"Я иду не в ногу"
Далекое и близкое. В.А. Пешехонов, 2010 г.
Однажды я написал письмо моему однокурснику по педагогическому институту.
«Здравствуй, Юра! Хочу рассказать тебе о том, что я видел 21-го марта, в пятницу, с платформы Шереметьевская.
Это был день, когда я встречался с Гришей Зелениным. Мы выпили три бутылки пива. Я поехал домой. Никаких спиртных напитков больше не употреблял. На вечер у меня была намечена встреча с Ларисой. Я лёг отдохнуть (предыдущей ночью не выспался - встал рано, чтобы не опоздать на плавание в бассейне). Где-то, наверно, после 20-ти проснулся, что-то съел, взял сумку с обувью (Лариса сдавала в ремонт) и пошёл на станцию.
Я пришёл на несколько минут раньше электрички (электричка - 21.23.), стоял на платформе недалеко от её конца (последний вагон). Настроение было хорошее. Отдохнул и взял из починки детские сапожки и туфельки, как просила Лариса. Она будет рада, что я ничего не перепутал (мне сапожник помог найти всё по своим отметкам, я бы сам не нашёл).
В это время внизу, по дороге (или, как я потом думал, может быть, не совсем по дороге, а ближе к железной дороге, к насыпи) мимо магазина мерной ткани и палатки ремонта обуви проехала легковая автомашина. Я был занят своими мыслями, приятными предчувствиями, прокручивал в уме предстоящую беседу с Ларисой о разных новостях и т.д. и, видимо, просто скользнул глазами по этой машине. Некоторое удивление в подсознание моё проникло, когда я, не переставая мысленно разговаривать, увидел, что машина не завернула налево, на улицу Есенина, не проехала под фонарём, а пересекла освещённый отрезок дорожной ленты и по прямой, нисколько не снижая скорости (как я ожидал), ушла в темноту. Но от моих собственных мыслей и переживаний меня это не отвлекло по-настоящему. Я не то чтобы подумал, но как-то краем сознания объяснил увиденное примерно так: мне не видно машину за деревьями, что растут около платформы, или она проехала чуть дальше дороги, потому что там тоже есть дорога. Какая дорога? Я представил, что трактор прошёл по снегу, оставил расчищенный коридор. Когда я шёл на станцию, я не обращал внимание на то, что было у меня под боком, возможно, не заметил, что там тоже есть место, куда может проехать легковая автомашина. (Кстати, такая «просека» в снегу была когда-то именно в том месте, куда въехала машина. Тогда, не помню, этой зимой или прошлой, трактор проторил дорогу, и монтёры по ней прокатили свой вагончик на колёсах.) У меня в воображении появилась эта картина для объяснения того, что я увидел. Я повторяю, в те мгновения я не думал о машине, все мои рассуждения относятся уже к последующим дням и сегодняшнему моменту. Я думал о встрече с Ларисой. Какое мне дело было до какой-то машины? Бывает, вечером видишь автомобиль около станции - мужья приезжают встретить жён, которые возвращаются с работы. У меня были просто побочные впечатления и спонтанные образы, непроизвольное истолкование реальных раздражителей. Точно помню, у машины не горели сзади красные сигналы, не было и переднего света, я бы его увидел. На ровной скорости, плавно она вошла в темноту.
Через несколько секунд после неё, по той же линии, той же трассе, проехал мимо мотоцикл. Я специально отошёл, уже заинтригованный, от края платформы, ближе к перилам, чтобы лучше видеть его. Мотоцикл (или то, что, как и автомашина, похоже на мотоцикл) ехал так же плавно и на такой же скорости, как и автомобиль. Тут я увидел задний красный фонарь. Он был справа, на той части мотоцикла, которая была обращена ко мне. В этой части было возвышение (фигура мотоциклиста?), слева - приращение (коляска?). Я от самых перил следил, куда и как поедет этот мотоцикл? Я устремил своё внимание на освещённый участок дороги. Мотоцикл, как и машина, не изменяя скорости, пересёк дорогу - не свернул! И пропал в темноте. Я не видел его сигнального огня. Мне мешали деревья и, наверно, железнодорожная насыпь. Но я слышал звук мотора. Он был равномерно-приглушённым. Ни перед дорогой, ни при пересечении дороги не было слышно характерных для мотоцикла изменений звука, прогазовки, взвизгивания при преодолении труднопроходимых мест. Мотоцикл урчал или потрескивал на одной тональности. Я снова отошёл на край платформы и смотрел в сторону звука. Появился красный огонёк (уже не мешали станционные деревья и насыпь). Он двигался в сторону Лобни равномерно и без каких-либо подрагиваний. Когда огонёк проплывал примерно мимо железнодорожного моста, я представил, что сейчас он снизится, потом будет подниматься в гору, потому что в том месте (протекает ручей, рядом - заболоченная низина) было понижение рельефа. Но огонёк миновал понижение на одном неизменном уровне. Это меня озадачило. Ровное потрескивание продолжало доноситься до меня. Я вспомнил: приблизительно так работает мотоцикл без глушителя. Далёкий его звук кажется как бы ближе. Но никаких переключений скорости, изменений ритма - нет. Красный огонь был хорошо мне виден, он уплывал вдоль железной дороги. Но не на уровне насыпи - внизу, по роще. Это было для меня в тот момент очевидно. Я стоял и неотрывно смотрел на него и слушал потрескивание мотора. С увеличением расстояния огонь не становился слабее, был довольно яркий, словно красные огни последнего железнодорожного вагона. Я не отводил взгляда от удаляющейся, но не меркнущей красной точки. И представлял такую картину. По краю рощи, вдоль железнодорожного полотна трактором или грейдером проложена дорога, по сторонам её высятся снежные навалы. Дорога не только абсолютно ровная, но по ней ещё проходит ровная земляная тропинка (или асфальт или гравий, как на стадионе?). Нет никаких неровностей, ни ям, ни колдобин, ведь красный огонь плыл по совершенно прямой линии. Кто, какой трактор, зачем проложил такую дорогу, где её никогда не было ни зимой, ни летом, я не думал. Да и что я мог представить, когда на моих глазах удалялся и шёл немного в гору мотоцикл с алым задним сигналом, который минуту назад проехал от меня в двадцати метрах мимо магазина и палатки? Я смотрел на огонёк. Я чувствовал, что мотоцикл уже подъезжает к концу посёлка. В том месте на его пути должны были расти кусты и тополиные посадки. Но у мотоцикла не было никаких колебаний или изменений курса. Со стороны Лобни показался желтоватый свет моей электрички. Одновременно с этим светом я ещё несколько мгновений видел огонёк. У меня не было сомнений, что он шёл именно по роще, на кусты в конце посёлка.
Красный огонь исчез. А свет электрички стал ярче. Было примерно 21.22.
Через минуту я ехал на Водники. И повторял весело про себя что-то вроде «Во даёт!», имея в виду мотоциклиста. Но и теперь полностью на эту новую тему мой рассудок не переключился. Я только представил, что расскажу о том, что видел Ларисе, а утром посмотрю, что за дорогу проложили по роще…
Утром я поехал домой. Шереметьевская. Сходя с насыпи, посмотрел направо, в ту сторону, куда проехали вчера машина и мотоцикл. Никакой дороги, конечно, не было и в помине. Нелепо её было представлять. Я почти каждый день хожу на станцию и запомнил бы её, если бы она была. Какая дорога? Какому трактористу нужно проезжать по снежной целине? Единственные следы, которые я увидел, были кривые следы лыжника, которые невдалеке сворачивали к посёлку…
В субботу и воскресенье я читал и что-то конспектировал, в долгопрудненской библиотеке нашёл газету «Ленинское знамя» за 24 февраля, где напечатали моё стихотворение (заменили два слова, самовольно поставили название; подпись: Валентин Пошехонов), и, кажется, не вспоминал о вечернем «мотоциклисте». Но потом стал вспоминать и думать: что же я видел?
Вечером, в воскресенье, в то же время пришёл на платформу, стоял приблизительно на том же месте и представлял, как всё это было. Да, деревья, действительно, загораживали мне обзор. Но фонарь горел ярко, я не мог прозевать момент, когда машина свернула бы на улицу Есенина. Она бы проехала как раз под самым фонарём. Мне теперь показалось, что машина и мотоцикл проезжали не у самой палатки, но ближе к железной дороге, по фарватеру свободного пространства между линией и палаткой, по тому месту, где лежал нетронутый снег. Я так и представлял это в тот вечер, в пятницу. Но полной уверенности в таком заключении у меня нет. Мог ли я в темноте спутать огонь, движущийся по пешеходной дороже, где я хожу, и огонь, который плывёт по роще, ближе к насыпи, как я видел тогда? Думаю, по тропинке не мог двигаться тот «мотоцикл», она проходит намного в стороне от железной дороги. Дорожка эта оледенела, скользкая, узкая, в двух местах (напротив улиц) - выемки, реальный мотоцикл должен был бы нырять в эти ямы и замедлять ход. Никогда я не видел, чтобы здесь зимой ездили на мотоциклах (у нас хорошо асфальтированная Центральная улица). Даже опытные мотоциклисты с добротными протекторами не смогли бы по ней проехать - неровный, покатый, лёд. Но самое главное, по-моему, почему дорожка отпадает, - она идёт у самых заборов посёлка. Зрение не могло меня так обмануть. Все эти места - рощу, железнодорожные пути - я исходил, исползал, изъездил на велосипеде и вдоль и поперёк ещё с детства.
Ещё вариант такой, размышляю я. Мотоциклист выехал на третий, старый железнодорожный путь и мчался по нему. Я просто не видел (деревья помешали), как он въехал на насыпь. В понедельник утром я надел валенки и от своей улицы прошёл до станции по этому товарному железнодорожному пути. Опять же: теоретически можно проехать по нему: шпал не видно, лёд местами бугрится, местами - ровный. Мог ли я так обмануться, что красный огонёк на железнодорожной насыпи, сверху, на этой линии, принял за огонёк около железной дороги, под насыпью, в роще? «Под» и «над» различить во тьме, конечно, трудно. Но, думаю, я не мог так ошибиться. Товарный железнодорожный путь идёт вдалеке, рядом с двумя другими железнодорожными полотнами; расстояние - метров пять. Когда же в ту пятницу уже светила моя электричка, красное пятно мотоцикла было значительно левее её света. И у меня не могло возникнуть впечатление, что мотоцикл едет по железной дороге. Какие шины нужны, чтобы ехать на довольно большой скорости по льду? С металлическими шипами? Следов нет никаких.
