Часть 5
Село Виноградово
Автор - Андрей Николаевич Ильин; издатель - А.М. Штекер, 1912 год.
Типография Торг. Дома Г.Лисснер и Д.Собко. Москва, Крестовоздвиженский пер., д.9.
Перевод в текстовый вид: Герасимова Елена Михайловна, 2013 г.
Скачать сканированные страницы книги: здесь
Часть 5
Через семь лет после смерти своего вотчима, Елизавета Ивановна решает приступить к ремонту и переделке трех флигелей в Виноградове, а через два года и к отделке стараго Виноградовскаго дома заново. Где находились эти три флигеля, установить сейчас трудно; из доверенности, выданной "домоправителю моему Дмитрию Курленкову", в июне 1797 года, видно, что Елизавета Ивановна заключила [93] с Московским купцом и подрядчиком, Тихоном Егоровым сыном Дурачковым, условие о перестройке в Виноградове трех флигелей за 460 рублей и о доставке им же, для той же цели разных материалов на 655 рублей 50 копеек".
В марте 1799 года было приступлено к ремонту и самаго дома. Об этом сохранилось подлинное и очень интересное условие [94] заключенное с подрядчиком Владимирской губернии, Покровскаго уезда, вотчины господина генерал-маиора и кавалера Павла Михайловича Глазова, села Аргунова, деревни Вороновой, крестьянином Петром Андреяновым.
В условии говорится, "что договорился я Андреянов, в подмосковной ея Высокоблагородия вотчине, в селе Виноградове, исправить нижеследующую плотничью работу из всех ея Высокоблагородия материалов, моими рабочими людьми, а именно: имеющияся там старыя хоромы, длиною на восемнадцать, а шириною на восеми сажениях, с антресолями, разобрать все до фундамента, потом подрубить снизу вновь два ряда и оные осмолить.... вышиною против старых хором собрать по прежнему".
Таким образом, дом почти оставался такой же, как и старый, с той только разницею, что "при хоромах, имеющияся на углах будуары отнять прочь, а вместо оных ввести углы и сделать окошки по архитекторскому плану и по его приказанию".
Сколько лет до этого ремонта стоял старый дом, конечно, сказать трудно, но если вспомнить, как солидно строили в старину и какие замечательные по своему качеству употребляли для этого материалы, то с вероятностью, можно предположить, что старый дом, должен был помнить бывших еще и до Глебова владельцев. Тем более это возможно, что в условии, только в одном месте высказано предложение, что где-нибудь может оказаться погнивший материал: "ежели окажется в стенах что загнившее или попревшее и поврежденное, то выкинуть и вместо того сделать из новаго леса". Вряд ли взялся бы подрядчик за условленную сумму ремонтировать дом, если бы он не был уверен, что ему придется подрубить снизу вновь только два ряда.
Про наружный вид дома упоминается в условии так: "балкон сделать с колоннами и с лестницами и на оном фронтон с карнизами и на колоннах тумбы и капители столярныя мне ж сделать по плану и по фасаду и как от архитектора приказано будет, а на балконе поставить какия даны будут от хозяина балясы и к ним мне сделать поручни столярныя а ендовы при фронтоне прокласть листовым железом; со двора при доме сделать в четырех местах крыльцы с навесами по показанию архитектора, а из них одно заднее крыльцо обшить тесом, а потом поставить между простенков на скобах стойки и по оным все хоромы кругом обшить старым тесом в нюстик" [95].
Интересно, что почти в каждом пункте условия, после указанных работ, прибавляется фраза "или как приказано будет", - характерное выражение, доказывающее на сколько далеко ушли теперь люди от прежняго доверия.
"А за всю вышеписанную работу", заканчивается условие, "получить мне от ея Высокоблагородия денег тысячу семьдесят пять рублей и начать оную работу сего же марта с десятаго числа и окончить без продолжении времени, для чего и поставить мне Андреянову безсходно плотников хороших мастеров тридцать человек, добропорядочных и неподозрительных людей с плакатными и явленными паспортами и жить смирно и добропорядочно".
Работы было много и плотники, начавшие переделку и ремонт дома с первой половины марта, к 28 июня выработали всего 665 рублей. Отмечавшаяся каждый раз на условии выдача денег, оканчивается этим числом и снизу стоит последняя запись: "по сему условию вышеупомянутую работу всю окончил и денег по расчету все сполна получил и сие условие с наддранием у нея госпожи Бенкендорфовой оставил, в чем подписуюсь подрядчик Петр Андреянов".
В действительности же Андреянов "вышеупомянутой работы" не кончил. Из сохранившагося "Щета - во что стали Виноградовския хоромы", видно, что работу закончил плотник Борис Васильев. Весь расход по перестройке Виноградовскаго дома выразился в 5092 рубля 74 и три четверти копейки.
Весь этот счет [96] постройки "Виноградовских хором" дает богатый материал для изучения стоимости в то время всевозможных материалов и разных работ. В нем более всего, конечно, поражает дешевизна тогдашних цен; как на пример можно указать, что "маляру за окрашивание снаружи всех хором из его материалов" уплочено 135 рублей.
