Часть 3
Село Виноградово
Автор - Андрей Николаевич Ильин; издатель - А.М. Штекер, 1912 год.
Типография Торг. Дома Г.Лисснер и Д.Собко. Москва, Крестовоздвиженский пер., д.9.
Перевод в текстовый вид: Герасимова Елена Михайловна, 2013 г.
Скачать сканированные страницы книги: здесь
Часть 3
Александр Иванович Глебов представляет из себя настолько интересную и выдающуюся фигуру государственнаго лихоимца и хищника, настолько, даже в то время, исключительную личность, что можно только пожалеть о том, что до настоящаго времени не имеется его полной и подробной биографии.
Кажется, во всех отраслях государственнаго управления, где только можно было обратить в свою пользу разные доходы или получить их с лиц, заинтересованных тем или другим исходом дела - Глебов всюду принимает участие.
Отрывочныя сведения про Глебова, раскиданныя в различных исторических и других изданиях, конечно, далеко не могут дать характеристики этого, по словам Екатерины II, государственнаго "плута и мошенника".
Александр Иванович Глебов родился в 1722 году [28]; службу свою он начал с 1737 года военным, но к сожалению, неизвестно где и в каких должностях он служил.
Через двенадцать лет, в 1749 году, Глебов перешел на гражданскую службу и поступил обер-секретарем в Правительствующий Сенат. Вдова обер-церемонимейстера Николая Наумовича Чоглокова, Марья Симоновна, рожденная графиня Гендрикова-двоюродная сестра Императрицы Елизаветы Петровны, влюбясь в Глебова, вышла за него замуж [29]. Вряд ли было такое же чувство и у Александра Ивановича; невеста находилась в последней степени чахотки и в день свадьбы, 7 февраля 1756 года, ее, совершенно слабую, везли в церковь для венчания в колясочке; она скончалась через шесть недель после свадьбы - 19 марта 1756 года. Гельбиг характеризует Марью Симоновну Чоглокову, как женщину простую, капризную и корыстолюбивую [30].
Существует разсказ, что Императрица, узнав о предстоящей свадьбе своей двоюродной сестры, сказала: "как отдать за стряпчаго" и назначила Глебова обер-прокурором Сената [31]. Назначение это состоялось в декабре 1755 года [32] и дальнейшая карьера Глебова была обеспечена.
Еще до назначения на должность обер-прокурора, Глебов, будучи обер-секретарем Сената, был поставлен во главе образованной тогда "Экспедиции по генеральному межеванию", но сложность дела вызвала преобразование экспедиции в Главную Межевую Канцелярию при Правительствующем Сенате и по высочайше утвержденному докладу, в числе других членов, Глебову было повелено присутствовать в ней в должности ея советника [33].
Первый крупный куш приобретенный Глебовым, за счет госудорственных сумм, следует отнести к 1758 году - времени учреждения, так называемаго "Меднаго Банка". В этом году определено было, для распространения в стране денег, раздать дворянам и купечеству свыше двух миллионов рублей за проценты. В числе должников банка оказались четыре лица взявшие каждый свыше 200.000 рублей - граф М.И. Воронцов, граф П.И. Шувалов, граф Ягужинский и Александр Иванович Глебов. Проценты по этим займам, конечно, почти не вносились [34].
25 ноября 1758 года Глебов получил Анненскую звезду [35].
В этом же году Александр Иванович снимает винные откупа в далекой Иркутской провинции и передает их за огромную сумму другим лицам [36]. Это предприятие, несмотря на всю его кажущуюся простоту, впоследствии послужило камнем преткновения для всей карьеры Глебова.
Не мало способствовали также укреплению положения Глебова дружба с графом Петром Ивановичем Шуваловым и, благодаря ему, близкия сношения с наследником престола Петром Федоровичем и его женой, будущей Императрицей Екатериной Второй. Последних, отдаленных от себя Елизаветой и постоянно нуждавшихся, Глебов ссужал Шуваловскими и своими деньгами [37].
Хотя к этому периоду службы Александра Ивановича и невозможно установить размер его личнаго состояния, нажитаго им вообще всеми доступными и недоступными способами и так и названнаго им в своем духовном завещании "нажитым и благоприобретенным" [38], но можно предположить, что к этому времени оно уже было значительным.
Еще до заимствования двухсот тысяч в "Медном Банке" и выгодной продажи Иркутскаго откупа, Глебовым было куплено Виноградово. Постепенной покупкой соседних с Виноградовым земель, деревень и имений, он округлил и увеличил свое владение" [39].
В 1760 году Глебов оставляет место обер-прокурора Сената и назначается генерал кригс-коммисаром, с чином генерал-майора, а в следющий, последний год царствования Императрицы Елизаветы, по предложению того же графа П.И. Шувалова, на время его болезни, еще и получает место управляющаго артиллерийскою и оружейною канцеляриями [40].