Кто и зачем поедет зимой на мотоцикле по железной дороге (это всё же наиболее вероятная, как-то объясняемая версия)? Куда делась автомашина, без задних сигнальных огней? Тоже - по железной дороге? Об этих «мелочах» я уже не говорю. Раздумывая таким образом, я возвращался домой. Встретил Володю, любителя выпить. Говорю, видел, как мотоцикл проехал по железной дороге. Он не удивился особенно, но сказал, что, ты понимаешь, на мосту стрелки и шпалы, как он их промахнул? Володя ошибался: на мосту (его уже давно переделали) нет ни стрелок, ни шпал - немного оттаявшая на солнце шершавая ледяная дорожка. Тут подошёл ещё один парень, тунеядец и пьяница Славка. Поздоровались. Пока Володя серьёзно задумался о мотоциклисте и рассуждал вслух, Соловей достал из кармана бутылку и стал сосать из горлышка. Володя сразу забыл о железной дороге и повернулся к бутылке. «Ты что пьёшь?» - «Воду», - ответил Соловей и засунул бутылку обратно. «О чём разговор-то?», - спросил он. Я сказал, что видел, как мотоцикл ехал по железной дороге. «Когда?» - спросил Соловей хрипло и грозно, словно это имело какое-то значение. «В пятницу». Соловей недоверчиво взглянул на меня: «Ну как он мог там ехать? Там же шпалы. Ты посмотри». И, указывая, протянул руку, словно железная дорога была не в двухстах метрах от нас, а прямо перед нами, как пустая посуда на столе.
Так я остался со своей загадкой неопознанных ездящих и летающих объектов. 26 марта 1980 года».
«И ЖИЗНЬ, И СЛЁЗЫ, И ЛЮБОВЬ. Мы так безоглядно и самозабвенно любим Александра Сергеевича, что готовы праздновать его юбилеи, невзирая на упрямые календарные даты. Не об этом ли говорит очередная юбилейная книга, посвящённая 200-летию со дня рождения великого поэта?
«Эта книга нужна зрелому, нужна юному человеку, нужна России. Камертоном отбора произведений служила пушкинская строка, давшая название изданию», - пишет во вступительной заметке лауреат пушкинской премии Владимир Ленцов, редактор и составитель поэтической антологии «Я помню чудное мгновенье» (Москва, «Рекламная Библиотечка Поэзии, 2000).
Да, красочная антология опоздала к общенациональному торжеству. Но в нынешнем году отмечается 170-летие со дня венчания Александра Пушкина и Натальи Николаевны. И весомый том, изданный на отменной мелованной бумаге и оживлённый выразительными цветными иллюстрациями, не случайно собрал высокую любовную лирику примерно тысячи российских поэтов 18-го, 19-го и 20-го столетий.
Я думаю, что в обширном разделе современной лирической поэзии, названном «И жизнь, и слёзы, и любовь», не затеряются и будут по достоинству оценены любознательными и благодарными читателями возвышенные стихотворения трёх долгопрудненских авторов - Владимира Богатырёва, Лидии Паламарчук и Ивана Подсвирова» («Долгопрудненские страницы», 24 марта 2001 года).
«АРИИ В ИСПОЛНЕНИИ ПОЭТА. В переполненном зале клуба кондитерской фабрики «Красный Октябрь» на Берсеневской набережной прошёл юбилейный спектакль-концерт «Оперетта - любовь моя», посвящённый 20-летию фабричного вокального коллектива, которым бессменно руководит заслуженный работник культуры Российской Федерации Людмила Черпакова. Многочисленные зрители благодарно и восторженно встретили жизнерадостные сцены из оперетты «Трембита», в которых принимал участие бывший рабочий «сладкой» фабрики Александр Дудников, долгопрудненский поэт и член литературного объединения «Клязьма». Действительно, «наши Паваротти», как назвал самодеятельных певцов и артистов ведущий праздничного вечера, были достойны бурных аплодисментов и восторженных возгласов «Молодцы!», «Браво!», «Спасибо!» («Долгопрудненские страницы», 5 мая 2001 года).
«СТРАШНЫЙ И ЖАЛКИЙ. С понедельника по пятницу включительно, в течение трёх недель на телеканале REN-TV демонстрировался многосерийный художественный фильм «Игры в подкидного», поставленный режиссёром Александром Клименко по мотивам документальной повести московского прозаика Сергея Алиханова «Клубничное время», которая в 1993 году была опубликована в журнале «Континент». Его главный редактор, Игорь Виноградов, рецензируя напечатанное повествование-хронику, где ни один персонаж, ни одна ситуация не придуманы, отметил «бесчисленное племя самых разнообразных торгашей, отлично чувствующих себя в обстановке нынешнего хаоса и разрушения, ловко приспособившихся к условиям нашего рынка и умело делающих деньги из ничего, из самого воздуха нашей эпохи». И сделал неутешительный вывод: «Именно от них, похоже, более всего пока что и зависит наша сегодняшняя повседневная жизнь, именно они, а вовсе не Президент или Правительство, не политики и не составители экономических программ всё ещё держат в своих руках главные нити и от уровня её, и от инфляции, и от дикой чехарды цен… Да, это страшный и жалкий мир. Страшный – потому что здесь царят волчьи законы, здесь нет места слабым. А жалок этот мир – человеческим своим уровнем, поистине ничтожным и убогим».
Прототипом одного из главных героев повести и телесериала стал давний друг писателя долгопрудненский композитор Валерий Лозовой. Роль энергичного авантюриста и дельца, человека горбачёвско-ельцинской, криминальной полосы жизни нашей страны, исполнил известный актёр Виктор Проскурин. В этом несентиментальном, иногда весёлом, иногда жутком, но правдивом фильме, каждая серия которого начинается с беспощадной, язвительно насмешливой оперной арии, настойчиво напоминающей всякому разумному представителю рода людского, что «люди гибнут за металл», также снялись артисты театра и кино Владимир Симонов, Екатерина Климова, Сергей Никоненко и Светлана Брагарник. («Долгопрудненские страницы», 19 мая 2001 года).
Я прочитал и просмотрел отличную по полиграфическому исполнению книгу «От дирижаблей до ракет». Интересны страницы о прошлом, которое всегда покрывается дымкой загадочности, о первых дирижаблях России и Долгопрудного. Уникальны фотографии, многие из которых пригодились бы для будущей книги по истории города.
Когда рассказывается о самолётах и ракетах и приводятся разнообразные диаграммы, чертежи и технические данные, то книга напоминает некий справочник или энциклопедию. Отчетные статистические места надо бы чередовать с описательными, образными, живыми. Воспоминания и очерки о горожанах, конечно, оживили бы книгу.
По-язычески приятно прочитать о том, как наши (долгопрудненские) ракеты страшили и сбивали американцев и американские бомбардировщики и истребители в Китае, Вьетнаме, Ливии и других странах.
О «самом-самом» нужно говорить с оговорками, если это касается истории. Или подтверждать высказывания выписками из документа и авторитетными цитатами. На странице 9-й говорится: «Самым крупным было село Озерецкое, в котором в начале 17 века был 151 двор». А в книге «Лобня» (Москва, 1994) сказано, что «в 1646 году в селе Озерецком было 63 крестьянских двора».
Фактически неверна фраза на странице 26-й: «29 сентября 1937 года экипаж дирижабля СССР В-6 «Осоавиахим»... установил мировой рекорд». Рекорд установлен не 29-го сентября, когда дирижаблисты только взлетели, а 4-го октября, через 130 часов и 27 минут рекордного полета.
На страницах 115-й и 135-й повторяются, слово в слово, три абзаца, начиная с «1958 год стал весьма знаменательным...»
И прямо-таки жалко смотреть на чёткий шрифт и качественную бумагу, когда встречаются досадные опечатки. Должно быть: «И.Д. Папанин» (стр. 28), «Красная Армия» (стр. 40), «советскому руководству» (стр. 183). В названиях орденов слово «орден» пишется с маленькой (строчной) буквы (стр. 239-240). На странице 34-й должно быть: «Под Бескудниковом». Если бы это была фамилия, как у персонажа песни Высоцкого, Бескудников, тогда было бы верно: «Над Бескудниковым Олегом». А название «Бескудниково» склоняется по типу слов «Бородино» и «окно».
Кстати. Если бы найти долгопрудненца, который был на концерте Высоцкого в МФТИ и который написал бы воспоминания... Когда я работал в охране Физтеха, мне рассказывали, что желающие увидеть нашего барда чуть было не сорвали массивные двери концертного зала.
Читая о маршруте дирижабля В-6 (стр. 26), я снова убедился, что нельзя доверять газетам, нужно искать серьёзные, достоверные издания и первоисточники.
В газете «Долгие пруды» от 6 сентября 2002 года называется один маршрут полета В-6, в книге «От дирижаблей до ракет» - другой, в воспоминаниях Умберто Нобиле - третий. Разница небольшая, и всё-таки... Итальянский генерал пишет: «Один за другим они пролетали города, над которыми дирижабль В-6 сбрасывал послания, прикреплённые к флажкам-вымпелам: Новгород, Шуя, Иваново, Калинин, Брянск, Курск, Пенза, Воронеж, Васильсурск». Нобиле так описывает завершающие часы полета: «Паньков радировал наземному командованию с просьбой разрешения на полёт до утра 5 октября. Ему разрешили продолжать полёт только до 5 часов пополудни 4 октября. Дирижабль продолжал крейсировать в окрестностях Москвы. После полудня он летал над городом, и Паньков радировал: «Я упаковал своё последнее послание в деревянном футляре и время от времени поглядывал в окно. Люди на улицах и площадях Москвы останавливаются, смотрят вверх и машут нам руками...» (альманах «Долгие пруды», № 4, 1997).
В газете «Долгие пруды» от 7 сентября 2001 года написано (по материалам Е. Тюфтяковой), что «весь экипаж дирижабля «СССР В-6» погиб». На самом деле из 19 членов экипажа 6 дирижаблистов остались живыми.
Не знаю, нужно ли заполнять книгу по истории документами относительно молодых организаций. Одно дело - страница протокола 1932 года с известными фамилиями: Куйбышев, Хрущёв, Тухачевский, Егоров, а другое - постановление 1992 года об образовании единой пенсионной службы. Как говорится, дистанция огромного размера.
Можно было бы составить книгу «Долгопрудный глазами писателей» (подобрав какое-то другое, более живое название), куда вошли бы стихотворения и проза Владимира Богатырёва, Лидии Паламарчук, Нины Шевцовой, Сергея Щербакова, Ивана Подсвирова, Бориса Попова, Анатолия Орлина, Лидии Рыбаковой, Людмилы Кузьминой, Николая Позёмкина, Елены Панкратовой, Алексея Голенкова, Галины Леонтьевой, Людмилы Медущенко, Игоря Горностаева и наиболее удачные тексты членов ЛИТО «Клязьма». Руководители управления культуры не заинтересованы в качестве материала, который публикуется в альманахе, им не нужны писатели-профессионалы нашего города, им нужно отчитаться, показать, что они работают с авторами, что действует городское литературное объединение, и заслужить похвалу начальства. Футбольные тренеры не ленятся и летят через океаны, чтобы посмотреть на талантливого игрока и пригласить его в свою команду, а чиновнику важно только то, что работает на его авторитет и не лишает его премии. Таким образом, долгопрудненскому читателю даётся искажённая и неполная картина литературной жизни нашего города.