В этом же году, кроме самаго господскаго дома, как видно из того же "Щета" был произведен капитальный ремонт и всех остальных построек в Виноградове. Кроме же того, еще выстроены "Мыльня" и "Корабль". Первая обошлась в 434 рубля, а вторая в 115 рублей. Последний очевидно был сделан для катания по Долгому пруду.
Птичник, находившийся при господском доме, был также оштукатурен внутри и в нем положены печи.
Кроме подобных единовременных расходов, Елизавета Ивановна имела, конечно, и постоянные. В Виноградовском архиве сохранилась подробная роспись "щета на 1812 год известнаго и непременнаго годоваго расходу 1812 года, генваря с 1-го за круглый год". Этот "щет" характеризует Елизавету Ивановну как добрую и сердечную женщину, не забывавшую людей стоящих ниже ея и сознательно производившую такие расходы, о которых другой никогда и не подумал бы. Так, дальним радственникам Анне Никифоровне Глебовой с сыном выдавалось 200 рублей жалованья. Прасковье Ивановне Глебовой 300 рублей. Собственным крепостным выдавалось также жалованье, общей суммой за год 977 рублей; им же на харчевыя 1206 рублей и каких то именинных 11 рублей 50 копеек. Женскому полу на платье было назначено 102 рубля, хотя следует заметить, что в Виноградове имелась своя собственная, для домашних потребностей, суконная фабрика. В числе других непременных расходов можно отметить, что годовому доктору Науману платилось 300 рублей, а учитель, господин Ортенберг, живший в Москве в отдельной квартире в доме же Ивана Ивановича, а летом в Виноградове, получал одного жалованья 1800 рублей в год - сумму громадную по тому времени [97].
Было и еще одно лицо, жившее на иждивении Елизаветы Ивановны и, насколько судить по тем же оставшимся бумагам, находившееся круглый год в Виноградове - отставной флота капитан-лейтенант Василий Никифорович Глебов. В торжественные дни и в семейные праздники, с тростью и в сюртуке "англицкаго" сукна [98], являлся он к Елизавете Ивановне и подносил ей, написанные на листе серой бумаги, стихи собственнаго сочинения [99]. В вычурных выражениях восемнадцатаго века начиналось приветствие со всевозможными пожеланиями хозяйке, хозяину и детям; далее следовали длинные, тяжелые и высокопарные стихи, после которых поздравление заканчивалось подписью "с достодолжным и вечным почитанием навсегда всеусерднейшаго слуги Василия Глебова". Иногда в конце поэтическаго произведения следовала приписка, в которой автор благодарил Елизавету Ивановну за присланное пиво, или просил гривенник на табак.
Василий Никифорович скончался в конце двадцатых годов, а его бедное имущество, по распоряжению Елизаветы Ивановны, было продано и на вырученныя деньги, в память его, куплено пожертвование в Виноградовскую церковь [100].
Из других непременных расходов, составлявших общую сумму в 9517 рублей, значительная часть шла на уплату разных %% по займам и налога; мелкие же расходы составляли: 40 рублей трубочисту, прикащику в Виноградове - Павлову, на платье, 55 рублей 75 копеек, пенсионныя двум старухам Петровне и Дементьевне 36 рублей в год и 250 рублей вольному камердинеру Александра Ивановича, сына Елизаветы Ивановны - Павлу Гаврилову.
Вообще, точность и педантичность Елизаветы Ивановны в хозяйственных заботах об имениях и московском доме видны всюду. Всякий расход уже определялся вперед, на все составлялись подробные сметы. Как на мелочь, можно указать, что даже расход свечей производился по заранее составленному реэстру. Из нескольких таких, сохранившихся в Виноградове, видно, что например, на 31 день генваря 1812 года требовалось духовых свечей 27 фунтов с четвертью, а сальных или "маканых", как их называли тогда, два пуда, три четверти фунта. Первых шло четыре на фунт, а вторых пять. Привилегией на духовыя свечи пользовались только две комнаты и одно лицо: на день полагалось "в бостонную" одна свечка и пол свечи "к барину в кабинет". Федор Иванович, учитель, получал две свечи в день. Для всего остального были определены только "маканыя", но больше одной никуда не отпускалось. В реэстре находится подробное перечисление всех мест, куда назначались свечи; здесь и "вниз, в парадныя сени" и "барыне на ночь" и "домоправителю" и "для смывки серебра". Всех всечей, подлежащих к расходу в январе 1812 года было: духовых 109, а "маканых" 403 штуки.
Наступил двенадцатый год; из сохранившихся писем Елизаветы Ивановны в Виноградово к прикащику за июнь и июль месяцы, не видно опасения, чтобы в Московской губернии появились французы. Только за август месяц сохранилась торопливая переписка о снаряжении "воинов" из Виноградовской вотчины и из села Лукьянова с деревнями Клинскаго уезда. Последние требовались в "первый комитет, учрежденный конфирмованным докладом, июля 6 дня, для вооружения земскаго ополчения, под названием московской военной силы". В объявлениях комитета говорилось что "он принимает все объявления о людях, представляемых помещиками, сословиями, или от лица частнаго человека, сверх положенных по общему согласию дворянскаго собрания, в высочайшем присутствии объявленному, желающих поступить в состав московской военной силы, и, по принятии, отсылает для определения к начальнику оной. Принимает также объявление от помещиков, желающих представить и отдать своих людей в Москве, назначенное число или часть онаго, следующих к отдаче в уезде, отсылает их к начальнику военной силы и дает за известие знать уездному предводителю. При сих людях по общему положению должен быть трехмесячный провиант" [101].