Очевидно, к этому времени репутация Глебова, как взяточника, мздоимца и крупнаго хищника, уже стояла высоко; известный своей честностью генерал-прокурор - тогдашний министр юстиции - князь Шаховской, возстал против такого нозначения. Протест Шаховскаго остался без результата, а 25 декабря 1761 года, в самый день кончины Императрицы Елизаветы Петровны, сам Глебов был назначен на место князя Шаховского генерал-прокурором с сохранением и должности генерал-кригс-коммисара [41].
Кратковременное царствование Петра III было временем полнаго благополучия Глебова: 9 февраля 1762 года Император собственноручно возлагает на него орден святого Александра Невскаго, при чем Глебов был первым Александровским кавалером при этом Государе, а затем назначается еще членом военной комиссии, учрежденной для приведения войск в лучшее состояние [42].
В области государственной деятельности, в царствование Петра Федоровича, Глебов известен как составитель трех замечательных манифестов: об уничтожении Тайной Канцелярии, о правах дворянства и об отобрании крестьян от духовенства; последний манифест был приведен в исполнении уже в последующее царствование [43].
Глебов занял совершенно особое положение между Сенатом и Государем. Чуть не все революции на докладах Сената, если только оне не ограничивались одним утверждением представленнаго доклада, а содержали и какия-либо указания, только подписаны Государем, а написаны все рукою Глебова. Александр Иванович получал утверждение Петра III на доклады такого содержания, что наверно, ни князь Шаховской, ни князь Вяземский, не представили бы их Государю [44].
Естественно, что при таком положении, Глебов мог делать, что хотел. Пользуясь неизменным благоволением Императора, Глебов являлся ежедневно во дворец к девяти часам утра и, находясь в числе любимцев Петра и его приближенных, вроде Л.А. Нарышкина, Мельгунова и других, не мог сомневаться, что Петр Федорович согласится на все и подпишет что угодно, лишь бы тут не было ничего вреднаго интересам Пруссии и Фридриха Великаго [45].
Так в марте Император утвердил доклад Сената о том, чтобы купцам было выдано из казны пособие в размере половины убытков, понесенных ими от сильнаго пожара, случившагося в Петербурге в июне 1761 года. Размер убытков был определен почти в миллион - сумму, по тому времени, громадную; в докладе глухо говорилось, что "по известным Сенату резонам признается за неполезное" оказать купцам поддержку сложением с них на несколько лет разных платимых ими сборов; вместе с тем, в докладе не было ничего сказано о том, когда и как произвести выдачу этой суммы, а сказано только, что "о способах тогда представится, когда доклад будет утвержден". От Императора получено было, таким образом, повеление произвести затрату, равную почти 4% всего государственнаго бюджета, без всяких указаний, как будет она произведена. Нельзя сомневаться, что доклад этот провел Глебов именно и в значительной степени преследуя свои личные цели [46].
Многие крупнейшие акты царствования Петра Третьяго прошли совсем и без участия Сената [47]. Таким образом, был разработан, например, план Государственнаго Банка и введения в России бумажных денег. Именным указом повелено было "наделать как наискорее банковых билетов на пять миллионов рублей". Император "хотел и через сие повелевал, чтоб сии билеты и в самом деле за наличную монету ходили"; казалось авторам этого повеления, что доверие к билетам должно быть абсолютное по одному о нем повелению. Как нечто уже не необходимое, объявлялось учреждение Банка, в который должно было быть положено два миллиона рублей монетою, обеспечивающих выпускаемые пять миллионов рублей билетами; было дано обещание, что в течение трех лет капитал банка в монете будет доведен до пяти миллионов.
Этих распоряжений уже не пришлось осуществить; раньше чем начался выпуск бумажных денег, произошла новая перемена на престоле. Характерно, что в последнем указе, данному Сенату именем Императора из Совета, было сказано, что учрежденные в столицах банки "имели служить для вспоможения всему обществу, но следствие весьма мало соответствовало намерению и банковыя деньги остались по большей части в однех тех руках, в кои розданы с самаго начала". Последнее было совершенно верно, деньги оказались в руках ближайших к Императору лиц - Глебова, Шуваловых, Воронцовых [48].
Петр ничего не имел и против подкупа своих приближенных. Подтверждением этого может служить любопытный разсказ княгини Дашковой, который она приводит в своих записках. В конце царствования Императрицы Елизаветы часть Сербов, находившихся под владычеством Императрицы Марии-Терезии и притесняемая духовенством, решила перейти в русское подданство и переселиться в Россию. В числе посланных в Петербург депутатов находился и некий Хорват. Депутация была принята благосклонно; Сербам были отведены на юге России земли, а Хорвату выданы деньги для передачи переселенцам. Однако Хорват им не отдал, а стал обращаться с ними как с крепостными. Поданная на Хорвата жалоба Елизавете вызвала следствие, но дело заглохло и возобновилось только после вступления на престол Петра III. Хорват приехал в Петербург и поднес Л.А. Нарышкину, Мельгунову и Глебову по 2000 червонных каждому. Последние двое немедленно сообщили о полученной взятке Императору, который разделил с ними пополам деньги и обещал заступиться за Хорвата, на следующий день сам поехал в Сенат и настоял на благоприятном для Хорвата окончании дела [49].
