Глава 2. Прибытие в Советский Союз
Умберто Нобиле "Мои пять лет с советскими дирижаблями". Акрон, США, 1987г.
Мы прибыли на русскую границу 11 июля 1931 года. На Райайоки, последней станции в Финляндии, мы пересели в вагон третьего класса, переполненный американскими туристами. Они пели хором "Интернационал", отмечая этим свое прибытие в Советский Союз. Очевидно, это были коммунисты или сочувствующие коммунистам, совершающие туристское путешествие в страну Социализма.
На станции Белоостров, первой русской станции, в поезд вошли пограничники и таможенники. Один из них - высокий, худой, довольно широкоплечий чиновник, услыхав мою фамилию, весь расплылся в улыбке и приветствовал нас с откровенной доброжелательностью. Он объяснил, что не ожидал увидеть нас, прибывающими в вагоне третьего класса. Ведь он мог бы найти для нас и более удобное размещение. Не стало необходимости проверять наш багаж. Он даже предложил мне (и это было существенным выражением его благосклонности) разрешение на фотографирование, которое в то время было категорически запрещено в Советском Союзе.
"Мы ожидаем Вашего прибытия вот уже пять дней, сказал он. Вы всегда для нас желанный гость. А как поживает Титина?" (моя маленькая собачка фокстерьер, которая сопровождала меня в обеих полярных экспедициях).
Чиновник пригласил нас в ресторан и предложил чаю. Место было удобно устроено и отгорожено стенками, на которых крупными русскими буквами было написано: "Питание только за общими столами", и еще "не плевать".
Скоро мы прибыли в Ленинград. Это было мое третье посещение города. Вокзал был уже восстановлен, окрашен заново, но как и прежде переполнен. Меня сердечно встретила группа людей, которые были специально делегированы и которые с почтительным вниманием сопровождали меня в гостиницу "Европа". В ней я останавливался и в 1926 году.
По пути я заметил те изменения, которые произошли за истекшие пять лет. Улицы были замощены заново, здания частично перекрашены. Город прихорашивался. Его улицы были переполнены. Я слышал, что с 1926 года население здесь возросло от 700 тысяч до двух миллионов.
К гостинице, что на улице Лассаля, я повернул с Невского проспекта. Здесь был тепло встречен приветствиями. Мне предоставили тут самое лучшее помещение, то самое, которое я занимал и раньше. Гостиная, спальня, ванная и прихожая. В этот раз, так же как и тогда, я был гостем Советского Правительства.
Вскоре мне была представлена женщина, моя первая переводчица в России. Высокая, стройная, с хорошеньким овалом лица и музыкальным голосом. Она бегло говорила по-итальянски. Ее звали Лидия Дидерикс. Она сказала мне, что время ее полностью в моем распоряжении, и я сразу же воспользовался этой возможностью, попросив ее перевести одну научную статью, которая меня интересовала. Но прежде всего она хотела согласовать со мной программу на этот день и остальное время моего визита в город.
После полудня я направился в Арктический институт, один из двух, существующих в мире (второй расположен в Кембридже). Здесь я имел продолжительную беседу с его президентом Самойловичем и профессором Визе, назначенным начальником экспедиции на ледоколе "Малыгин".
Визе сообщил мне свою программу. Мы будем выполнять гидрографическую работу, в содружестве с другими советскими учеными. В ней, как и в метеорологических наблюдениях, я должен буду принимать участие. Необходимые приборы предоставляются Ленинградским институтом метеорологии. "Малыгин" будет стараться отплыть на север, как только это станет возможным, в зависимости от состояния льда. До сих пор сведения в этом отношении были неутешительными. Однако, Визе надеялся, что мы получим возможность отыскать путь к северу от острова Принца Рудольфа за широту 82 градуса 4 минуты, достигнутую Полярной Звездой. Интересную часть программы составит посещение острова Одиночества, к которому до сего времени смогли пройти только два судна. Он ожидает, что плавание продлится до 25 августа, так что около 27 или 28 августа мы сможем вернуться обратно в Москву или в Ленинград.
После этого разговора Самойлович попрощался со мной. Он предполагал отбыть в Германию, где намеревался в Фридрихсгафене занять место на борту дирижабля "Граф Цеппелин". Примерно через неделю этот дирижабль предполагал стартовать в Арктику, с тем, чтобы встретить нас у одного из островов Земли Франца Иосифа.
На следующее утро госпожа Дидерикс предложила мне посетить завод фарфоровых изделий. На обратном пути, на Невском проспекте она указала мне на невысокое строение, говоря: "Здесь у нас присматривают за маленькими детьми, пока матери их находятся на работе. Не хотите ли Вы осмотреть это учреждение?" Я охотно согласился.
После переговоров о разрешении на визит и получения согласия (наш визит был неожиданным) мы вошли в дом. Заведующая вышла к нам навстречу: маленькая, полная, темноволосая женщина, приятно выглядевшая. Она предложила мне надеть стерилизованный халат и провела через несколько комнат с детскими кроватками, расставленными вдоль каждой стены. Здесь спали младенцы в возрасте нескольких месяцев. Кое-кто тихонько плакал. Одного из них кормила грудью его мать. Заведующая заметила: "К самым маленьким матери приходят каждые три часа, чтобы покормить их молоком". И она добавила с гордостью: "Этого нет нигде за границей".