Лишних людей, против положенных по общему согласию дворянскаго собрания, Елизавета Ивановна не представляла; и так, по ея Московским имениям требовалось поставить 31 человека. Комитетом было сделано объявление о правилах приема: "Прием воинов происходит на следующих правилах: лета от 20 до 45, не затрудняясь, если несколько старее или моложе, имея лишь в виду силу телесную. Мера не назначается, лишь бы представляемый в воины был здоров. Одежда определенная докладом комитета о составлении московской военной силы; тоже самое в разсуждении и оружия представляется помещикам: при отдаче тех людей, кои с пиками, объявлять, что они после вооружены будут ружьями. При приеме людей, провиант на три месяца принимается и сберегается избранным по уезду дворянством по провиантской части".
Елизавете Ивановне предстояло поставить 14 человек из Виноградова с деревнями и 17 из Клинской вотчины. Цены к этому времени уже значительно стали на все повышаться. Московский домоправитель, Дмитрий Курленков, старательно бегает по Москве, узнает и ищет где дешевле и сходнее купить нужное для обмундирования и вооружения "воинов". 31 июля 1812 года, Курленков доносит барыне [102], что "пики у Троицких ворот в кузницах я торговал, но меньше не отдают каждую по 2 рубля 50 копеек, но я уже заказал другому, точно такия ж по 1 рублю 75 копеек, хотели сегодня сделать, и я послал за ними, если готовы, то с одной оказией отправить имею. Сукно, которое прежде мне отдавали по 2 рубля 50 копеек, ныне менее не отдают 3рубля 50 копеек и даже хуже онаго продают по 3 рубля 50 копеек, но мне посчастливилось найти по 2 рубля 50 копеек аршин, котораго куплено и при сем, с Савкою, отправлено 85 аршин на 212 рублей 50 копеек. А у Четверикова таких сукон нет, а прочия никто не покупает, говорят что не нужно такое сукно, а требуется во множестве серое, отделанное для воинов и как оное, так и все вещи, по большому требованию, ежедневно чрезвычайно дороже становятся и так, что с трудом можно находить готовых вещей, а паче в большом количестве и не найдешь, а особенно серых сукон, сапогов, рубашек и портов и холстины на оное, да и на заказ не берутся делать в большом количестве, по причине возвышения на все цен и многаго требования и по всему видно, что далее, то дороже будет, а должно скорее и заблаговременно, хотя по мелочно, скупать. В доме ж князя Шаховскаго у его камердинера и дворецкаго я был и обо всем распрашивал, сказали мне, что они заказали для своих воинов из деревенскаго, кислой шерсти, сукна серые кафтаны с шароварами и с фуражкою по 23 рубля на человека и я был у того купца, но он уже такие ж не берет меньше делать, как по 28 рублей пару; пики ж у князя Шахавскаго делаются свои в деревне.
К пикам древки не высокия прикажите делать, а что б с пикою была три с четвертью аршина".
Переписка по поводу спешнаго снаряжения ополченцев между Дмитрием Курленковым и прикащиком в Виноградове, Акимом Павловым, содержит в себе подробныя указания сколько и каких вещей полагается и следует выдать каждому воину и сколько денег раздать им на руки. Последнее письмо Акима Павлова помечено 20-го августа и после этого дня переписки более не сохранилось.
Все вещи, находившияся в московском доме, были запакованы в ящики и отправлены в Виноградово, а Елизавета Ивановна с семейством выехала в Тамбов. Домоправитель Дмитрий Курленков остался в городе. К сожалению, в Виноградовском архиве не сохранилось ни одного письма Курленкова с описанием того, что ему пришлось видеть и пережить в Москве [103].
Весть о занятии Москвы французами и высылки застав и фуражировочных отрядов по большим дорогам от столицы дошла до Виноградова, вероятно, ранее появления французских разъездов. Прикащик Аким Павлов решает удалить из Виноградова то, что можно. Вывозить оставленныя вещи было уже поздно и не безопасно; всякую минуту мог налететь неприятель и отправляемое добро было бы разграблено и уничтожено. Павлов решает сохранить часть оставленнаго на его руках скота и отправляет его в Клинскую вотчину, в село Лукьяново. Но, очевидно, мысль о возможном неповиновении крестьян его тревожит; разсчитывать на них, при полном отсутствии всех средств воздействия, заставляет Акима Павлова написать характерное, строго-ласкательное письмо. 17-го сентября, он посылает клинским крестьянам предписание [104] следующаго содержания: "села Лукьянова с деревнями старосте Даниле Кондратьеву и всем ведомства твоего крестьянам, подмосковной вотчины, села Виноградова, от управляющаго, предписывается следующее: отправленный пред сим к вам, на время, в Лукьяново из села Виноградова для сбережения, от находов французских войск, господский скот, предписываю тебе, старосте, и всем крестьянам сберечь и оный не поморить; в случае ж недостатку подножнаго, по нынешнему времени, корма для продовольствия онаго скота, можеш ты, староста, собрать с крестьян, с каждаго тягла, хотя в число платимаго вами оброка, пудов по десяти сена и соломы, с размерностью и довольствовать тот скот, а вы, православные крестьяне, на сей раз, без всякаго ропота и негодования, можете таковым кормом делать свое пособие, за каковое ваше пособие, по прошествии всех смутных обстоятельств, от государыни барыни нашей и будете благодаримы и награждены и во всяком случае будете не оставлены, о чем и я прошу вас, как тебя, староста, так и всех православных, не делать и не чинить никакой отговорки в моем к вам предписании, ибо я пишу к вам по данной мне от государыни барыни, инструкции, за что истинно получите более и более вашего положения от государыни барыни себе вознаграждения и благодарности и будьте все в единодушном уповании на Бога в защищении своем от неприятельских сил и не делайте никаких между собой и начальством раздоров и непослушаниев и исполняйте все вы как и прежде исполняли, безприкословно и честно, за что и будете от неба помилованы и от госпожи на счету добрых поселян почтены. Села Виноградова управляющий Аким Павлов".