И прекрасно то, что руководители долгопрудненского завода, не превратившиеся в гоголевские «кувшинные рыла», помнят о своих рабочих и инженерах, мастерах и профессионалах, и рассказывают о них в отлично изданной книге «От дирижаблей до ракет».
«ПО СЛОВУ, ПО ЗВУКУ. Если не ошибаюсь, лет двадцать прошло, как у Владимира Пешехонова в издательстве «Современник» вышла первая книга стихов «Подмосковное время». Тогда - на фоне плановых «кирпичей» маститых авторов - она казалась тоненькой. Стихи об отце, о собственной армейской юности да о «малой родине» - обязательный набор, без которого тогдашнюю «молодую поэзию» к книжному прилавку и близко не подпускали.
Сегодня - воистину экономика стала экономной! - очередная книга Владимира «По слову, по звуку» (издательство СИП РИА) ещё тоньше, и форматом - поменьше, и обложка более чем простенькая. Самое трудное, признаётся автор, - из огромной массы написанного выбрать четыре десятка стихотворений, чтобы всё-таки составилась не журнальная подборка, но именно книга.
Книга получилась. Жаль, что не такая объёмная, какой достоин этот, вероятно, самый значительный на сегодняшний день подмосковный поэт, чей творческий рост, по моему мнению, до сих пор продолжается, хотя вроде бы и тема у него всё та же - вольное блуждание человеческой души в чудесном подлунном мире» (А. Соломонов. «Родники», 4 августа 2001 года).
9 июня 2001 года в газете «Долгопрудненские страницы» был опубликован мой рассказ об известном поэтическом альманахе.
«И СНОВА «ДЕНЬ». После девятилетнего перерыва к российскому читателю возвратился альманах «День поэзии», который издаётся с 1956-го года и который редактировали многие знаменитые писатели, в том числе Юлия Друнина, Владимир Соколов и Анатолий Передреев.
Любители и почитатели поэтического жанра, собравшиеся на презентации «Дня поэзии» в Большом зале Центрального Дома литераторов, минутой молчания помянули двух, как было сказано со сцены, «великих» деятелей русской культуры - поэта и прозаика Анатолия Жигулина и философа и критика Вадима Кожинова.
Если судить по добротной бумаге и твёрдому глянцевому переплёту, «День поэзии-2000» (Москва, «Русский мир») несомненно украсит элитарную книжную полку самого взыскательного книголюба. А если судить по объёму, то этот выпуск оказался наиболее вместительным по сравнению со своими предшественниками - 384 страницы!
Издание порадовало коллекционеров и читателей двумя восьмистраничными блоками чёрно-белых и цветных архивных фотографий, с которых куда-то в неведомые дали 21-го века, а может быть, и дальше, внимательно, весело и грустно смотрят Николай Заболоцкий, Николай Рубцов, Юрий Кузнецов, Белла Ахмадулина, Владимир Крупин и другие писатели прошлого и нынешнего столетий.
Публикуя заметки о русской духовной поэзии и её наиболее примечательные и выдающиеся образцы, альманах отметил общезначимое 2000-летие христианской веры, а к 200-летию первого издания гениального «Слова о полку Игореве» обнародовал новый перевод уникального произведения древнерусской литературы 12 века и напомнил о славном языческом певце, о несравненном Бояне, который «растекался мыслию по древу» - по символическому мировому дереву, или древу жизни.
Редакторы и составители не забыли и две другие знаменательные даты. Отпраздновано 200-летие со дня рождения Евгения Баратынского, поэта, по словам А. Блока, «опередившего свой век в одиноких мучениях и исканиях». Его зрелая лирика предельно напряжена неразрешимыми жизненными противоречиями, наполнена трагедийными мотивами, характерными для искусства барокко, и щедро насыщена впечатляющими метафорическими символами. К 100-летию со дня рождения популярного поэта-песенника Михаила Исаковского публикуются его звучные и гармоничные песенные стихотворения, до сей поры любимые его благодарными соотечественниками.
Гостиная альманаха пригласила в гости литературную студию «Кипарисовый Ларец», созданную в 1982 году как литературная студия: Московского физико-технического института. Многие студенты МФТИ, даже далёкие от образного художественного творчества, приходили на занятия этого своеобразного гуманитарного факультета. Тематические вечера и встречи с Андреем Тарковским, Альфредом Шнитке, Вадимом Абдрашитовым и другими обаятельными и талантливыми современниками собирали большую аудиторию. Члены литературной студии мечтали о возрождении и воссоздании утраченной и разрушенной гуманистической культуры России. Из мастерской «Кипарисового Ларца» вышли многие оригинальные поэты и переводчики.
В обширном разделе, названном «От Москвы до самых до окраин», в алфавитном порядке размещены стихотворения 399 авторов, ныне здравствующих, опытных и молодых, известных и полуподпольных. И потому, наверно, напрасно в последние годы в некоторых газетах и журналах горестно и надрывно иронизировали чёрные пессимисты или просто ипохондрические шутники, рассуждавшие о наступившей и необратимой «ночи поэзии». Нет, поэтическое творчество, как и вездесущая неизбывная музыка, не прервётся и не прекратится. Но, видимо, одичали мы не на шутку. Нам далеко ещё до 19-го века, до той якобы «безграмотной» российской империи, в которой вместе с Пушкиным писали и публиковали свои оды, элегии и стансы более тысячи поэтов, любителей и профессионалов.
Однако в аналитической статье «Два слова о современном состоянии поэзии» Вадим Кожинов (замечу кстати, что он публиковался в нашем альманахе «Долгие пруды») отметил сегодняшний «значительно» возросший качественный уровень поэтического материала и выразил надежду на скорое, связанное с культурным развитием, возрождение нашей страны: «Тот факт, что, несмотря на самые неблагоприятные обстоятельства, множество людей, больше, чем ранее, в 1960-1970-е годы, обращается к поэтическому творчеству, свидетельствует о неиссякшей духовной энергии России».
Кроме всего прочего, в изданном альманахе публикуются два стихотворения долгопрудненского поэта Владимира Богатырёва, три - Лидии Паламарчук-Богатырёвой и одно - вашего покорного слуги. И, по-моему, не только для обрадованных авторов интересно и важно то, что на страницах возобновлённого всероссийского «Дня поэзии» оттиснуты знакомые и родные слова «город Долгопрудный» и «посёлок Шереметьевский».
«ТОНКАЯ, НЕГРОМКАЯ ПОЭЗИЯ. Вышла очередная книга стихотворений Владимира Пешехонова, поэта тонкого и негромкого. В поэзии он не новичок, поэтому не стоит разбирать по отдельности представленные тексты - они сделаны добротно, профессионально.
Книга называется «По слову, по звуку» (Москва, СИП РИА, 2001). Я всегда недоумевал, как авторам удаётся подбирать названия своим книгам? Читал я сборник В. Пешехонова и удивлялся, почему же он так называется - ведь большинство стихов посвящены осенней поре и наполнены тем грустным настроением, которое она навевает. Среди разнообразных примет осени автор особое внимание уделяет образам, которые связаны с водой: «Враждебные думы волна за волной тревожат меня... / Когда раздвигая дурную молву, / Как водоросли, не иду, а плыву / Равнинной дорогой». Таких примеров можно привести много.
Автор свободно пользуется различными приёмами стихосложения. Благодаря этому сборник подобен красочному ковру, по долевому направлению которого ритмика стихов: лёгкие, стремительные трёх- и четырёхстопные ямбы, чередующиеся время от времени с трёхсложными размерами, а в поперечном направлении - строфика: в массиве четырёхстиший встречаются и двустишия, и шестистишия, и даже октавы.
Подойдя к концу сборника, я оказался в весьма звучной словесной массе, звучание которой настолько завораживает автора, что, по-моему, смысл теряет для него ценность и его становится непросто найти: «А сверху, в остуженных медля ветвях, / Отверженный, сыплется медленный прах. / И грач на возвышенной вербе не зря / Молчит, непонятную требу творя./ И я замираю невольно под ним, / Высокой и властною тайной храним».
После этого я, наконец, понял, насколько удачно найдено название книги.
Фонетическая магия властно захватывает автора, и в стихотворении «Обратной дорогой пройдя...» он, кажется, полностью отказывается от каких-либо правил, упорядочивающих синтаксическую структуру текста, что делает его трудным для понимания.
Помимо этого обращает на себя внимание следующее обстоятельство. В поэтических сборниках часть стихотворений имеет определённые названия, часть - обозначается звёздочками. В содержании последние указываются первыми строками, заключёнными в кавычки. В рассматриваемой книге содержание приведено так, что в нём не указано ни одно из стихотворений, имеющих название. Что это? Типографские недочёты или странная шутка?
В заключение следует сказать, что появление сборника стихотворений Владимира Пешехонова - отрадное явление в культурной жизни города. Человек тонко чувствующий, автор как бы останавливает несущегося неведомо куда соотечественника и напоминает, что жизнь прекрасна, что стоит замедлить свой бег и вглядеться в окружающую красоту, и задуматься о своём предназначении» (В. Маковский. «Долгопрудненские страницы», 24 ноября 2001 года).
В 2001 году вышел из печати очередной, шестой номер альманаха «Долгие пруды», который оказался качественно и принципиально новым изданием, объединяющим, казалось бы, необъединимых, удивительно самобытных, самодеятельных и профессиональных литераторов нашего города.
Впервые «Долгие пруды» были изданы без обязательных и поголовных авторских фотографий. И не только по финансовой причине. Члены редакционной коллегии, кстати говоря, впервые собравшиеся вместе, единогласно решили, что писатели – не артисты и что настоящее и единственное лицо беллетриста или стихотворца – это его повести или баллады. Впервые альманашные поэты, прозаики и очеркисты располагаются по справедливому алфавитному порядку во избежание возможного редакторского произвола и чтобы читатели самостоятельно в меру эстетической подготовленности и личного вкуса оценили достоинства и недостатки каждого автора.
Впервые долгопрудненцы знакомятся с православными стихотворениями Владимира Богатырёва; с убедительными и достоверными рассказами Ивана Подсвирова, члена Правления Союза писателей России, лауреата Пушкинской премии; с непринуждёнными и самоироничными лирическими откровениями лауреата премии имени М. Горького Сергея Щербакова, когда-то окончившего долгопрудненскую школу № 5, и со стихами Владимира Носкова, сотрудника газеты «Крестьянские ведомости».
И вот я снова блаженно вдыхаю ускользающий, но ещё первозданный и бесподобный запах типографской краски первой страницы.
В. Богатырёв:
«Мне к вам пришастать – три версты спульнуть,
Мимо кончин – и матери, и брата;
И не было дано путей превратных,
И я благословлю свой крестный путь».