Понятно, что при таких качествах Государя, его приближенных и самого "ока царева" - генерал-прокурора Глебова, всякий мог достигнуть желаемаго, лишь хватило бы для того денег.
Естественно, что при таком положении дела, с воцарением Петра Третьяго, явилась у Евреев надежда проникнуть в Россию. Ходатайство об этом должен был возобновить Сенат. Глебов повел все дело, но неожиданное падение Петра III помешало ему провести дело в это царствование, и решать его пришлось уже при Екатерине.
Можно с вероятностью предположить, что Глебову уже за одно начало дела была уплачена вперед хорошая сумма денег. Зная, с одной стороны, либеральныя убеждения Екатерины, а с другой - разсчитывая на недостаточную подготовленность Императрицы к государственным делам, Глебов рискнул провести дело немедленно после воцарения [50].
На пятый или шестой день по вступлении Екатерины II на престол она явилась в Сенат. В этом заседании первым на очереди оказался проект дозволения Евреям въезжать в Россию. Екатерина, затрудненная по тогдашним обстоятельствам, дать свое согласие на это предложение, единогласно признаваемое всеми полезным, была выведена из этого затруднения сенатором, князем Одоевским, который встал и сказал ей: "Не пожелает ли Ваше Величество прежде, чем решиться, взглянуть на то, что Ипрератрица Елизавета собственноручно начертала на поле подобнаго же предложения?" Екатерина велела принести реестры и нашла, что Елизавета по своему благочестию написала на полях: "Я не желаю выгоды от врагов Иисуса Христа". Не прошло недели со времени восшествия Екатерины на престол, умы, как всегда бывает после столь великаго события, были в сильнейшем волнении; начать такой мерой не было средством к успокоению, а признать ее вредной было невозможно. Екатерина просто обратилась к генерал-прокурору после того, как он собрал голоса и подошел к ней за решеним, и сказала ему: "Я желаю, чтоб это дело было отложено до другого времени" [51].
Дело было проиграно, и состояние Александра Ивановича не увеличилось на ту сумму, на которую он, вероятно, разсчитывал.
Глебов, по восшествии на престол Екатерины, сохранил за собою занимаемыя им должности, но вероятно, Императрица уже знала о его качествах и о том, что творится в подведомственном ему Сенате. Не мало, вероятно, подействовал на Екатерину и ответ Глебова, когда Орловы убедили ее в разговоре дать ему почувствовать, что он нечестен. "Более нежели известно Вашему Величеству, что деньги, некогда Вам подносимыя, были приобретены непозволительными средствами", ответил Глебов. Императрица отскочила и сказала окружающим: "Не поминайте мне Глебова, еще не встречала подобнаго, который бы с таким хладнокровием сделал мне возражение" [52].
Судебная часть, вверенная Глебову, представляла из себя нечто совершенно невозможное; лихоимство и взяточничество царили во всех судебных местах в высшей степени; судьи без всяких знаний и способностей извлекали доход решительно из всего. В самой канцелярии Правительствующаго Сената был величайший безпорядок; там не имелось даже порядочных писцов; колодники томились по нескольку лет в заключении и ждали разбора дел.
Императрица неоднократно убеждала Глебова словесно и письменно не итти по следам одного из его предшественников - князя Трубецкого, но деятельно заниматься искоренением злоупотреблений и безпорядков; она поручила доносить ей обо всем откровенно; высочайшими повелениями были даны указы: об удержании судей и чиновников от лихоимства; о подаче ежедневных меморий от сената о решенных делах; о прекращении в Сенате междоусобнаго несогласия, вражды и раздела на партии [53].
Но, видимо, все это очень мало смущало генерал-прокурора Александра Ивановича Глебова; он, или не исполнял приказаний Екатерины, или отписывался, сваливая с себя всю вину на сенаторов. Сохранилась очень характерная черновая, писанная рукою самого генерал-прокурора, в ответ на предложение Императрицы поспешить разсмотрением дела.
