы барских времен мешаются с какими-то выходцами и малявками, влезшими в колхоз из-за каких-либо выгод, или жилищных, или продуктовых.

Какие же типы крестьян села Котово находятся в колхозе к 1941 году?

Из всего рода Кузнецовых работает в колхозе только один Василий Матвеевич Кузнецов, а семья его вся на производстве в Москве. Потом он еще несколько лет был помощником при теплице и парниках, в последнее время работал опять конюхом и с его смертью никого не останется из рода Кузнецовых в колхозе.

Из женского рода Тюренковых работают в колхозе только две женщины, жены Михаила Михайловича и Николая Михайловича, две Евдокии.

Из рода Рыхловых работают в колхозе:

- Александр Борисович все время казначеем, семья его на производстве;

- Федор Борисович работал конюхом, теперь приемщик молока, семья на производстве;

- Дмитрий Николаевич был конюхом, помощником огородника, огородником, а теперь не знает, какую работу дадут, семья его на производстве;

- Сергей Илларионович работал пахарем, возчиком, но уже несколько лет состоит бригадиром, парнишка, правда, женатый, с хитрецой рыхловской, любители выпивки (семья мала);

- Андрей Николаевич работает все время пахарем и возчиком, это его основная работа - работа рыжего Андрея, и он добросовестно исполняет дела, жена его тоже работает в колхозе (семья).

Из рода Казариновых участвует в колхозном деле Сергей Николаевич. Его основная должность - завхоз. Был председателем до нынешнего, а теперь неизвестно, что будет делать, но ясно, языком потреплет и займет легкую работу.

Из женщин казариновского рода работают только две: жена Василия Васильевича Екатерина с дочерью Марией.

Из рода Харитоновых никто не работает в колхозе.

Таким образом, видно, что рыхловский род, род середняков, еще поддерживает крестьянство своей родовой закваской, он тянет нагруженный воз пока не выдохнется.

Вот небольшая статистика работников колхоза «Путь Сталина»: к 1941 году из природных крестьян 7 человек мужчин, из них 4 престарелых и 3 средних лет, 6 человек женщин, остальные работники колхоза состоят из граждан деревни Щапово - смежной деревни с Котово, также родовой деревни князей Юсуповых, но об этом дальше.

В.В. Кузнецов - старший

Закончено в 1946 г., пос. Шереметьевский.