Публикация Александра Дудникова наиболее значительна и привлекательна изо всех его публикаций. Раньше необычные и парадоксальные дудниковские тексты не печатали потому, что их якобы не поняли бы недоразвитые народные массы. Но метафорические, лирико-философские композиции Александра и не надо понимать: они же не алгебраические формулы и не радиоэлектронные схемы. Достаточно просто читать их и радоваться богатой и щедрой фантазии и редкостной творческой свободе, которые дарованы поэту:
«То ли лирик угорел,
то ли физик спился…
А Левша, от математики,
Протоном подавился».
Свободно и легко, словно под негромкий перезвон верной гитары, звучат и перекликаются певучие строфы Ильи Макарова, у которого недавно вышла первая книга под названием «Оберег»:
Я опрокинут и смотрю извне,
А может, я лечу среди миров
По неизвестной звёздной крутизне
Со скоростью космических ветров».
По-детски непосредственные повествования-воспоминания Елены Панкратовой сами собой складываются в густонаселённую, подробную, задорную, временами печальную семейную хронику: «Мою бабушку, Матрёну Фёдоровну, я помню с первого класса, когда она приезжала погостить с младшим двоюродным братом Петькой. «Бандит», как Матрёна Фёдоровна называла своего любимца, в свои шесть лет был неугомонной и сложившейся личностью. Вначале он подбил меня разжечь костёр прямо в комнате, которую мы снимали».
Интонационно неторопливые строки Бориса Попова как бы светятся врождённой любовью к неброским берёзам и осинам и к неожиданно пышной цветущей сирени, к исконному русскому слову и к размеренному старинному укладу и ладу:
«Припомнил я мамины сочни.
Блин пресный сложён пополам,
Начинкою – творог сочный,
Иль каша, картошка ли там».
Нина Шевцова, замечательная поэтесса, на слова которой пишутся песни, и в исповедальной, самоаналитичной прозе, прежде всего перед самой собой, ставит узловые жизненные вопросы: о вере, надежде и верности любимому человеку, семье и дому.
Снова, уже в который раз я невольно и отрешённо повторяю про себя естественные, непринуждённые и самоироничные лирические откровения Сергея Щербакова, лауреата литературной премии имени А.М. Горького:
«Я плохо встретил Новый год –
Сидел один и ждал рассвета,
Всё думал – кто-нибудь придёт,
Но «кто-нибудь» гуляла где-то».
Да, старательный и требовательный редактор альманаха Николай Позёмкин умело собрал и объединил под одной обложкой наиболее совершенные произведения самых разных по стилю, мировоззрению и опыту долгопрудненских литераторов.
6-й номер альманаха по художественному уровню опубликованного материала стоит несомненно выше предыдущих выпусков.
Внимательные и взыскательные читатели запомнят и полюбят, конечно, не все прочитанные рассказы или стихотворения. Но, главное то, что «Долгие пруды» снова помогают общаться городским авторам – и реально, и посредством авторской речи, зафиксированной на страницах данного издания, ибо основная задача истинного искусства – всегда и несмотря ни на что служить и способствовать общению и сближению людей.
«ОБ УЧИТЕЛЕ. В январе 2001 года умер выдающийся литературовед и самобытный историк Вадим Валерианович Кожинов (1930-2001), который с 1977-го года руководил литературной студией «Красная Пресня», впоследствии названной «Трёхгорка».
Он родился в Москве, окончил Московский государственный университет и начал публиковаться в 1950 году. Его статьи и исследования переведены на многие языки мира. Широко известны его книги «Стихи и поэзия», «Тютчев», «Судьба России». До конца дней своих он мало заботился о званиях и наградах и оставался кандидатом филологических наук, занимая должность ведущего научного сотрудника Института мировой литературы.
Во вступительной заметке к третьему изданию своей знаменитой работы «Как пишут стихи», которая впервые издана в 1970 году, Вадим Валерианович обращается к нынешнему читателю: «В наше «смутное» время многие люди - что может даже удивить - продолжают и читать, и писать стихи. Жива и литературная студия на Трёхгорке. Её поэтам я посвящаю это издание моей книги».
В 1994 году В. Кожинов был гостем нашего городского литературно-художественного альманаха «Долгие пруды» и рассказал о творчестве значительного современного русского поэта Юрия Кузнецова.
И вот вышла книга «Слово об Учителе» (Москва, 2002) с подзаголовком «Литстудия на Пресне о Вадиме Кожинове». В ней более двадцати членов кожиновского литературного кружка вспоминают о своём наставнике.
Михаил Грозовский, новый руководитель народной студии, созданной еще в 1923 году советским прозаиком Александром Серафимовичем, называет Кожинова «человеком энциклопедических знаний и острейшего поэтического чутья» и признаётся: «Не склонный к собирательству и коллекциям, я храню в ящике письменного стола память о личных встречах и некоторых общих литературных делах - беглые записки, внизу помеченные «В.К.», словно знаком высшего качества. Умные, приветливые, лаконичные. Я храню его голос на любительских магнитофонных плёнках - обрывки кухонных застолий вперемешку с основательными публичными выступлениями в больших аудиториях и на телевидении. Храню звуки, связанные с его присутствием у себя дома: чирканье спички при закуривании очередной сигареты, характерное покашливание, оброненное слово, смех, реплику... И ещё я храню его песни».
Кожинов напевал, аккомпанируя себе на гитаре, лирические стихотворения Анатолия Передреева, Николая Рубцова, Владимира Соколова - своих любимых авторов и друзей.
Поэт Александр Гусев, известный долгопрудненцам по стихотворной подборке, опубликованной во втором выпуске альманаха «Долгие пруды», посвятил Учителю оригинальное лирико-философское стихотворение под названием «Озарение».
В небольшой, но любовно и благодарно составленной книге помещены отрывки из дневника долгопрудненского писателя Владимира Пешехонова и записанные им дословные высказывания Вадима Кожинова: «Отвергнув религию, мы получили такой страшный вакуум, который не можем заполнить»; «Подлинный дар может оживить любые традиционные формы. Посредственность обычно занимается экспериментами»; «Поэзия создаётся тогда, когда что-то преодолевается со значительными усилиями. Оттого-то каждому заметна разница между фигурой, высеченной из камня, и штампованной пластмассовой поделкой»; «Поэту нужно заблудиться и вновь найти единственную, верную дорогу».
Редактор и составитель первого сборника воспоминаний о видном русском мыслителе и просветителе, Михаил Грозовский не сомневается, что «время всё расставит на свои места, и большая полновесная книга, скажем, из серии «Жизнь замечательных людей», о явлении такого масштаба, как Кожинов, ещё впереди» (Е. Панкратова. «Долгопрудненские страницы», 12 октября 2002 года).
«О ВОЙНЕ, О РОДИНЕ. Вышли из печати третий и четвёртый номера антологии «Отчее Слово» (Москва, «Кивотка», 2002), в которую отбираются духовные и православные стихотворения московских и российских авторов. В аннотации указано, что «два первых выпуска разошлись одномоментно, получили всероссийский и даже мировой резонанс, став библиографическим раритетом».
Редакторами и составителями антологии, которая основана Московской городской организацией Союза писателей России в 2000 году, являются долгопрудненские поэты Владимир Богатырёв и Лидия Паламарчук. Они знакомы долгопрудненскому читателю по альманаху «Долгие пруды». Фотография, на которой они запечатлены вместе с Галиной Яковлевной Джугашвили, внучкой И.В. Сталина, помещена на третьей стороне обложки очередного тома «Отчего Слова», посвящённого Великой Отечественной войне.
Галина Яковлевна, член Союза писателей России, написала рецензию на роман В. Богатырёва «Послание к Галатам». Отрывки из него, главы «Будённый у товарища Сталина» и «Сталин в Ялте», публиковали газета «Литературная Россия», журнал «Воин России» и «Рекламная библиотечка поэзии». Г. Джугашвили убеждена, что «Сталин - фигура астрального, космогонического порядка, то есть от Бога. Потому-то он и неоднозначен для обывательского понимания, неодномерен, как истина, и творчески несхематичен». Далее рецензент отметил: «Не может не удивить авторский язык. Кратко и точно говорят как представители простого народа, так и обитатели царственных дворцов Кремля. Лобовое столкновение языковых пластов и речевых полей высекает чудесную энергию неисследимости... Думается, что роман будет прочитан, как и должно - как исторический урок и психологический детектив: с не ослабевающим, а всё возрастающим интересом и вниманием. Лично я его одолела на одном дыхании».
Сразу же следом за рецензией Галины Джугашвили напечатано переведённое с грузинского стихотворение её знаменитого деда, Иосифа Виссарионовича, нашего последнего генералиссимуса:
«Шёл он от дома к дому,
В двери чужие стучал.
Под старый дубовый пандури
Нехитрый напев звучал.
В напеве его и в песне,
Как солнечный луч, чиста,
Жила великая правда -
Божественная мечта...».
Третий выпуск «Отчего Слова» открывается статьёй «Русская литература и армия», которую предложил известный прозаик и критик, председатель Московской писательской организации и профессор Литературного института Владимир Гусев. Он говорит о «факторе внешней опасности», игравшем огромную роль в истории русского государства, из-за чего в России была привычна «военизация даже и обыденной жизни, уважение и поэтизация всего военного».
«Петруша Гринёв у Пушкина - военный.
Как военными были Денис Давыдов, Баратынский, Бестужев-Марлинский, Полежаев, А. Одоевский и многие, многие.
Как были военными Лермонтов и его герои - Печорин, Максим Максимыч, герои стихотворений «Бородино», «Валерик», «Наедине с тобою, брат...», «В полдневный жар в долине Дагестана...» и других.
Как был военным Лев Толстой с его «Севастопольскими рассказами», «Казаками», «Хаджи-Муратом», «Кавказским пленником» и, наконец, «Войной и миром» с её Андреем Болконским и Платоном Каратаевым.
Как были военными многие симпатичные герои Чехова (см. «Три сестры»), Гаршина, Куприна, лирический герой Николая Гумилева...
Вся русская литература первого ряда шла под знаком военного мужества и благородства».
В антологию о войне включена большая стихотворная подборка Лидии Паламарчук. Под её семью стихотворениями, созданными в 2000 и 2001 годах, обозначено место написания - Долгопрудный.
В «Отчем Слове» также опубликованы два стихотворения долгопрудненского прозаика и поэта Ивана Подсвирова и тексты Александра Гусева и Маргариты Мысиной, которые были авторами литературно-художественного альманаха «Долгие пруды».
Напомню, что в начале прошлого года в Малом зале Центрального Дома литераторов, по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, прошла «Первая Московская конференция литераторов, творящих в духе Православного учения». В работе этого писательского форума приняли участие более семидесяти авторов богатырёвской антологии, священнослужители, богословы и представители прессы. Владимир Богатырёв увлечённо и компетентно сделал интересное сообщение на тему «Православная поэзия сегодня».