"Всемилостивейшая Государыня"; пишет Александр Иванович, "Повеление Вашего Императорскаго Величества, чтоб в пятницу прослушать дело о Малороссийской ревизии, исполнено будет непременно, но горестно мне видеть Вашего Величества неудовольствие от медленности дел сенатских, а еще и снова горестнее, если я в них участие иметь должен. Но позвольте, Всемилостивейшая Государыня, искренно представить Вашему Величеству, что главный пункт всей медленности есть тот, который Ваше Величество Сами в Сенате видеть изволили в Москве, при слушании представления о учреждении почт, когда слушав целое утро и говоря безконечно, без всякаго заключения, а наконец и оставлено без резолюции, а таких почт нередко в Сенате случается. И так, когда в присутствии Высочайшаго Вашего Величества персоны, такая происшествия отваживаются делать то, что мне, так сказать, последнему почти червяку, без подкрепления Вашего Величества делать; и своя честь и труды ничто, когда Монаршая Ваша рука не подкрепляет. Могу сказать не одно, сто раз удерживал от праздных разговоров, но мало слушают, свидетели сему все сенатские служители могут быть от мала и до велика, сколько моего старания похвальнаго было для господ сенаторов, если б подражали в слушании дел указу Государя Петра Перваго, не перерывая и не впадая один другому в речь и прочее, но сего, кажется, достигнуть к Вашего Величества всегдашнему удовольствию иметь не можно, пока все мы прозорливостью Вашего Величества на департаменты разделены не будем. По воспоследовании того, не только дела в славу имени Вашего Величества с великим поспешением течении свое примут, но всякий, не в общем лице, но уже по своим делам, прилежности и усердию милость от Вашего Величества или за нерадение гнев, по существу самаго дела, ожидать будет" [54].
Императрица настойчиво продолжала вести систематическую борьбу с медленностью решения дел в Сенате. В ноябре 1763 года, в записке к генерал-прокурору, она снова с неудовольствием говорит об "ужасной медленности в Сенате всех дел" [55].
Наконец, к концу 1763 года разыгрался финал дела Крылова или, иначе говоря, снятых в 1758 году Глебовым откупов в Иркутской провинции.
Как известно, откупа были переданы за огромную сумму другим лицам, но по поводу этого у Глебова произошли столкновения с местным купечеством, полагавшим, что винные сборы предоставлены только им и не подлежат отдаче с торгов. Для устранения этих претензий купечества Глебов добился от сената посылки на место особаго следователя, коллежскаго асессора Крылова. Крылов произвел на месте не разследование, а целый ряд преступлений: вымогал деньги с местных жителей, запугивал их всевозможными мучениями, первостатейнаго купца Бечевина подверг пытке, от которой тот через четыре месяца умер, принудил более семидесяти человек иркутских обывателей признать за собой разныя казенныя хищения [56] и, наконец, арестовав вице-губернатора Вульфа, вступил самовольно в управление провинцией. С трудом Вульфу удалось получить от Сибирскаго губернатора приказ об арестовании и сковании Крылова. Последний был доставлен в Петербург, но дело о нем заглохло до вступления на престол Екатерины II. Императрица напомнила сенату о скорейшем окончании дела Крылова, и, в связи с этим, была образована особая следственная комиссия.
Делом Крылова императрица лично очень интересовалась, а в виду причастности к нему генерал-прокурора, при разборе его были приняты особыя меры: отдельным указом было подтверждено, чтобы при слушании его "излишних" не было, а прокурорская должность была поручена особо назначенному лицу, лейб-гвардии майору Текутьеву. Крылов был приговорен к наказанию кнутом и ссылке в работу [57].
Перед разбором дела Екатерина сама приехала в сенат. "Сегодня я приехала", сказала Императрица, "чтобы с вами поговорить о таком деле, которое четыре года на серде моем лежало". Она закончила свою речь следующими словами: "Моя воля есть, чтоб Сенат кратчайшим и законным образом окончил то, что по правосудию принадлежит; Иркутскому следователю Крылову же Сенат имеет, применяясь к нашему милосердию и взирая на семилетнее его нынешнее состояние, определить правосудный жребий, не докладывая уже более нам. Осталось только упомянуть о генерал-прокуроре Глебове, который в сем деле, по крайней мере, оказался подозрительным и тем самым уже лишил себя доверенности, соединенной с его должностью; но как генерал-прокурор никем кроме нас не судим, то предоставляем себе должностию его впредь диспонировать, а ему отныне сим чином не писаться. При сем за благо нахожу сделать вам примечание. Столь страшныя следствия имеют те дела, кои страстию производятся и до каких дерзостей доводят, когда вместо законов страсть ими руководствует, чего нигде так не видно, как из всего сего дела" [58].
По этому же Иркутскому делу, "причастных безпорядкам сенаторов", Императрица простила, подведя их под милостивый манифест по случаю ея коронации и предавая их единственно "угрызению совести" [59].
Последняя помета на бумагах, сделанная Глебовым, как генерал-прокурором, относится к 30 января 1764 года [60], а 3 февраля, того же года, Сенат получил указ о назначении на должность генерал-прокурора князя Вяземскаго, при чем, в "секретнейшем наставлении" последнему, Екатерина так характеризовала его предшественника: "Прежнее худое поведение, корыстолюбие, лихоимство и худая вследствие сих свойств репутация, недовольно чистосердечия и искренности против меня нынешняго генерал-прокурора - все сие вынуждает меня его сменить и совершенно помрачает и уничтожает его способности и прилежание к делам; но и то прибавить должно, что не мало к тому его несчастию послужили знаемость и короткое обхождение в его еще молодости с покойным графом Петром Шуваловым, в котораго он в руках совершенно находился и напоился принципиями, хотя и не весьма для общества полезными, но достаточно прибыльными для самих их. Все сие производить, что он более к темным, нежели к ясным делам имеет склонность, и часто от меня в его поведениях много было сокровенно, через что по мере и моя доверенность к нему умалилась" [61].