Поблагодарив за то, что мне показали, я расписался в книге посетителей и попрощался. В автомашине госпожа Дидерикс пояснила: "Заведующая осталась довольной Вашим посещением. Она коммунистка".
Я воспользовался возможностью спросить ее: - "А Вы сами являетесь коммунисткой?" "Нет!" Воскликнула она горячо. "У них имеются такие пункты, которые я не приемлю, я согласна с ними, но только до определенного предела. Кроме того, я хочу быть свободной. Если бы я вступила в Партию, я потеряла бы всю свою свободу. Я должна была бы идти туда, куда меня пошлют. Я все-таки предпочитаю находиться в стороне от них. Все равно я знаю, что могу оказать им помощь в том, что в моих силах, даже отдать мою жизнь за них, потому что я вижу, что они делают много хорошего, став во главе масс нашего русского народа. Огромный прогресс был ими сделан в развитии нашей культуры. Люди стали грамотны повсеместно. Однажды ночью я видела милиционера, поглощенного чтением исторической драмы. Между прочим, здесь не является необычным встретить ночного дежурного, читающего при свете уличного фонаря. Этого никогда не могло случиться в старые годы".
"Было ли школьное образование обязательным?" "Да, ответила она, но только за последнее время. Пока что результаты недостаточны, если учесть возможности при нашей интеллектуальности. Мы должны сделать больше. Но сегодня в Ленинграде все рабочие имеют читать и писать, и они даже интересуются искусством. Раньше никто, кроме интеллигентов и иностранцев не посещал Эрмитаж. Рабочие массы никогда не входили туда, потому что ничего не знали об искусстве, оно с трудом пробивалось к ним. Но теперь они посещают музей, бесплатно, конечно, и вновь возвращаются туда, так как постепенно начинают получать в этом удовольствие".
Лидия Дидерикс говорила быстро. Она была очень возбуждена, но свет в ее глазах оставался холодным и утомленным. "Моя мать говорит, что это урок, который коммунисты дают нам. Только по ее мнению это урок, который продолжается слишком долго". И она добавила: "Естественно, что моя мать не любит их. Она потеряла свой дом и свой годовой доход. Но эти вещи не имеют значения для меня, потому что я никогда не имела их.
Карпинский предоставил мне свой экипаж. Было очень приятно проехать вокруг Ленинграда, расположившись с комфортом в коляске, которую катила красивая, лоснящаяся, белая лошадь. Однажды она подвезла меня к дому профессора. Его дочь, госпожа Тамашева, ожидала меня у подъезда. Она сказала мне со смехом: "Я могу пожать Вам руку, поскольку я прошла дезинфекцию". Она объяснила, что ее маленький сын был болен скарлатиной и что врач предложил ей остаться с ним на карантине.
Пока мы разговаривали, худенький маленький человек с нечесаной бородой вышел из сторожки. Это был привратник. Евгения Александровна представила его мне: "Барон...", затем улыбаясь, поправилась: "Нет! Бывший барон такой-то".
Как-то в послеполуденное время госпожа Дидерикс пришла ко мне в гостиницу, чтобы переводить монографию о полярных районах. Так как она сказала мне, что живет в гостинице Арктической, то я спросил ее, не проживает ли она там со своим мужем. "Нет, я одна. Мой муж имеет комнату в другом месте. Нам лучше, чтобы мы жили врозь. Я даже не приняла его фамилию. Так что если что-нибудь со мной случится, он не будет причастен". Это напомнило мне вопрос, который я хотел ей задать еще с предыдущего вечера. И я спросил ее: "Какое преимущество здесь в России будет в том случае, если легально выйти замуж?"
"О, это преимущество вот в чем: оно состоит в защите жены и ее детей. В случае развода, если брак не зарегистрирован, то судья имеет затруднение при выявлении того, кто является отцом детей. Это необходимо для того, чтобы обязать отца уплачивать установленные алименты в размере одной трети его заработка. В том же случае, если брак зарегистрирован, то суд считает доказанным, что муж этой женщины является отцом ее детей".
Она продолжала: "Я вижу, что эти проблемы Вас интересуют. Тогда я расскажу Вам мою собственную историю. Я была замужем дважды. Мой первый муж был воспитан совершенно по-иному, нежели я, и он хотел иметь брак зарегистрированным. Сначала я отказалась, думая, что если я буду иметь ребенка, то мне будет легче найти работу, так как преимущество дается одиноком матери с ребенком. В конце концов, я согласилась. Но впоследствии мы развелись, так как мой муж и слышать не хотел, чтобы нам иметь детей. Он говорил, что было бы преступным производить их на свет в такое время. Это буржуазная идея. По-моему, наоборот, ведь дети составляют будущее общества. Я имею очень сильный материнский инстинкт".