Ну, а четвертый том «Отчего Слова» составили произведения 230-ти поэтов Москвы и России «О Родине большой и малой». И в нём город Долгопрудный упоминается шесть раз - после стихотворений Владимира Богатырёва, Лидии Паламарчук и Валерия Лозового» («Долгопрудненские страницы», 16 ноября 2002года).
В 2002 году вышел из печати очередной, пятый выпуск автобиобиблиографического ежегодника «На пороге XXI века» (Москва, «Московский Парнас»). В этой объёмной широкоформатной книге собраны автобиографии, воспоминания и размышления 986-ти писателей из Москвы, Санкт-Петербурга, Смоленска, Вологды, Красноярска, Владивостока и других городов, деревень и сёл нашей страны. В ней представлены долгопрудненские авторы - под одной обложкой с такими признанными мастерами художественного слова, как А. Вознесенский, Глеб Горбовский, Юрий Кузнецов и Светлана Кекова, что весьма отрадно и приятно.
Владимир Богатырёв рассказывает, как он начал учиться в победном 1945 году, когда его семья «выехала к ссыльнопоселённому, - после отбытия десятилетнего срока в лагерях, - умирающему отцу моему в Алтайский край». После окончания школы рабочей молодёжи и Московского библиотечного института Владимир Григорьевич работал разнорабочим, «а также – от заведующего техархивом проектного института до стрелка ВОХР».
Лидия Паламарчук-Богатырёва издала в Москве три книги лирики, которые получили «благоприятные отклики у читающей публики» и стала лауреатом конкурса духовной поэзии, посвящённого преподобному Сергию Радонежскому. Но Лидия Ивановна вспоминает и о других жизненных делах и заботах: «По основной специальности, ясельная медсестра-воспитатель, проработала не один десяток лет. Мать, вырастившая двоих детей».
Валерий Лозовой, композитор и член Союза писателей России, повествует об украинском городе Ровно, куда в 1946 году вместе с родителями переехал из Пермской области. После трёх лет учёбы в Ровенском педагогическом институте Валерий Иванович перевёлся в Московский инженерно-физический институт и окончил его в 1966 году.
И, конечно, нельзя не сказать ещё об одном авторе ежегодника – о графе Петре Петровиче Шереметеве. Его славные предки владели землями, которые сегодня стали северными окраинами Долгопрудного. Его родители покинули Россию в 20-е годы 20-го века и скитались по разным городам и странам. Пётр Петрович родился в Марокко в 1931 году. В Париже получил образование архитектора. Но по родовой шереметевской традиции с детства любил музицировать и петь. И в 1957 году стал организатором и ректором русской консерватории, а в 1985 – президентом Русского музыкального общества в Париже. «Постоянно встречаю русских артистов, музыкантов, исполнителей, предоставляю им музыкальные залы, - пишет П. Шереметев. – Главной любовью остаётся Россия, сюда стремлюсь вернуться при любой возможности.
В 2001 году в связи с 250-летием со дня рождения Николая Петровича Шереметева (создателя Останкинского дворца) принял участие не только в торжествах в Останкине, выступал, пел с народными певицами, но ещё и способствовал изданию книги «Шереметевы в судьбе России»… Служу русской культуре».
О справочнике «На пороге XXI века» неоднократно и благосклонно отзывались «Российская газета», «Книжное обозрение» и «Литературная Россия». Его приобрели многие библиотеки нашей страны, Российское Авторское общество и Международный Литфонд.
Ну, а любители литературы любой страны мира теперь могут познакомиться с долгопрудненскими поэтами и прозаиками на недавно открытом сайте Интернета «Писатели Москвы и Московской области».
В начале 2003-го года в Малом зале Центрального дома литераторов на Большой Никитской состоялся творческий вечер долгопрудненского литературного объединения «Клязьма».
Сначала член Союза писателей России Николай Позёмкин рассказал об истории ЛИТО, которым он руководит, начиная с 2000-го года.
Первым руководителем литературного кружка, организованного в пятидесятые годы двадцатого века при районной газете «За коммунизм», был сотрудник этой газеты и поэт Борис Васильевич Попов, который учился в Литературном институте в семинарах Николая Асеева и Ильи Сельвинского. Занятия ЛИТО проходили возле Долгого пруда в виноградовском усадебном доме, где размещалась газетная редакция. Литературное сообщество распалось, когда Попов перешёл на другую работу.
В 1976 году поэт Анатолий Орлин, один из учеников Бориса Попова, собирает любителей литературы и несколько лет занимается с самодеятельными стихотворцами и прозаиками. В те дни на занятия литературного объединения, которое, по предложению Орлина, называло себя «Содружество», приходили Иван Баженов, публиковавшийся в московском альманахе «Истоки», Александр Сергеев (его тексты с 1993 года представляет альманах «Долгие пруды»), Николай Ефремушкин, печатавший свои строки в заводской газете «Вперёд», и Владимир Лапшин, позднее издавший несколько стихотворных сборников. И снова творческий коллектив оказывается нестойким и недолговременным.
Литературное объединение города Долгопрудного, вроде краснокрылого феникса, неоднократно сгорало, возрождалось и в 1989 году обрело постоянное имя «Клязьма», а в 1993 году, с выходом первого номера альманаха «Долгие пруды», - надёжное публикационное прибежище.
Затем Николай Позёмкин под гитарный аккомпанемент душевно спел установочное стихотворение «Не тот поэт, который моден».
Долгопрудненские поэты подходили к микрофону и декламировали свои произведения, опубликованные в альманахах и книгах, которые были разложены на столе при входе в Малый зал.
Лидия Рыбакова прочитала интонационно-выразительные, гибкие, мелодичные и в то же время драматичные, лирические стихотворения. Татьяна Аленчикова озвучила тексты, щедро наполненные приметами времени, бытовыми предметами и вещами, сразу создающими впечатление неоспоримой достоверности и артистичности стихотворного рисунка, а также исполнила бодрые песни на слова Александры Богомоловой и Елены Тюфтяковой. Ветераны Великой Отечественной войны Иван Бородавко и Николай Мукий вспомнили о трагичной военной поре и празднике Победы, а ученик шестого класса Тимофей Сосников — о своей школе. Людмила Кузьмина поделилась напряжёнными переживаниями, которые выразила незатейливыми и доходчивыми дактилями и ямбами. Прозвучали зарифмованные воспоминания и размышления Игоря Зайцева и Георгия Золкина и православные наставления Ирины Дудниковой. Александр Колмогоров нарисовал, конечно, с помощью художественного слова, прозрачную «акварель любви». Александр Сергеев неустанно фотографировал нарядных и взволнованных долгопрудненцев. Завершили интересную программу члены Союза писателей России Маргарита Мысина и Ольга Харламова.
Внимательные слушатели, друзья и товарищи по литературному делу тепло приветствовали каждого выступившего на двухчасовом поэтическом вечере. Таким образом, можно сказать определённо и уверенно, что долгопрудненские авторы продемонстрировали свои способности в Москве впервые и вполне успешно.
У меня хранится книга Ивана Павловича Баженова «Ретросплениальный синдром и его комбинированное лечение» (Издательство Московского университета, 1957), подаренная мне в 1978 году. В предисловии доктор медицинских наук Л.М. Сухаребский обрадовал автора: «Нельзя исключить такого положения, что ретросплениальный синдром, выделенный практическим врачом И.П. Баженовым, войдёт в историю медицины как синдром Баженова».
С 1979-го года я занимался в литературном кружке при редакции журнала «Юность». Руководили «Зелёной лампой» Кирилл Ковальджи, а позже Олег Чухонцев. Газета «Долгопрудненские страницы» 12 апреля 2003-го года опубликовала мои заметки о творчестве Олега Чухонцева под рубрикой «Юбилеи» – к 65-летию поэта.
«ЧТО МНЕ ШУМИТ, ЧТО МНЕ ЗВЕНИТ?..» Перелистываю книгу Олега Чухонцева «Пробегающий пейзаж» (Санкт-Петербург, «Инапресс», 1997), в которую включены лучшие его произведения, и вижу, что с самого начала творческого пути автор не пошёл по дороге искусственного оживления жизни разнообразными поэтическими цветами, а стремился уловить, понять и выразить самую суть явлений окружающего мира.
В поэте объединяются безжалостный аналитик и чуткий художник. Начинаются трудные поиски затаённого смысла, которым должно быть освящено всё существующее вокруг человека и человеческая душа. Поэта беспокоит давняя загадка бытия: «Ну что ещё, какую тяжесть надо / перетерпеть в судьбу и ремесло, / чтоб всё - от инженерного снаряда / до Божьей твари - смыслом проросло?» Тайна жизни непостижима. Но в текстах О. Чухонцева на глазах у читателя из подножной обыденной глины таинственно прорастают ростки желанного художественного смысла.
Поэт ищет неповторимую интонацию и свои основные темы. Голос его дрожит, когда снова натягивается упругая семантическая струна жизни-смерти:
«Век минет, и даром его не труди,
ведь страшно подумать, что ждёт впереди.
И честь вымирает, как парусный флот,
и рыба в каналах вверх брюхом гниет».
Но прошлое интересует Чухонцева постольку, поскольку оно связано с современностыо: «Вы до мозга костей современны, / реставраторы тёмных эпох». И, кроме того, пристальное внимание к былому - это верный залог обретения и освоения пространственной и духовной родины.
Как ни странно, поэт по-новому увидел родную землю сквозь окно литературных ассоциаций в балладе «Напоминание об Ивике».
«Иду себе свободно
в родной Пелопоннес,
как Ивик беззаботный
через весенний лес.
Как хорошо дорогу
прослушать посошком,
шагая понемногу
с дудою и мешком!»
Условная, воображаемая драма, совпадая с реальной драмой современной жизни, усиливает душевное беспокойство, но не решает наболевший вопрос:
«Я мало жил - и много.
Там умер - здесь воскрес.
Но где она, дорога
в родной Пелопоннес?»
Несомненным шедевром Олега Чухонцева стало стихотворение, написанное в 1970 году, «Зычный гудок, ветер в лицо, грохот колёс нарастающий...», в котором общее, историческое и отечественное, неотделимо от личностного: «Что мне шумит, что мне звенит издали рано пред зорями? / За семь веков не оглядеть! Как же за жизнь разберёшь?»
Напряжённое звучание многих лирических исповедей Чухонцева вызвано напряжёнными жизненными противоречиями. Государство и гражданин, общество и личность существуют не только в нерасторжимом единстве, но и в неизбежном противоборстве. Общество создаёт условия для развития отдельного индивида, но в то же время угнетает и ограничивает индивидуальную волю. «Как червь, разрезанный на части, / ползёт - един по всем углам, / так я под лемехами власти / влачусь, разъятый пополам». А человек борется с явными и скрытными проявлениями внешнего насилия, стремится к невозможной свободе. И поэт остро чувствует и умеет поэтически верно передать вечное напряжение досадного разлада с собой и с миром: «Непостоянная погода - / то заморозки, то жара - / как непосильная свобода, / меня преследует с утра».