Значительная часть Виноградовскаго скота была спасена; предположения Акима Павлова о занятии Виноградова французами оправдались; французский отряд явился в Виноградово и стоял там более двух недель; разграбленные французами и разбежавшиеся по лесам Виноградовские крестьяне, очевидно, лишили возможности Акима Павлова делать какия либо донесения своей государыне барыне; в бумагах не нашлось ни одного за это время. В селе Лукьянове, куда французы не добрались, было много свободнее и уже 20-го октября, Лукьяноский староста, Данила Кондратьев, шлет "Ея Высокородию Милостивой Государыне нашей Елизавете Ивановне" сообщение в Тамбов. "Доношу вам государыня", пишет он своими каракулями, "что село Лукьяново с деревнями Головиной и Завидовой, состоит благополучно, все слава Богу по прежнему. Казаки для фуража наезжали часто, которым в разные дни дано овса 25 четвертей, сена около ста пуд, баранов 5. По приказу Нижняго Земскаго Суда, как брали с 10 душ по подводе в Москву, с нас взято 16 подвод, которыя, с простоем у Москвы и с проездом, находились четыре недели, а другия и пять недель; назад с лошадьми и с сбруей возвратились 5 подвод, а остальныя 11 подвод, которых в нашу армию взяли лошадей с сбруей, а другая, как ехали назад, попались французской армии. Лошадей и сбрую отняли, а люди все наши возвратились сами в свои домы целы" [105].
Неизвестно по какой причине, но Аким Павлов и по выходе французов из Москвы, ничего не сообщает Елизавете Ивановне о том, что произошло в Виноградове; вместо этого он пишет два письма Василию Евграфовичу Татищеву, с которым Бенкендорфы имели разныя денежныя дела.
К сожалению, первое письмо Акима Павлова, от 21 октября, не сохранилось, второе же [106], отправленное 29-го ноября, помечено полученным через почту 4-го декабря и рисует подробную картину учиненнаго французами разгрома в Виноградове. Аким Павлов пишет: "Ваше Высокородие, Милостивейший Государь Василий Евграфович. Сим моим представлением имею Вашему Высокородию донести о подмосковном, Ея Высокородии государыни моей барыни, села Виноградове с деревнями, по разорении неприятелем, в каком оныя ныне положении находятся.
Господския и крестьянския строения от сожжения или пожаров, Богу благодарение, избавлены; только при неприятелях сгорели в Грибках 4 крестьянские двора с их принадлежностями.
Из храма Божия наприятелем ризница почти половина расхищена, а утварь почти вся переломана, а с образов ризы и оклады и прочая принадлежность церковная серебряная, слава Богу, спасена. В церкви же, и даже в алтаре, лошадей ставили и огонь раскладывали, отчего в том месте и штукатурка обвалилась.
В господском доме, в шкапах, которые все были заперты и запечатаны, а что в них имелось мне неизвестно, неприятелем все из оных похищено; с мебели все материи оборваны и некоторая мебель переломана и в разных местах и лагерях, по растаскании, на огнях сожжена; из зеркалов некоторыя увезены, также из книг, на полках стоящих в шкапах, много увезено и передрано неприятелем; в господских же покоях, в печах поделаны ими проломы на подобие каминов; во время их стояния в оном и стекла во множестве перебиты.
В подвале и в погребах, в ящиках привезенный из Москвы фарфор и хрусталь, неприятелями же выбрат и перебит и с собою ими увезен, а затем, онаго малая часть осталась кое каких штук после неприятеля собранных; в оном же подвале, перенесенные из флигеля отъезжих людей сундуки с пожитками все разграблены и сундуки пожжены; у живущих в Виноградове дворовых людей, все их имуществы и даже платья, обувь и выданный им в месячину хлеб и харчевое, все неприятелями же обобрано.
В каретном сарае господская карета и дрожки бариновы ободраны и от дрожек перед увезен. Также мадам Марье карета и коляска новыя и господина Ортенберга линейка, увезены и господские хомуты каретные увезены ж; а прочая всякая господская домашняя сбруя вся на огнях пожжена, а равно имевшиеся для поправок дома новыя доски и тес - все пожжено, так что ни колеса, ни саней не осталось.