Карьера Александра Ивановича Глебова была кончена. В сатирическом каталоге, при дворе Екатеины II, в составлении котораго чуть ли не участвовала сама Императрица, увольнение Глебова от должности генерал-прокурора не прошло не замеченным. К нему была применена басня "Пчелы", сочиненная Ламотом (1672-1731) и названная им: Morale aux souverains. Содержание ея следущее: Мускан, царь пчелинаго народа, издал указ, запрещавший пчелам касаться цветков дурного вкуса, портящих мед, а ослушникам являться к нему. Все исполнили повеление, но одна пчела, любимица царская, нарушила указ и явилась в улей, издавая дурной запах, обличавший ея ослушание. Мускан осудил преступницу и привратников впустивших ее в улей. За них стали просить прощение, но Мускан не согласился, говоря:
Ma rigueur est clemence, et de L`impunite
Previent les suites redoutables:
Combien aurais-je un joir a punir de coupables
Que je sauve aujourd`hui par ma serenite.
Применение этой басни к отставке Глебова - ясно само по себе [62].
Хоть карьера Глебова и была кончена, но, все-таки, Екатерина оставила ему пока должность генерал кригс-коммисара. В одном месте "Разсказов Каробанова", про Глебова сказано, что "по коммисариатской части, за безпорядки, предан суду и наказан запрещением вьезжать в обе столицы" [63].
Насколько верно последнее, то-есть запрещение вьезжать в столицы - неизвестно, но что касается до предания суду за беспорядки по коммисариатской части, то, действительно, Александр Иванович находился под следствием в продолжение восьми лет. Один из пасынков его - Чоглоков, хлопоча о получении недополученнаго Глебовым жалования, в сентябре 1802 года пишет некоему Петру Ивановичу Липинскому: "Вотчим мой, генерал-аншеф и генерал кригс-коммисар Александр Иванович Глебов, по случаю похищения коммисариатскими служителями казенных денег, находился под следствием, не получал жалования, ни полнаго, ни половиннаго с 776 по день конфирмации 784 года, сентября 9 числа" [64].
Что часть состояния Глебова приобретена им также по должности генерал кригс-коммисара, вряд ли можно сомневаться.
Екатерина II, в своих записках, давая портреты нескольких министров, охарактеризовала Глебова следующим образом: "У Глебова очень большие способности, соединенныя с равным прилежанием; это олицетворенная находчивость, но он плут и мошенник, способный, однако, на большую привязанность. Жаль, что он молодым попал в руки Петра Шувалова, по образцу котораго он и сформировался; он слишком тверд, чтобы можно было надеяться, что он изменится; только его личный интерес может его заставить измениться, это все, на что можно надеяться" [65].
Несмотря на такое мнение Императрицы, но только, по добросердечию ли ея или благодаря изворотливости самого Глебова, он, в 1773 году, 21 апреля, был призведен в генерал-аншефы, а через два года, в 1775 году, оказался в числе лиц, судивших Пугачева и его сообщников и подписавших о нем приговор [66].
В этом же году вновь взошла звезда Александра Ивановича, но уже в последний раз: Екатерина вверила ему управление Смоленским наместничеством и Белогородскою губерниею. 25 декабря 1775 года он открыл наместническое правление, деятельно занимался устройством города, учреждением уездных судов и нижних расправ, приобрел любовь жителей благосклонным обхождением, но, мало заботясь о соблюдении казенных выгод, навсегда утратил свое прежнее значение и силу [67].
Малое соблюдение казенных выгод, сопровождавшее всю службу Александра Ивановича, закончилось в Смоленском наместничестве тем, что в 1777 году, то-есть менее чем через два года, на его место был назначен Смоленским и Белогородским наместником князь Репнин, а Глебов оказался под судом. По этому случаю Императрица собственноручно писала ему: "Советую остаться в Москве и отдалиться от губернии" [68].
С 1777 года служба бывшаго генерал-прокурора прекратилась навсегда; последние тринадцать лет своей жизни он проводил по большей части в своем подмосковном имении Виноградове или же в собственном доме на Ходынке около Москвы. Поселившись в имении, вместе с верным и искренно привязанным к нему домашним врачом Гамалеей [69], Александр Иванович занимался устройством своих дел. "Прибыльныя принципии", не покидавшая Глебова всю его службу, оставили след в виде массы всевозможных казенных начетов и взысканий; тут были и Медный Банк, и винные откупа, и интенданство, и недоимки по казенным свинцовым заводам в Финляндии [70], и, вероятно, еще многое, что возстановить сейчас или совсем невозможно, или очень трудно.
Олицетворенная находчивость, про которую еще упомянула Екатерина, спокойствие, вероятно, никогда не покидавшее Александра Ивановича, и насмешливый цинизм проглядываются в сохранившейся черновой его ответа, представленнаго в Сенат, по делу его опекунства над Чоглоковыми, пасынками и падчерицами Глебова.