Мотивы свободы напрямую связаны с темой «личность и общество» потому, что люди могут успешно и полноценно развиваться с пользой для себя и других только в определённых условиях.
«И пытая вечернюю тьму,
я по долгим гудкам парохода,
по сиротскому эху пойму,
что нам стоит тоска и свобода».
В стихотворении «Ночью проснётся и в стену глядит...» лирического героя мучат вопросы о вине общества и гражданина, об ответственности каждого человека за состояние нынешнего общественного климата: «Жизнь ли виной или сам виноват? / Только глаза жутковато блестят...»
Непростые взаимоотношения неординарной личности с государственными структурами достигают поистине трагедийного накала в оригинальной балладе «Говорил, заговаривался, говорил...», предварённой эпиграфом из апухтинского «Сумасшедшего».
«И ему что больница теперь, что тюрьма,
узкий одр или вечные нары –
всё равно! Натрудился работник ума
и сгорел. Так вперёд, санитары!
И когда его к лифту с трудом подвели,
как провидец, не веря обману,
он вошёл, на мгновенье опомнился - и
провалился в железную яму».
Чухонцев пишет вариации раздумий о долге и праве. Признание общественного долга невозможно без оправдания социального неравенства, насилия над личностью и предполагает зависимые отношения между людьми. Но поэт упорно повторяет: «Мы в расчёте со всеми», «не надо, не надо о долге - / мы только любимым должны». Наиболее определённо отношение к долгу выражено в строках: «И если кому-то положен / предел, да воздастся тому / сторицей. А свыше - не должен. / Не должен. Никто. Никому».
Поэт стремится открыто высказать заветные и злободневные мысли. Но Чухонцев публицистичен на высоком поэтическом уровне. Назидательный пафос его стихотворений всегда контролируется тонким эстетическим слухом и не обращается в надменную и прямолинейную проповедь.
Высокие материи, глобальные раздумья... А любовные переживания и страсти? В лирике Чухонцева 1960-го года мы находим такие строки: «Набит язык, и глаз намётан, / Любовь моя, тебя ль судить? / Не то чтоб словом, а намёком / боюсь тебя разбередить...» Несмотря на тревожное начало - «Уходим - разно или розно» - лирическое повествование печально, но спокойно. Драматическая коллизия только намечена. В другом месте тема любви перемежается и вытесняется темами разлада, разлуки, ухода и, по существу, темой смерти: «Вот и всё. И обдаст колею. / И заклинит рычаг семафора. / Ничего. Я и это стерплю... / И отпустит. Теперь уже скоро...» Стихотворение «Робея, сама прибежала...» уже драматично. От неизбежной драмы не спасают ни тёмная комната, ни женщина, ни любовная идиллия, изображённая на бытовом и бездуховном уровне: «И так хорошо, что мы рядом, / что тёмен нечаянный кров / и ночь шелестит снегопадом, / а губы правдивее слов!» Уютное уединение обманчиво и непрочно:
«А там, за тяжёлою шторой,
где в соснах стоит Орион,
протяжно торопится скорый,
влача за вагоном вагон...
А наша с тобою дорога –
навстречу да в две колеи».
Стихотворение «По артистической привычке...» не замыкается на собственно любовной теме, оно значительно шире. И это в традиции русской поэзии. Исподволь, но неуклонно возникает основная мелодия, на сей раз выраженная полушутливо, игриво, в соответствии с общим тоном лёгкого любовного послания.
«И кто, сгоревший без остатка
или загинувший в пути,
расскажет, что за разнарядка
нас ожидает впереди?»
И вскоре возникает важная для поэта, другая идея - двоемирия:
«А отлетят мои колёса –
как знать, быть может, в том райке
мигнёт мне ваша папироса
в вишнёвом длинном мундштуке».
Человеку суждено пройти через начальную школу любви - через необходимую стадию альтруистической, либо эгоистической любви к женщине и дорасти до любви к жизни во всех её проявлениях. Может быть, любовное чувство - только семя, из которого вырастают иные чувства, чтобы вздрагивать, опускаться, вздыматься и шуметь высокими и широкими живыми ветвями.
И снова, несмотря ни на что поэт отстаивает естественное право каждого человека на самовыражение и на любую, предельно субъективную оценку любого явления окружающей действительности.
«О история, Дело и Слово,
славословья тебе не к лицу.
Я живу. Это право живого –
имя дать и творцу, и глупцу!»
Олег Чухонцев, лауреат литературной премии имени Александра Блока, неизменно признаёт единственный закон, который он беспрекословно исполняет - это закон совести. А совесть может быть надёжной путеводительницей тогда, когда она укреплена душевной верой: «Я понял: возжаждала веры / душа, не избегшая зла».
В Москве вышла стихотворная книжка Владимира Лапшина «Новое и избранное». Это пятый по счёту сборник долгопрудненского автора, заведующего кафедрой Института современного бизнеса, доктора экономических наук и академика, который в предисловии говорит о себе без лишней скромности. Его романсы исполняли певицы с мировым именем Алла Баянова и Валентина Пономарёва, его издания «тут же» расходились по стране, в 1976–1981 годах он получал «восторженные отклики читателей», в 1998 году ему присудили престижное звание лауреата Международной премии в области поэзии. А мы-то, бедные и непросвещённые, читали Новеллу Матвееву и слушали Булата Окуджаву.
Вступительное слово начинается с воспоминания: «В 1994 г. подборку моих стихов в литературно-художественном альманахе «Долгие пруды» увидел М.М. Астахов – редактор и литературный критик и попросил показать все ранее написанные мной стихи за 19 лет. Когда вся рукопись была прочитана, он воскликнул: «Не публиковать их – преступление перед Россией!»
Приятно, что солидное издание «Центр экономики и маркетинга» упоминает наш городской альманах, сыгравший в творческой жизни автора воистину судьбоносную роль. Но я всё же позволю себе не согласиться с новым Белинским и усомниться в истинности его весьма экзальтированного восклицания.
Многострадальная Россия переживёт и более тяжкое испытание. А стих – это стихотворная строка. Подборки же складываются из стихотворений. Ну да ладно.
Вот я читаю строки Лапшина: «Дурманят цветами рябины, / Влекут воробьёв и шмелей. / А те их целуют в тычины, / Клянутся, что нет их милей». И, по меньшей мере, недоумеваю. Четырёхтомный словарь русского языка объясняет, что «тычина» – это палка, колышек, воткнутый в землю. А «тычинка» – это мужской орган размножения цветковых растений, в котором образуется пыльца. Неужели академику трудно было дотянуться до академического издания? Ударения у Лапшина ударяют не туда, куда надо: «Их цветы обнявшИсь заплелись», «черпАю образы в твоих», «по капле копЯтся», «скорее не спугнУты». Грамматика хромает и падает: «В моём ПодмосковьИ», «ветвями дышЕт», «не вспыхнИт от радости». Любому неленивому школьнику известно, что глаголы первого и второго спряжения отличаются личными окончаниями настоящего времени, а существительное «Подмосковье» в предложном падеже оканчивается на «е». Далее. Банальные рифмы плодятся на каждой странице: наслажденье – пробужденье, любви - в крови, на свиданье – созданье, с трепетом – с лепетом. Антропоморфные образы неестественны до абсурда: «И мальвы шеи изгибали»; травы качаются, «склонив на Восток свои спины и главы». Я уже не говорю о запятых, которые забыли свои места и сбежали с обречённого лжепоэтического корабля.
Даже если авторские переживания и замыслы возвышенны и благородны, поэзия – это реальные стихотворные строки, а не заявления о намерениях. И не нами сказано: «Чины людьми даются, а люди могут обмануться». Я, конечно, не о бизнесе. Кроме всего прочего, в наши дни лауреатские литературные ордена стали обыденными памятными значками, которые штампуют едва ли не в каждом городе.
В 90-страничной книге я обнаружил только три текста, которые напоминают завершённые стихотворения: «Крестик нательный», «Зелёное стремление и серёжки» и «Туман».
Поэтому, перефразируя незнаменитого критика, я скажу: читать подобные рифмованные сочинения – это явное преступление против мало-мальски развитого художественного вкуса и, кроме того, сущее наказание.
В 2003 году в московском издательстве «Советский писатель» вышел из печати первый номер литературного альманаха «Полдень», который, по замыслу его редакторов и составителей, должен показать, «насколько богата талантами наша подмосковная земля». В издании чередуются поэтические и прозаические блоки. Есть историческое исследование, подробные мемуары, пространная рецензия и памятный раздел «Наш мемориал». Авторами альманаха стали писатели и журналисты из Мытищ, Королёва, Пушкина, Фрязина и Москвы.
Приятно, что в начальном выпуске публикуется Маргарита Мысина, которая с мая 2003-го года является руководителем долгопрудненского литературного объединения «Клязьма». Она в документальном рассказе «Мамаша, кипяточку!» вспоминает о том, как однажды во время войны, когда «мы с сестрёнкой, разложив кукольные тряпки на табурете у потрескивающей берёзовыми полешками плиты, увлеклись игрой, с улицы, в клубах крепкого, морозного, голубовато-розового пара, неожиданно и стремительно вошёл наш квартирант. В белом полушубке, с портупеей через плечо и планшетом, розовощёкий с мороза, ясноглазый, с открытым лицом и улыбкой, он поразил наше детское воображение и показался необычайно красивым. Позвав маму, о чём-то переговорил с ней, а утром потихонечку, наверно, чтобы не разбудить нас, ушёл в предрассветный час сквозь мороз и вьюгу, чтобы никогда уже не вернуться. Мы поняли: он отправился на фронт, где воевал и наш отец».
Уже в послевоенные годы автор воспоминаний узнала, что когда-то в её детской комнате жил легендарный разведчик, будущий Герой Советского Союза Николай Кузнецов.
На долгопрудненских писателей обратили внимание не только их родственники, друзья и земляки, читающие городские газеты и выпуски литературно-художественного альманаха «Долгие пруды».
В московском издательстве «Рипол классик» вышел энциклопедический двухтомник «Новая Россия: мир литературы». Его автор-составитель, известный критик и главный редактор популярного журнала «Знамя», Сергей Чупринин во вступительной статье признаётся, что критерий включения чьей-либо фамилии в данное издание – это выход хотя бы одной авторской книги и что он опирался как на печатные источники, так и на анкеты – на личные свидетельства участников литературного процесса. И добавляет: «Словарь-справочник охватывает период существования русской, т. е. написанной на русском языке литературы, начиная с 1985 и заканчивая октябрём 2001 года».
Воистину душа радуется, когда в изданном на отменной бумаге словаре-справочнике находишь биографические заметки о долгопрудненцах, о твоих товарищах и знакомых.
Вот я читаю об Анатолии Ивановиче Орлине, первом художественном редакторе альманаха «Долгие пруды» и бывшем руководителе литературного объединения «Клязьма», который, к сожалению, уже ушёл из жизни и не увидит эту публикацию.