В оранжереях с дерёв всякие фрукты и в огородах овощ весь, без остатку, неприятелями поеден, так что ни одного корня и ни листа капусты не осталось. Из оранжереи, теплиц и парников рамы и ставни, большая часть, ими при лагерях пожжены, а достальныя, при лагерях же собранныя, почти все перебиты и переломаны, ибо из оных ими лагери были построены, так что теперь в оранжереях деревья защищены от стужи соломою, а теплицы, за неимением кореньев и рам, остались без действия.
Из скотнаго двора господской скотины и овец половинная часть была перегната в Лукьяново и там спаслась, остальная оной часть, бывшая в Виноградове и разная птица, вся неприятелем съедена и угната.
В амбарах господскаго хлеба, какой имелся, а равно и казенный магазейный хлеб, неприятелем расхищен, а самая малая из онаго часть осталась и роздана мною разореным крестьянам и дворовым людям на пропитание.
В гумне стоящий господский, немолоченый, в скирдах, хлеб, яровой весь без остатку неприятелем потравлен и увезен, а также и аржаного часть ими ж растаскана на лагери и на подстилку лошадям, а затем, оставшая рожь в двух скирдах теперь молотится и из оной выдается людям и разоренным крестьянам на пропитание.
Сена же господскаго, из числа накошеннаго и убраннаго шести тысяч пудов, осталось не более трехсот пудов, а прочее все неприятелем потравлено и увезено.
Крестьяне, а паче Виноградовские, Грибковские и Горошные разорены до крайности; у которых отнято неприятелем их лошади, скот и птица, сколько имелось, все без остатку, равно и имущество их, как то из одеяния, сбруи и даже телеги, сани, сохи и бороны и, словом сказать, всякая крестьянская принадлежность; все расхищено и при лагерях на огне пожжено; не только оное, но даже в избах двери, полы и лавки. У многих пожжены хлеб крестьянский, как молоченый, так и в гумнах немолоченый весь, без остатку, расхищен и увезен неприятелем; и равно сено и агуменный корм, даже и солома, без остатку, все неприятелем расхищено. Теперь же некоторые из крестьян, для привозки из лесу к своим домам для протопления дров, купили себе кое каких из покиданных французами лошадей, но и тех кормить теперь нечем и притерпевают во всем крайнюю нужду, да и сами питаются только одною даваемою от меня рожью. Так бедно, что не на чем привозить из лесу дров для протопления в господском доме служб и, словом сказать, приведено оное имение в крайнее разорение против прочих соседственных селений несравненно более потому, что наши селении стояли при большой дороге и вблизи господской усадьбы, где оне неприятелем и разорены.
Во все время бытности их, более двух недель, безвыходно имели пребывание в больших силах и стояли не только во всем господском доме и деревнях, но даже на лугу построились большими лагерями и безпрестанно всех тревожили и грабили, и оные наши крестьяне ныне ежедневно ко мне приходят и просят помощи, а для лошадей корму, но как у меня онаго, как выше сего прописано, имеется самое малое количество, каковым не надеюсь и оставшаго господскаго скота прокормить, купить же онаго же мне не на что, денег нет ни копейки и доходов сделать не из чего, даже не имею на что купить стекол на починку в людских службах и оранжерейных рам и продовольствовать живущих в Виноградове благородных людей и иностранцев, да и от барыни не имею надежды получить, знав что у нея нет денег и она сама крайне нуждается в оных.
К сему же еще несчастие последовало по сходе французов из наших селений: открылась в оных горячечная повальная болезнь, в которой теперь находится больных крестьян, больших и малых более тридцати человек и от оной уже померло семь человек, а лекарей достать негде, да и платить им и лекарств покупать не на что.
От неприятелей же спасено мною из рогатаго скота, чрез отгон в Лукьяново, 26 скотин, 20 овец, сундук господский большой запертый с разною поклажею, мне неизвестною, суконных половиков два, ковров больших два, пуховиков, тюфяков и подушек сколько оных имелось, все без остатку спасены, а медная посуда, какая имелась в Виноградове, спасена в колодце.
Я надеюсь Ваше Высокородие, отписку мою, посланную к Вам из Болдина от 21-го октября, соизволили получить.
Вашего Высокородия, Милостивейшаго Государя, нижайший слуга Аким Павлов".
Также, как и господский дом в Виноградове, был разграблен французами и Московский дом, но от пожара он уцелел. Энергичная и деятельная Елизавета Ивановна, находясь в Тамбове, уже в ноябре собирается возвратиться в Москву. Вероятно, управляющий Татищева, посылает ей из Москвы письмо [107], помеченное 29 ноября и полученное Елизаветой Ивановной только 17 декабря. "Милостивая Государыня Елизавета Ивановна". пишет он, "Честь имею вас известить: -Василий Евграфович 22-е число, сего месяца из Беляниц уехал в Петербург, а между тем поручил мне доставить припасы в Виноградово к нашему управителю, которые мною ему доставлены и выдал денег пятьсот рублей; я им советывал убавить крестьянских лошадей продажею, а весною лучше купить, чем гораздо важнее сумму вашу истратить на покупку корму.