На требование Сенатом отчета, от 24 июня 1785 года, Александр Иванович "потченнейше" доносит, между прочим, следующее: "а в числе того, сколько и Николаю Чоглокову принадлежало, по силе котораго доклада, в течение времени во всей точности исполнено, и каждый из детей камергера Чоглокова, по содержанию высочайшей конфирмации, следующее ему имение получил, а сим самым и опекунство кончилось". Заявляя дальше, "что главною персоною в опекунстве состоял дядя родной детей покойнаго камергера Чоглокова - граф Иван Симонович Гендриков", и что "сие тем доказательнее, что определенное движимое и недвижимое имение в продажу, которое составляло знатный артикул в имении их, единственно одному ему, графу Гендрикову, препоручено, а я в том ни мало не участвовал", Александр Иванович пишет, "но все мое попечение в том только состояло, чтоб их, то есть пасынков и падчериц моих, по крайней моей возможности, облагодетельствовать, что в самом существе, по любви к матери их, мною исполнено, ибо я", прибавляет он, "из всего имения матери их, подлежащаго мне по законам, ни на одну копейку не взял, но сверх того, до сорока тысяч рублей собственно своего имения отдал и следовательно, по таковым обстоятельствам, не предвидел я, чтобы надобность настояла подавать мне в какое-либо место отчеты, а паче, что о том мне и никакого предписания не было". В заключение же своего ответа, Глебов добавляет, "а о деньгах за проданное имение и сколько оных с накопившимися процентами, видимо в Санкт Петербургском Дворянском Банке, из которых и выдача произведена, по указу Правительствующаго Сената, меньшой падчерице, помнится мне, в 1769 году, но не могу однако ж о сем уверительно Правительствующему Сенату донести по причине таковой, что не только разные и по разным делам отпуски и записки, но и многия у меня надобныя дела и с крепостями погорели" [71].
Таким образом, Александр Иванович, заявлял о сгоревших "надобных делах" и "крепостях", которыя, как мы увидим впоследствии, были уничтожены только в 1812 году, с нашествием в Москву и Виноградово французских войск.
Скапливая себе состояние, Глебов, как и многие богатые помещики того времени, занялся постройкой новой церкви в Виноградове. Было ли это побуждением действительной набожности или простого тщеславия, но в год окончательной отставки Александра Ивановича, в 1777 году, новая церковь была окончена постройкой и освящена.
Постройка ея продолжалась почти пять лет; старая двухэтажная церковь, первый этаж которой на сводах, сохранился до настоящаго времени и виден с правой стороны, при въезде через плотину к усадьбе, была к этому времени настолько ветха, что служить в ней не представлялось возможности.
Московская Духовная Консистория, давая указ о разрешении постройки новой церкви, в нем же указала о приписке на время Виноградовскаго прихода к ближайшему селу Архангельскому. "А доколе оная церковь Владимирския Пресвятыя Богородицы построена и освящена не будет", сказано в указе, "то, чтоб приходские тоя церкви люди не могли лишаться преподаяния мирских треб и слушания божественнаго пения, оный приход приписать по близости к тому селу Виноградову, в село Архангельское".
Постройка новой церкви уже с самого начала была решена на новом месте - где она и находится сейчас - на земле пустоши Тюриковой, с правой стороны большой Дмитровской дороги, считая от Москвы.
Первоночальный план церкви предпологался такой же, как и у старой, то есть двухэтажной. В упомянутом выше указе Московской Консистории, об этом сделано точное указание: "велеть в показанном селе Виноградове, вместо означенной ветхой, во имя Владимирская Пресвятыя Богородицы, а нижнюю Николая чудотворца, каменным зданием, по чину грекороссийскому, по подобию прочих святых церквей, алтарем на восток, на другом способном месте, под присмотром Духовнаго Правления, строить дозволить" [72].
Указ Московской Духовной Консистории о постройке новой церкви был выдан 31 октября 1772 года.
Сделанное в последнем указание на план церкви, в точности исполнено не было и первоночально церковь была выстроена только с одним главным приделом, во имя Владимирской Божией Матери; придел же Николая Чудотворца был устроен только спустя пятьдесят лет.
Точно так же, вместо двух этажей, церковь была выстроена одноэтажная.
Колокольня была поставлена отдельно от церкви, шагов на восемьдесят и наискось от алтаря влево; справа на том же разстоянии выстроено такое же, как и колокольня, здание, с нарисованными на нем посредине часами. Эти обе постройки сделаны в одинаковом с церквью стиле.
Все пространство, находившееся между церквью, колокольней и часами, было обнесено деревянной оградой в каменных столбах. Последние, между часами и колокольней, были высокие, а от колокольни и часов до церкви низкие. Ограда шла правильным полукругом и кончалась, упираясь в притвор церкви.
К сожалению, неизвестно имя архитектора, строившаго церковь; это тем более жаль, что церковь в архитектурном отношении представляет большой интерес и имеет, почти никогда не встречающуюся у православных храмов, форму треугольника.