Вот я встречаю сведения о члене Союза писателей с 1971 года Владимире Григорьевиче Богатырёве – в объёмном и весомом 832-страничном томе. Богатырёвские стихотворные строки впервые были опубликованы в 1952 году, а прозаические тексты – в 1966. На словарной странице воспроизводятся названия сборников его рассказов и повестей, а также книг его стихотворений – духовных и религиозных. Он был лауреатом конкурса Союза писателей и Госкомиздата Российской Федерации.
Его супруга, Лидия Ивановна Паламарчук, лауреат конкурса духовной поэзии, посвящённого преподобному Сергию Радонежскому, представлена во втором, ещё более весомом 928-страничном томе.
Вот я дошёл до статьи об Иване Григорьевиче Подсвирове. С 1973 года он является членом Союза писателей, а в 1999 его избрали членом правления СП России. Его книги семь раз издавали столичные издательства «Современник», «Советский писатель» и «Советская Россия». Ему присуждали литературные премии А. С. Пушкина и журнала «Молодая гвардия».
Нельзя не упомянуть о писателях, которые провели в нашем городе свои детские и юношеские годы. Словарная заметка рассказывает о поэтессе Нине Шевцовой. Она окончила долгопрудненскую школу № 9 и Литературный институт и в 1998 году издала «книгу избранного» под названием «Живое», где вспоминает и о школьной поре. Поэт Сергей Щербаков учился в школе № 5 и в Литинституте, а в 1988 году получил литературную премию имени М. Горького. Елена Панкратова, окончившая Шереметьевскую школу № 4, лауреат литературного конкурса «Край родной», собрала свои рассказы в две книги – 1995-го и 1998-го годов.
Благодаря энциклопедическому словарю «Новая Россия: мир литературы», изданному в количестве 5000 экземпляров, любители современной русской поэзии и прозы, живущие в разных регионах нашей страны, могут познакомиться с долгопрудненскими авторами.
В 2003 году долгопрудненские писатели и читатели отметили десятилетие со дня рождения городского литературно-художественного альманаха «Долгие пруды».
По альманашной страничной площади на душу населения мы намного опередили ближайшие города: древние Мытищи и молодую Лобню. Конечно, в литературном деле главное не количество, а качество. Но и с этой стороны наши авторы не лыком шиты. Борис Попов занимался в сороковые годы в Литературном институте в семинарах Николая Асеева и Ильи Сельвинского. Анатолий Орлий, Нина Шевцова, Сергей Щербаков и ваш покорный слуга во второй половине двадцатого века окончили это учебное заведение. Владимир Богатырёв отредактировал и составил уникальную десятитомную антологию современной православной поэзии «Отчее Слово». Иван Подсвиров - лауреат Пушкинской премии. Лидия Паламарчук - лауреат конкурса духовной поэзии, посвящённого Сергию Радонежскому. Николай Позёмкин - редактор шестого, наиболее художественно полноценного и качественно выверенного выпуска, который дал не искажённую ретивыми начальниками и угодливыми чиновниками, действительную картину литературной жизни города.
Гостями долгопрудненского издания были известные московские поэты Юрий Кузнецов (1941-2003) и Владимир Костров; литературовед, историк и философ Вадим Кожинов (1930-2001); Юрий Петрунин, руководитель мытищинского литературного объединения, а также самобытные подмосковные писатели, лауреат литературного конкурса имени Николая Островского Владимир Ильицкий и лауреаты премии имени Дмитрия Кедрина Вячеслав Макаров (1950–1994) и Татьяна Собещанская.
В начале 21-го века стали традиционными, популярными и представительными кузнецовские и кожиновские чтения.
22 ноября 2000 года я написал письмо Юрию Кузнецову.
«Здравствуйте, Юрий Поликарпович! В газете «Литературная Москва» (выпуск 2, 1996) И. Шевелёва в статье «На запад и восток» пишет о «столбе крутящейся пыли» из Вашего стихотворения 1972 года «Возвращение». Конечно, Ирина неверно цитирует Вас, нужно: «клубящейся». Подобный столб видел и древнегреческий драматург Эсхил около 2500 лет назад. В его трагедии «Молящие» сын египетского царя Данай говорит: «Столб пыли вижу: то безмолвный вестник войск». Но ясная эсхиловская аллегория или просто-напросто бытовое наблюдение в двадцатом веке оборачивается туманным символом Юрия Кузнецова. Некоторые критики и пародисты заметили, что в балладе «Четыреста» Вы использовали ещё один эсхиловский образ: «Через военное кольцо / Повозка слёз прошла». Да и мудрено было не заметить, поскольку Вы сами им помогли, затронув тему заимствования, тему соотношения и взаимодействия чужого и своего слова в стихотворении «Поэт и другие», в котором автора защищает его верная жена: «Проснись, Эсхил! Повозку слёз / Вор у тебя увёл. Жена поэта: Так что ж! / Она полна его слезами, / А не чужими…»
Художественные способности одарённого человека настолько индивидуальны, что чужое, даже при желании, создать невозможно, как невозможно оставить на пивной бутылке отпечатки не своего пальца.
Не знаю, обратил ли кто внимание на то, что непримиримо полемична первая строка другого Вашего стихотворения 1969-го года. Если боязливая Атосса, мать гордого и жадного царя Ксеркса в эсхиловской трагедии «Персы» восклицает: «Пусть сжалится идущий день!», то Вы (или Ваш лирический герой), романтичный и трагичный поэт, одним махом лишаете её и нас последней надежды: «Не сжалится идущий день над нами».
Года, наверно, двадцать два тому назад литературовед Вадим Кожинов на занятии своей литературной студии удивлялся, почему никто не вспоминает о Баратынском, когда речь заходит о стихотворении Кузнецова «Я в поколенье друга не нашёл…». Пиеса Евгения Баратынского заканчивается оптимистичными словами: «И как нашёл я друга в поколенье, / Читателя найду в потомстве я». А наш современник начинает с угрюмого и безнадёжного несогласия с автором 19 века.
О том, что непосильные размышления и долгое созерцание до добра не доводят, тонко подмечено Леонидом Леоновым - устами персонажа его романа «Соть» (1930): «Сосна, да на сосне сорока качается… И положим, день я на неё гляжу - качается, два гляжу - качается, а на третий и придёт мне мысль, а с чего же она, братцы, качается? И напьюсь я тоды, милые вы мои граждане, от одной мысли...». Вы в 1969 году из леоновского прозаического отрывка сделали отличное стихотворение, заменив ненадёжную сороку на обычную ветку.
День минул, проходит два дня.
Без ветра на дереве мечется.
И взяло сомненье меня:
Мерещится иль не мерещится.
Поют, опадая, листки.
С чего оно, правда, качается?
Пошёл и напился с тоски...
Так русская мысль начинается.
Вы умеете уверенно и по-хозяйски обращаться с литературным наследием, выращивая на нём, как на подмосковном огороде, свои собственные произведения и опровергая Твардовского, который полагал, что «литература не может происходить из самой же литературы», что «само искусство не может порождать явлений искусства». Но откуда Александр Трифонович доподлинно знал, что может искусство и чего не может? Начальственное указание Твардовского пропустили мимо ушей и Пушкин, и Джеймс Джойс, и многие-многие другие писатели, жившие и живущие до и после идейно убеждённого создателя «Василия Тёркина».
Ну и, конечно, ни один русский литератор не обходится без пушкинской помощи.
Я вспоминаю о Коле Филине, который публиковался в ФРГ и иногда появлялся на семинарах Вадима Кожинова. Однажды он начал задумчиво восторгаться Вашей строкой: «Пень иль волк? Или Пушкин мелькнул?». Необыкновенно! Блистательно! Ах, какое неожиданное и смелое сближение! Но при свете дня зоркий Филин не заметил известную фразу: «Кто их знает? Пень иль волк», написанную в 1830 году. И многие современные стихотворцы, не зная по-настоящему ни Пушкина, ни Блока, восторгаются третьестепенными поэтами, в которых отражается пушкинская или блоковская речевая манера. Господа, слушайте первого, истинного учителя, а не его учеников, которые по прошествии времени и за неимением лучшего сами стали учителями!
В Вашем стихотворении «Посох» появляется гоголевский «великий мертвец». В конце 15-й главы повести «Страшная месть» Гоголь объясняет: «Есть, где-то близ моря, гора, из которой выхватывается пламя и текут горящие реки… То хочет подняться выросший в земле великий, великий мертвец и трясёт землю». Там же, в «Посохе» Вы повторяете, слегка изменяя, явно приглянувшееся Вам гоголевское высказывание о душе. У Николая Васильевича лихой казак Данило Бурульбаш рассказывает жене о шапке, выложенной бархатом: «Я её снял вместе с головою татарина. Весь его снаряд достался мне, одну только его душу я выпустил на волю». У Вас: «Отпущу свою душу на волю…»
Знаменитое тютчевское «ночное» упоминается в Вашем стихотворении «Зной»: «Грезит молнией дуб одинокий, / Тень влача, где ночное живёт». У Тютчева лирический герой после того, как «святая ночь на небосклон взошла», погружается в собственную душу, словно в бездну: «И в чуждом, неразгаданном ночном / Он узнаёт наследье родовое».
Когда я дохожу до Вашего совета «Подтолкни уходящую женщину, брат», то, конечно, мне приходит на ум безжалостный Ницше, который упрямо стремился ускорить эволюционные процессы. А «священные камни Европы» – это выражение Фёдора Михайловича Достоевского, вспоминаю я, когда читаю Ваши следующие строки:
Только русская память легка мне
И полна, как водой решето,
Но чужие священные камни,
Кроме нас, не оплачет никто.
В общем, по Вашим стихотворениям можно увлекательно и увлечённо изучать и русскую, и мировую литературу. Всего доброго!»
Прошлое завораживает и манит не меньше, чем будущее. «Что пройдёт, то будет мило», - психологически верно подметил А.С. Пушкин. Наверно, поэтому многие авторы очередного, восьмого номера «Долгих прудов» упорно оглядываются назад.
Прадед Елены Панкратовой, «удачливый богатый купец, однажды привёз из Персии два дорогих ковра ручной работы. Я помню их. Они висели на стене нашего шереметьевского дома. А родители встретились на северной окраине Казахстана, в городе Петропавловске. И в комнате мамы, где стояли два стула, стол и кровать, мой папа вбил два гвоздя. На одном из них вешали папину одежду, на другом - мамину».
Мать Сергея Редичева «поиграть с другими ребятами не запрещала, но при этом всегда твердила: «Делу время, потехе час». Заиграемся, а она постепенно, помаленьку да полегоньку от забав переводит нас к работе, и всё незаметно, тоже вроде играючи. И учит: «Вот свеколка взошла, а вот вместе с ней лебеда, полынь и гречка дикая. Смотрите, они цветом и видом под свёклу обрядились, но всё равно не обмануть им нас». Почему всё, что было в прошлом, видится и слышится так явственно? И сердце летит, летит в те незабвенные дали!..».