Крестьян же здоровых в Москву посылать работать на себя и тем кормить семейство, да и на будущее время добывать; теперь в Москве поденщик берет 1 руб. 50 коп. в день, а плотник три рубля. Слышал я от управителя нашего, что угодно вам приехать на житье в Москву; позвольте вам сказать мои мысли: - совершенно в обезображенную Москву приезжают теперь некоторые из дворян на самое короткое время, но без семейств; может быть станут съезжаться и с семействами и нынешнею же зимою, но только разве должностные. Дом теперь справить, в теперешнее время, больших будет стоить издержек, а притом жизненные припасы стали чрезвычайно возвышаться по случаю съезда купцов и промышленнаго народа. Да я полагаю, от пожарищ и всякой всячины, весною воздух не так будет приятен; а не угодно ли будет приказать дом ваш отдать в наймы, я думаю знатную сумму дадут, я так полагаю, тысячи три или четыре в год; а вам буде угодно будет приехать будущим летом, то к тому времени поправится Виноградовский ваш дом, а в Москве точно жить вам будет не угодно, как то в разговоре Василий Евграфович изволил со мною разговаривать, где бы вам на будущее время можно было жить спокойнее и приятнее, о сем не угодно ли вам будет снестись; я сего ж дня, отсель еду через Калугу в ваше Василево для нужных мер по заводу, что б как нибудь не удастся ли совершенно отделаться от поставки. (В Василеве Елизавета Ивановна имела винокуренный завод). С истинным почтением честь имею быть ваш, милостивая Государыня, покорный слуга Степан Истомин".
Но последнее письмо мало убедило Елизавету Ивановну. Ни дороговизна жизни, ни большия издержки по ремонту московскаго дома, ни возможность неприятнаго воздуха в Москве весной, ничто ее не удержало.
Во второй половине января 1813 года, она уже вернулась в Москву и торопится съездить в Виноградово, где дом спешно приводится в порядок. Уже в полученном 23 января из Виноградова письме [108], Аким Павлов доносит, что "Виноградовский дом к приезду Вашего Высокородия с поспешностью поправляю; даже и по вечерам со свечами рамы исправляют, который я надеюсь исправить через неделю; оранжерею и одну теплицу уже совсем к произращению исправил".
Спасенная от французов кухонная посуда посылается для починки в Москву. "С сим же отправлением", пишет [109] Павлов 6 февраля, "отправлена при реестре вынутая из колодца для переправки и вылужения кухонная медная посуда, а сколько такой именно, в приложенном при сем реестре значит".
Дороговизна московской жизни не имеет для Елизаветы Ивановны особеннаго значения; она выписывает припасы из деревни. Уже 23 января было отправлено, вероятно, из Калужской вотчины, а 29 того же месяца прибыло в Москву, "в московский дом, под присмотром Максима Кречова с товарищем, разной битой живности - 39 гусей, 45 индеек с потрохами, 36 уток и 13 русских кур с потрохами, всего 126 штук. Вся оная живность в московском доме отдана на погреб Марьи Максимовой" [110]. Только с посланными гусями произошло несчастье; в реэстре, против гусей, стоит отметка - "не явилось 3 гусей".
Одной из первых забот Елизаветы Ивановны по приезде в Москву, конечно, было установить, во что обошлось ей нашествие французов. К марту месяцу того же года, уже все сведения были собраны, и в Московский Земский Суд было подано явочное прошение, с подробной описью всего разграбленнаго имения и с просьбой "принять и записать впредь для ведома в книгу явочных прошений, а нам дать со всего копию; цену ж оному имуществу значущему в реестре показываем мы по самой сущей справедливости и по долгу присяги и чистой совести".
Представленный Иваном Ивановичем и Елизаветой Ивановной Бенкендорф реэстр [111] разграбленнаго имущества представляет из себя ценный материал для изучения дворянскаго быта того времени; в реэстре помещены решительно все вещи, уничтоженныя французами, с подробным описанием и расценкой каждой из них, а так как имущество, как в Московском доме, так и Виноградове было разграблено все "без остатка", за исключением спасенных Акимом Павловым подушек и утопленой в колодце медной кухонной посуды, то эта опись дает точное и подобное понятие о быте богатой дворянской семьи начала девятнадцатаго столетия. Приводить здесь весь "реестр" полностью, заняло бы и очень много места и могло бы представить интерес только для специалиста, но часть погибших вещей, все-таки, можно перечислить, как наглядный пример небольшой части тех богатств, которыя находились в России и безвозвратно погибли при нашествии Наполеона.