Что касается до внутренной отделки церкви, то сведения об этом сохранились в виде трех копий "контрактов" [73], заключенных подрядчиками с "его высокопревосходительством, господином генерал-аншефом, Смоленскаго наместничества и Белогородской губернии генерал-губернатором, сенатором и разных орденов кавалером Александром Ивановичем Глебовым". Все они написаны в 1777 году, один в марте, а остальные два 8-го и 9-го апреля.
В первом, крестьянин его светлости генерал-фельдцейхмейстера князя Г.Г. Орлова, деревни Федоркова, Андрей Ларионов, договорился "в селе Виноградове, церковь выштукатурить внутри и снаружи и внутри карниз вести против канастаснаго с сухариками и с маделионами, "а снаружи церковь выкрасить краскою какою от его высокопревосходительства приказано будет, а начать оную работу маия с 15, а июля по 15 число все окончить своими работными людьми из материалов его высокопревосходительства; а за оную работу взял Ларионов двести рублей, да для постою мне и работным людям дать квартеру, также и всякую неделю один раз давать подводу для привозу из Москвы харчу".
В другом контракте, ведомства Московский Гофинтендантской конторы, золотарь Александр Дмитриев сын Казанцов договорился "в новопостроеннной церкве, в ней иконостас весь посеребрить и позолотить самым лучшим серебром и червонным золотом на гулфарбе и по серебру покрыть лаком", "и всю ту упомянутую работу отделать мне Казанцову прочным и хорошим мастерством сего 1777 года августа к 1 числу непременно". Вся работа была произведена, с материалом подрядчика, за четыреста пятьдесят рублей. Чтобы не было сомнения в качестве употребленных материалов, "контракт" заканчивается следующим образом: "а для лучшаго уверения, в образец по одной книжке серебра и золота запечатать, против которых добротою чтоб и во всех вышеупомянутых местах на посеребрение и позолоту употребляемо было".
Третье условие относится к иконам. Заключено оно было "с служителем поручика Фадея Петровича Тютчева, живописцем Гаврилом Антоновым сыном Доматыревым", который договорился в "новопостроенной церкви, на дереве написать святыя иконы в новый иконостас по показанному рисунку и приложенному при сем реестру. А какия иконы писать буду, самым лучшим написать мне живописным письмом, а сверх лаком покрыть, а написать мне Доматыреву иконы оныя августа к 16 числу неотменно". За работу было назначено "денег двести пятьдесят рублев".
В приложенном "реестре образам" перечислено 19 образов; описание их кратко и просто; только под четвертым номером указано подробно: "Владимирской Богоматери, которую врезать во цку ее что принадлежит, росписать угодниками или цветами".
В церковной летописи села Виноградова не видно куда девались все старинныя иконы и утварь из старой церкви. В ней упоминается только несколько вещей перенесенных в новую церковь: храмовая икона Владимирской Божией Матери в серебряной ризе, украшенная убрусом из жемчугов, изумрудов, яхонтов, лалов и одного камня алмазнаго в золотом гнезде; напрестольный крест, серебряный, вызолоченый с чернетью, восьми вершков; серебряный вызолоченый крест двух вершков, с мощами апостола Марка, Алексия Божьяго человека и чудотворца Трифона, евангелие отпечатанное в 1681 году; прологи и октоих, отпечатанные в 1683 и 1685 годах; икона святого Иоанна, без оклада, в шесть квадратных вершков и деревянный высеребряный накладным серебром подсвечник.
Новая церковь в селе Виноградове была торжественно освящена митрополитом Платоном 10 сентября 1777 года [74]. В том же году, рядом с церквью, была выстроена и открыта Глебовым и богадельня для престарелых людей или богадельников, как их называли в Виноградове.
Проживая в Виноградове и в московском доме, удаленный от всех дел, Глебов взял себе в экономки, вдову чиновника, Дарью Николаевну Франц с малолетней дочерью Лизой. Пристрастившись к последней, как к маленькой игрушечке, доставлявшей ему в одиночестве развлечение и утешение, он занялся сам ея воспитанием и образованием, а впоследствии, женившись на ея матери, выдал молоденькую, прелестную свою падчерицу Елизавету Ивановну замуж за суворовскаго воина, подполковника Ивана Ивановича фон Бенкендорф [75]. Брак этот состоялся в 1784 году.