"Впоследствии я вышла замуж во второй раз. В этом случае мы не были зарегистрированы, но жили вместе. Я сказала ему: "Я буду Вашей женой фактически, но я не хочу легального брака". Но он настаивал на этом так, что я, наконец, уступила. Однако, как правило, я и теперь называю свою девичью фамилию, я сказала Вам причину этого. Если что либо со мной случится, то я не желаю ему быть замешанным в этом".
"Что же, Вы думаете, может с Вами случиться?"
"Всякое. Я имею весьма частые контакты с иностранцами, а у нас смотрят на это с таким подозрением! Несколько месяцев тому назад в этой гостинице была одна американская дама, и я зачастую навещала ее и беседовала с ней о литературе. Но хозяин гостиницы спросил меня: Почему вы ходите пить чай вместе с американкой?"
"Да", продолжала она, "всякое может случиться со мной. Несколько лет тому назад я познакомилась с одним английским журналистом. Обычно мы вместе ходили осматривать достопримечательности. Меня стали подозревать, что я являюсь шпионкой. Я уехала. В Крыму меня поймали и направили в милицию. Они наводили справки, но ничего не обнаружили. Но, когда спросили меня об английском журналисте, я отказалась отвечать. Мне показалось, что это могло ему повредить, так как он еще продолжал оставаться в России, "я не буду говорить Вам ничего" - сказала я сотруднику милиции. " Если Вы не будете говорить, то будете расстреляны этой же ночью" был ответ. "Тогда расстреливайте меня сейчас же", сказала я. "Нет такого закона, который заставлял бы Вас ждать несколько часов".
Я наблюдал за госпожой Дидерикс в то время, как она это говорила. Ее ясные серые глаза сверкали металлическим блеском. Ее голос стал твердым и язвительным. Она продолжала. "Сотрудник милиции был поражен. Затем он сказал: "Мы это обдумаем".
"Я больше не связана с жизнью. Умереть ничего не стоит. Но ждать этого является для нервов тяжким испытанием. Напряжение нервов - это ужасно. Я ждала их каждую ночь. Когда приходил рассвет, я решала, что они еще не сделали своего вывода. Они, вероятно, телеграфировали в Москву. Но в Москве в это время люди имеют более существенные темы для размышления, нежели о моей персоне. Прошло три дня ожидания, три ужасных дня. В конце концов, они меня освободили".
Вечером ко мне в гостиницу с визитом прибыл профессор Воробьев, мой старый знакомый, который заинтересовался моими дирижаблями несколько лет назад и перевел несколько моих технических заметок на русский язык.
Когда госпожа Дидерикс объявила о его визите ко мне, она добавила: "Я скажу Вам по секрету - было бы лучше, если бы я при этом также присутствовала. Профессор сам попросил об этом. Он пошел в ресторан с тем, чтобы подождать Вас там. Будет более благоразумно, если другой русский человек будет присутствовать при вашем разговоре. Никто не может знать, что может случиться".
Воробьев, как мне показалось, был весьма рад видеть меня. Он говорил о постройке дирижабля. Он задал мне много вопросов, но по поводу своей собственной работы был чрезвычайно скрытен. "Как раз теперь я веду некоторую экспериментальную работу".
Это было все, что он сказал.
Ночью в 1 час 30 минут 14-го июля я выехал в Москву поездом Красная Стрела, в комфортабельном, совершенно новом спальном вагоне. Госпожа Дидерикс проводила меня до вокзала. У входа она остановилась, чтобы обменяться несколькими словами с ожидавшим ее молодым человеком, указав мне на него жестом. Это был ее муж, который пришел сюда с целью увидеть меня. Он приветствовал меня со словами "я ваш друг". Я никогда с ней больше не встречался.
Я прибыл в Москву утром в 11 ч. 30 минут. Здесь также было много народу на вокзале. "Тоже самое везде", - объяснила дама, которая пришла, чтобы меня встретить, - "в театрах, в кино и в других публичных местах". Даже улицы были всегда полны движения, значительно более того, что было при моих предыдущих посещениях в 1926 и 1927 годах.
Едва только я приехал, как имел уже первый контакт с Дирижаблестроем - недавно сформированной организацией, предназначенной для осуществления строительства дирижаблей. В гостинице я нашел молодого инженера, ожидающего меня - человека с чувствительным тонким лицом и спокойными манерами, который хорошо говорил по-французски и по-английски. Его фамилия была Летейзен. Он организовал на 11 часов утра следующего дня нашу встречу с Гольцманом, начальником Аэрофлота, которому был подчинен "Дирижаблестрой".
Гольцман мне очень понравился. На меня произвели впечатление темный цвет его лица и волос, его жесткие вьющиеся как у негра волосы и блестящие глаза, светящие интеллигентностью. Он был начальником Объединения гражданского Воздушного Флота, весьма влиятельной организации, ведающей всей советской гражданской авиацией. Начальные буквы наименования ее по-русски были ВОГВФ, но обычно ее называли просто Аэрофлот.