Общая сумма заявленнаго убытка была 193269 рублей 75 коп., из них по Московскому дому 12267 рублей; по церкви в селе Виноградове 4131 рублей; имущества у священно-церковнослужителей и "богадельников" в Виноградове 769 рублей 50 копеек; господскаго имущества в Виноградове 47873 рубля 60 копеек; имущества дворовых людей и крестьян в Виноградове 26071 рубль 65 копеек; у живущих в Виноградове: отставного морского флота капитан- лейтенанта Василия Никифоровича Глебова 89 рублей 70 копеек; отставного капитана Федора Ивановича Ортенберга в Москве - 772 рубля и в Виноградове 800 рублей; у иностранца Прусской нации Андрея Крашинскаго 126 рублей; у московской мещанки вдовы Прасковьи Петровой Шестаковой 5226 рублей 30 копеек; морского флота капитанской дочери, девицы Прасковьи Ивановны Глебовой, в Москве 153 рубля; поставленная в Виноградове под сохранение, иностранки мадам Марье, карета и двуместная линея 5000 рублей. Кроме того, в заявлении указано и на то, что все принадлежащия Бенкендорфам купчия крепости на имения, людей, крестьян, всевозможные акты и документы, решительно все, неприятелем похищено и истреблено.
Интересно отметить в описи некоторыя, очевидно, замечательныя вещи, а также и привести их тогдашнюю расценку. Так, по московскому дому записаны: ящик янтарный с таковыми же марками, с девизами - 100 рублей; ящик сибирский, оклеен сафьяном и обит железом, с медалями российских царей и государей бронзовыми - 100 рублей; натуральная трость с зонтиком и с набалдашником кристалло дерош, в коем часы в золотой оправе - 300 рублей; деженэ чайное фарфоровое на 36 персон, а другое английское, синее на 18 персон - 300 руб.; плато бронзовых с заркалами 5 штук - 200 рублей; разных виноградных и иностранных вин 680 бутылок - 3000 рублей.
В господском доме в Виноградове: часы столовыя, аглицкия с курантами, в корпусе чернаго дерева, с бронзой - 200 рублей; скрыпка мастера Страдуара, с смычком краснаго дерева - 550 рублей; китайских обоев на полотне, набивных желтых и диких с разными разводами, разной длины 55 кусков - 400 рублей; фарфору иностраннаго стариннаго: кукол ставящихся на филейныя доски, в разных изображениях 48, лебедей малиновых 6, тарелок прорезных белых с цветами и позолотою 10 дюжин, чаш для молока разных сортов с крышками 8, из них четыре с серебряными литыми ручками и на крышках с серебряными шишками, блюд осмигранных с павлинами, разной величины 18, чайнаго фарфора два деженэ новаго вкусу, жарко вызолоченное, первое на две персоны, а другое на 24 персоны, со всем к ним прибором, чайных чашек разных сортов с позолотою, с кунштами и с живописью 17 дюжин и 8 пар; кроме того перечисляется масса еще мелких и отдельных вещей; вся стоимость фарфора показана в 8250 рублей; из хрусталя был уничтожен замечательный сервиз, который записан так: сервиз столовый хрустальный цесарской, с позолотою, состоящий в рюмках, стаканах, пукалах и графинах на 56 персон.
Столовых салфеток имелось 51 дюжина. Масса места заняло в описи перечисление всевозможных заготовок, варений, вина, наливок и припасов; насколько всего было много и как широко велось хозяйство, достаточно указать, что одних боченков, кадок т.п. для дома, значится 64 штуки.
Из разграбленнаго, сожженаго и увезеннаго французами у крестьян имущества в описи показано 38 телег, 44 саней, 41 соха, борон 52. Лошадей угнано 35, а из скота записано коров с подтелками 66 штук, овец и баранов 201, свиней 8, кур шпанских и русских 681. Французы ничего не оставили, даже ульев у крестьян и тех взято 10 штук; все что можно было, разграблено и увезено или сожжено и уничтожено на месте. Донесение Акима Павлова ,посланное на имя Татищева и приведенное выше, производит на много меньше впечатления, чем подробное разсмотрение самой описи, представленой в Московский Земский Суд.
Московский пожар и разгром Виноградовскаго дома отразились, конечно, тяжело на имущественном положении Ивана Ивановича и Елизаветы Ивановны; кроме того, им пришлось нести крупные убытки за невыполненные Василием Евграфовичем Татищевым подряды по винному откупу в двенадцатом году [112]. По старинному знакомству, имущество Елизаветы Ивановны и Ивана Ивановича служило залогом за исправное выполнение взятаго на себя Татищевым обязательства.
В сохранившейся в Виноградове после двеннадцатаго года деловой переписке, как личной, так и по имениям, чувствуется затрудненность семьи Бенкендорф в денежных делах.
Помимо этой переписки, там же находится масса писем детей Ивана Ивановича, их жен, его внуков и других родственников и знакомых; большинство написано на французком языке. Все эти письма, преимущественно писанныя из Петербурга, рисуют громадную любовь и дружбу, которыми была связана вся семья Бенкендорф и, содержа в себе массу описаний петербургской жизни высшаго общества, составляют также ценный материал для желающаго познакомиться с жизнию русскаго дворянства первой половины девятнадцатаго столетия. Приводить из них выдержки, заняло-бы с одной стороны много места, а с другой, может быть, могло бы быть и неприятно для находящихся и сейчас в живых внуков Елизаветы Ивановны и Ивана Ивановича Бенкендорф.