За три года до смерти, Александр Иванович Глебов написал свое духовное завещание: "Во имя Всемогущаго Творца сотворшаго вся, воображая час смертный, я нижеподписавшийся генерал-аншеф и кавалер Александр Иванов сын Глебов, будучи в целом уме и разуме, сим завещеваю и прошу любезную жену мою Дарью Николаевну, урожденную по отце Никласову, когда по власти Всевышняго постигнет меня смерть, тело мое земле предать по обряду христианскому, при той церкви, где она, жена моя, заблагоразсудит. А как жена моя, во время жизни моей, по любви ко мне и совершенной дружбе в приключавшихся мне болезнях и о выздоровлении моем усерднейшее попечение имела и в нуждах моих, на оплату моих долгов два каменные, собственные свои, дома, за шестнадцать тысяч рублей, а к тому разных бриллиантовых собственных же своих вещей, на оплату моих же долгов на тридцать тысяч тублей продала и недвижимое свое имение в Серпейском уезде, сто семьдесят шесть душ, на оплату ж моего долга, в шесть тысяч рублей заложила, а затем во многих тысячах рублях, по дружбе своей ко мне, не только порукою по мне подписывалась, но и сама от своего имени во многих же тысячах векселя давала на оплату моих долгов и теперь по оным должною состоит и одним словом заключить, что она, жена моя, во время жизни моей исполняла долг нелицемерной ко мне дружбы, жертвовала для меня не только всем почти имением своим, но и здоровья своего для моего спокойствия нимало не щадила, и так по правилам честности и добродетели, оказывая долг признавательности моей и благодарности добродетельной жене своей, отдаю ей Московский мой каменный дом с землею и со всяким строением, со всеми уборами и со всяким движимым имением, равным образом все мои недвижимыя имения, состоящия в разных уездах и в разных селениях, с имеющимися в них домами, со всем движимым имением, какого бы роду и звания не было, не исключая ничего, с дворовыми людьми и с крестьянами, с их женами, детьми со всеми потомками и с их пожитками и со всем имуществом, с земляными и со всякими угодьями и со всякими заведениями и к ним принадлежностями, поставляя всему тому цену четыреста тысяч рублей, потому, что все то, не есть мое родовое, а собственно мною нажитое и благоприобретенное; пользуясь же Ея Императорскаго Величества, всемилостивейшей нашей Государыни, истинной и человеколюбивой матери отечества, всевысочайше пожалованною в 1785 году апреля 21 дня всему дворянству грамотою, отдаю в вечное и потомственное владение ей, жене моей. И всякия мои справедливыя претензии и требования на казне и на партикулярных людях, отдаю ей же, жене моей, которыя ей, в пользу свою, отыскивать. Если же по власти Господней жена моя прежде моей смерти окончит жизнь свою, то все мое движимое и недвижимое имение, где и какого бы звания не было, без всякаго исключения, должна по смерти моей получить дочь жены моей, а моя падчерица, Елизавета, жена подполковника Ивана Ивановича фон Бенкендорф; но при том прошу жену мою заплатить все оставшиеся на мне казенные и партикулярные долги, и на те платежи из того движимаго и недвижимаго моего имения продавать и закладывать где и что она заблагоразсудит. Племяннику же моему родному, подполковнику Ивану Глебову, который мне, за все мои, к нему, матери и сестрам его, оказанныя награждения и милости, делал мне многия досады, но со всем тем получил от меня всю часть недвижимаго родного, подлежащаго мне, после моего родителя а его деда имения, да к тому ж сестрам его с матерью более пяти тысяч рублей собственнаго моего имения в награждение им всем от меня дано, и так, если он, племянник мой, будет не покорлив и непочтителен к ней, то и сие число душ оставляю ей же, жене моей и дочери ея, в чем никому из родственников не спорить и не прекословить.
Сие же мое завещание начало и существительное по тому исполнение восприять имеют со дня окончания бытия моего, а в достоверность того, при нижеподписавшихся, почтенных, самоличных свиделелях и с приложением обыкновенной герба моего печати, в собственном моем доме, близ Москвы, на Ходынке, 1787 года, октября 29 дня, подписал я сие завещание генерал-аншеф и кавалер Александр Иванов сын Глебов. Полный генерал, сенатор и кавалер, уволенный от службы граф Петр Иванов сын Панин у сего завещания свидетель был и руку приложил. У сего завещания генерал-поручик и разных орденов кавалер князь Иван, княж Сергеев сын, Барятинской свидетелем был и руку приложил" [76].
Менее чем через три года после написания духовной, Александр Иванович Глебов умер; жена его Дарья Николаевна, ему не наследовала, она скончалась до смерти мужа, а Александр Иванович пережил ее только на шесть дней.
Оба они похоронены в Виноградове перед алтарем выстроенной Глебовым церкви.
На общем, из тесаннаго камня памятнике, были врезаны внизу четыре мраморныя доски. Время уничтожило одну, две другия вывалились и сохраняются в церкви, на четвертой, едва держащейся, вырезано:
В память
великому мужу
родившемуся
26-го августа в 1722 году
бывшему генерал-аньшефу кригскомисару
и орденов святаго александра невскаго и святыя анны
кавалеру
благоразумием мудростию знаниями и безсмертною славою
отличившемуся
прежде времянною смертию у отечества
в 1790-м году 3-го июня
похищенному
александру ивановичу Глебову
воздвигнута сия гробница.
На одной же из досок, относящихся к Дарье Николаевне Глебовой, находится следующая немецкая надпись:
[Текст на немецком языке] [77]