Прожив долго и счастливо, пережив золотую свадьбу, окруженные детьми и внучатами, Иван Иванович И Елизавета Ивановна, скончались на протяжении пяти месяцев. Оба они погребены в своем милом Виноградове, в ногах любимой дочери Софьи Ивановны. Две, совершенно одинаковыя, мраморныя плиты, одна рядом с другой, лежат на месте их вечнаго покоя:
Иван Иванович
фон Бенкендорф
родился в 1763 году Августа 26 дня
скончался 1841 году Сентября 25 дня
в супружестве находился 57 лет
Елизавета Ивановна
фон Бенкендорф
родилась 1763 году Августа 5 дня
скончалась 1842 года Февраля 16 дня
в супружестве находилась 57 лет [113]
Согласно пункта 5-го духовнаго завещания Елизаветы Ивановны Бенкендорф, написаннаго 16 марта 1839 года и явленнаго 26 июля 1844 года в Могилевской Палате Гражданскаго Суда [114], село Виноградово досталось сыну ея, поручику Александру Ивановичу Бенкендорф, со всеми деревнями, в которых по последней, 8-й ревизии, числилось 208 душ мужескаго пола.
Жизнь продолжалась в Виноградове по прежнему; многочисленная семья Александра Ивановича приезжала летом в старую усадьбу, дети веселились, гуляли и издавали свой собственный Виноградовский журнал. В старых Виноградовских бумагах, между письмами Александра Ивановича, его жены Елизаветы Андреевны, среди серых бумаг с распоряжениями и перепиской Елизаветы Ивановны, изредка попадаются разрозненные листки детскаго журнала; разныя описания прогулок и пикников чередуются с личной полемикой сотрудников журнала.
Но годы шли, молодежь подросла и уехала из родного гнезда; Виноградово запустело. В 1873 году скончался Александр Иванович Бенкендорф [115], а в середине восьмидесятых годов, чтобы совершить семейный раздел, многочисленные наследники его принуждены были продать Виноградово.
Делом продажи заведывал один из сыновей Александра Ивановича, Александр Александрович Бенкендорф. Покупателем имения явился известный в свое время в Москве Бучумов. В запродажной на Виноградово не была оговорена движимость, находившаяся в Виноградовском доме, которую продавцы предполагали оставить у себя...
Таким образом, все семейныя вещи, документы и целая галерея портретов предков остались на руках Бучумова и постепенно растаяли. В Виноградове появились дачи, выстроенныя по берегу пруда, и от стараго остался один дом, переживший свои лучшия времена. Наконец, в 1905 году сгорел и он [116].
Память о семье Бенкендорф сохранилась только перед алтарем Виноградовской церкви; четыре поколения спят мирно под гранитными плитами и об них разскажет, пожалуй, только священник Виноградовской церкви, отец Никанор, да и тот может в чем-нибудь ошибиться, слишком стар стал он, служа при этой церкви пятьдесят восьмой год.
Летом 1910 года, на одной из небольших дач в Виноградове, жил известный в литературных кругах Москвы, Владимир Владимирович Каллаш. Совершенно случайно, на чердаке своей дачи, он наткнулся на старый архив Бенкендорфов. Разметанные по всему накату чердака, замазанные, запыленные и испорченные сыростью, валялись письма и документы, обнимающие собою время на протяжении почти полутораста лет. Розыскивая сведения о Крылове, издание сочинений котораго было сделано под редакцией В.В. Каллаша, он обратился к владельцам Виноградова - наследникам Бучумова, с просьбой разрешить ему пользоваться найденными бумагами. Бучумовы подарили их ему совсем.
Так как лето уже подходило к концу, и В.В. Каллаш не мог дольше оставаться в Виноградове, то, захватив небольшую часть бумаг в Москву, он попросил оставить за собой дачу и на следующий год, в надежде разобрать с весны и все остальное находящееся на чердаке. Но в марте 1911 года, имение было продано Эмме Максимовне Банза, а все дачи предназначены к сломке.
Оставшаяся в Виноградове часть архива была спасена, благодаря любезному указанию В.В. Каллаша и совершенно случайной встречи с ним лица, сообщившаго старинному знакомому новых владельцев - Адольфу Матвеевичу Штекеру о находящихся в имении документах и составившему затем настоящую заметку о Виноградове.
Бумаг в собранном архиве оказалось далеко не один пуд; все оне, как сказано выше, представляют массу интереснаго материала для изучения семейнаго и хозяйственнаго быта, главным образом, первой половины девятнадцатаго столетия. Все помещенныя здесь сведения о семье Бенкендорф, почти всецело взяты из этого архива. К сожалению следует заметить, что бумаги не только все перемешаны, но из них были кем-то знающим сняты и сливки; так, не оказалось ни одного письма бывшаго при Императоре Николае шефом жандармов, графа Бенкендорфа, тогда как по словам продавшаго Бучумову Виноградово Александра Александровича Бенкендорфа, он лично несколько раз видел и читал эти письма; также не нашлось ни одного письма Ивана Андреевича Крылова, а между тем, несколько его писем, которым следовало бы находиться в Виноградовском архиве, оказались в Петербурге, в Императорской Публичной Библиотеке.
Не явись желания у издателя настоящаго очерка, А.М.Штекера, составить описание села Виноградова, может быть, теперь уже более не существовало бы ни одного документа из стараго архива Бенкендорфов, и память о нем находилась бы в области одних только воспоминаний, также как и все то, что было и жило в старом Виноградовском доме.