Прабабушка Александра Колмогорова, потомственная дворянка, прозаик, переводчик и драматург Надежда Лухманова начала писать рассказы в двадцатидевятилетнем возрасте, «имея четырёх малолетних детей», и за свою творческую жизнь издала двадцать две книги. На заре двадцатого столетия она предчувствовала грядущее крушение традиций: «Душа, мысль и спокойствие исчезли с лица современной женщины. А с ними исчезла и духовная прелесть, составляющая настоящую её красоту». Эпистолярное наследие писательницы наиболее полно собрано в её личном фонде в Пушкинском доме - в Институте русской литературы Санкт-Петербурга: записные книжки, биографическая заметка и письма, в том числе к прусскому королю Фридриху Вильгельму II.
Ну что же, как А. С. Пушкин уважал и любил античное искусство, так и мы уважаем и любим нашу русскую античность - дивные и неповторимые эстетические образцы дворянского творчества.
Людмила Кузьмина предложила вниманию читателей два рассказа: «Яблоня без яблок» и «Молодожёны». В разных издательствах выходили книги прозы Людмилы Александровны «Ты да я», «Непобеждённая», «Марья без Ивана» и поэтические сборники «Живой души волненья» и «Имя ей – женщина».
Несправедливо было бы называть настоящими художниками слова талантливых людей, имеющих отличную память, умеющих письменно излагать увиденное и услышанное и заниматься с архивными документами. Но развитие литературного дара начинается с реалистических записей личного, дневникового характера. Не зря в школе дают задание написать сочинение на тему «Как я провёл лето».
И непосредственные воспоминания, и семейные хроники, невыдуманные истории, неизменно вызывают доверие, прочитываются с большим интересом, нежели лихо закрученные, но литературно примитивные сюжетные повести и романы.
Ну, а что можно сказать о поэтической части альманаха, традиционно занимающей около половины его объема?
Лидии Рыбаковой подвластна такая непростая литературная форма, как венок сонетов, поэтическое произведение с усложнённой рифмовкой, сложенное из пятнадцати четырнадцатистрочников.
И стало важным лишь теперь
Всё то, что между нами было.
Любили наспех и вполсилы.
Ведём прискорбный счёт потерь.
Исповедальны, неподдельны, иногда ироничны лирические строки Влады Швец:
Запри меня и рядом будь со мною,
За пазухою спрячь и успокой –
Ведь я уже в лесу одной ногою,
Двумя глазами, снами и мечтой.
Возвышенно-романтичны интонационно-разнообразные строфы Ильи Макарова:
Из города - за город! Сбросить одежды!
Где молодо-зелено вновь, как и прежде,
Я в майскую свежесть уйду, упаду!
И вновь этой магией белой загрежу –
Цветеньем весенним в вишнёвом саду.
Поэзия наводит мосты между прошлым и будущим, удлиняет неуловимые мгновения настоящего и, как умиротворённая озёрная вода, показывает человеку его истинное лицо, не изменённое ни радужными надеждами, ни призрачными воспоминаниями.
«УРА, ЧИНОВНИК ТОРЖЕСТВУЕТ! Вы, наверно, не знаете, что такое настоящий чиновник. Вы не знаете, что для новой двери своего кабинета завзятый чинодрал заказывает яркую и блестящую табличку, на которой должны красоваться не только его имя, отчество, фамилия и должность, но и заслуженные и незаслуженные звания, ежедневно ласкающие его глаза. И, правда, зачем же ждать выхода престижной «Энциклопедии городского чиновничества»? Пускай не обременённые громкими титулами, робкие посетители, ещё не увидев важного бюрократического лица, полюбуются на его ордена и медали. Вы не знаете, какие удивительные перлы украшают поля отредактированной рукописи, когда он берётся за придирчивую проверку рассказов и стихотворений местного альманаха! «Согласовано с вышестоящей инстанцией». Ну только жирной ведомственной печати не хватает! И размашистой самовлюблённой подписи, выражающей беспредельный административный восторг. Или вот ещё: «Снять вопросы!» Привычная команда чиновника, обожающего шамански-заклинательные тарабарски-канцеляритные выражения, звучит непререкаемо и категорично. Аж мурашки по коже! Хорошо ещё, что требуется снять нечто эфемерное и незримое, пустячное, а не кое-что вполне конкретное и интимное из вашего нижнего белья. А если вы думаете, что махровое «кувшинное рыло», которое подозрительно и презрительно смотрит на любого профессионала, мастера своего дела, избегает экспериментального и неожиданного, то вот вам и форменное нововведение. Бедного стихотворца надо обязательно заставить расписаться под его строками, мол, торжественно обязуюсь не предъявлять ни одной претензии, когда опубликуют мои любовные откровения и элегические картинки с берёзами, зорями и соловьями. И верно. Нужно всё предусмотреть. Потому что чиновники как огня боятся будущего, возможного начальственного звонка и грозного окрика: «А это что такое?» И неважно, что на дворе не тридцатые и не семидесятые годы прошлого века, что за эротичные или сатиричные метафоры давно никого не сажали и даже не лишали ожидаемой и вожделенной премии. Бережёного Бог бережёт, а пуганая ворона куста боится. И что ему, тёртому калачу и прожжённому буквоеду, до того, что позорная цензура в России упразднена, как говорится, благополучно почила в бозе. Отважная и преданная канцелярская крыса непременно встанет на пути распоясавшегося автора: «А эта грудь не слишком ли нага?» Действительно, беда, если надменный сапожник, разбирающийся в художественной литературе, как свинья в апельсинах, начинает давать советы вдохновенному художнику. Бдительный потомственный и родовитый чиновник ни за какие коврижки не напечатал бы Сергея Есенина в городском альманахе - в наказание за непримерное поведение и демонстративные прогулы занятий литературного кружка, работой которого наш исполнительный герой отчитывается перед иными, ещё более матёрыми чиновниками. И если бы чинуша-редактор редактировал и правил уважаемого Льва Николаевича Толстого, написавшего крамольное предложение с четырнадцатью придаточными, то он упростил бы его за милую душу! Я уж не говорю об Уильяме Фолкнере с его замысловатыми и длинными-предлинными периодами. Потому что, по чиновничьему мнению и велению, всё неординарное и загадочное нужно низводить до общепонятного уровня всеми любимой и читаемой программы телевизионных передач. И, наверно, по причине безоглядной и невежественной беспардонности, а может, и по другому варварскому поводу, в каждом районе и в каждом городе процветают не только теневые экономические и криминальные структуры, но и теневые, и даже беспросветно тёмные, работники культурной сферы, фамилии которых вы не найдёте ни на одной альманашной странице, предназначенной для рядового читателя. Это ли не идеал упорного бюрократа? Человек-невидимка, влияющий на то, что ему подвластно, и не отвечающий ни за что! И когда неуёмные бумажные душонки начинают управлять изначально свободными творческими людьми и при управлении культуры приживаются лишь одни карманные литераторы лакейского и блатного племени, тогда вышеназванное ведомство превращается в управление антикультуры, словно прекрасная и возвышенная царевна, которая снова, по некой демонической воле, оборачивается мерзкой болотной лягушкой. Нет, вы не знаете, что такое настоящий чиновник! («Долгопрудненские страницы», 12 июля 2003 года).
«Я СТАЛ ДОСТУПЕН УТЕШЕНЬЮ…»
* * *
Высказанные мысли Пушкина уравновешены прямо противоположными, ибо каждое безоговорочное утверждение, по крайней мере, наполовину спорно или ошибочно.
«На свете счастья нет. Но есть покой и воля».
«Я думал: вольность и покой
замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся…»
* * *
В русской народной песне выражается пристальное и бережное внимание к душе человека, к его внутреннему миру. Кажется, сам Господь рассматривает молодую пряху в мощную подзорную трубу, проникающую в самую глубину глубин. Укрупнение изображаемого – основное лирическое движение песни. А вот ещё более удивительное и чудесное увеличение: нежданный скачок от видимого внешнего к невидимому внутреннему:
«Русая головка…
Думы без конца».
И стремление понять незнакомого человека, породниться с его душой:
«Ты о чём мечтаешь,
Девица-краса?».
Такое же сострадательное внимание у Пушкина – к собрату по вдохновению и труду, другу, подруге, знакомому и незнакомому:
«И жив ли тот, и та жива ли,
И нынче где их уголок?»
* * *
В деревне Болдино Нижегородской губернии осенью 1830-го года Пушкиным написаны строки о Москве, которая встречает гостей «своей спесивой суетой», о Нижнем Новгороде, «отчизне Минина», об Астрахани торговой, о своенравном Тереке («Путешествие Онегина»). О царскосельской деве, которая «печально сидит, праздный держа черепок». О Севилье, которая объята «и мраком и сном». О мирной Коломне. О бреге Пенея, где скиталась бессонная нимфа. О Стамбуле, который отрёкся от пророка. Об английском замке, вокруг которого бродит задумчивый сын барона, скупого рыцаря. О немецком трактире, в котором доверчивый Моцарт услышал бедного скрипача. О воротах Мадрида, у которых остановился Дон Гуан. О Лондоне 1665-го года, где свирепствовала великая чума… Творческий дух веет, где хочет.
* * *
В стихотворении «Как с древа сорвался предатель-ученик…» Пушкин говорит не о том, что зло карается злом высшего разряда, а не добром. Речь идёт о том, что люди, совершая злые деяния, обрекают себя на неизбежное возмездие более сильного будущего злодея. «…Лобзанием своим насквозь прожёг уста, / В предательскую ночь лобзавшие Христа». Пушкин не бросает земного и грешного человека на произвол надмирной борьбы абстрактно-безжизненных категорий добра и зла.
* * *
Пушкинские наречия «вновь» и «снова» говорят не только об ощущении повторяемости нашего неповторимого бытия, но и о чувстве взаимосвязанности разных людей и разных поколений. Недаром на своих недоброжелателей и врагов Пушкин обрушивал самое страшное, по его мнению, возмездие – «казнь забвения».
* * *
Исполнитель народных песен не только всей душой сливается с песенными строками, но одновременно смотрит на песню как бы со стороны – задорно, лукаво, зная про себя и давая понять доверчивому слушателю, что песня песней, а жизнь жизнью, что размеренное мелодичное действо всё же игра, которая не может быть угрюмой, даже если поётся о горе-беде. Такой же мудро-весёлый взгляд со стороны во многих произведениях Пушкина и в балладах его ученика Алексея Константиновича Толстого.
* * *
У Евгения Баратынского – «разума великолепный пир». У Александра Пушкина – «пир воображенья».
* * *
Стены в комнате пушкинского Сильвио (рассказ «Выстрел») «были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные». Гоголевский Иван (повесть «Нос»), «лёжа на спине, плевал в потолок и попадал довольно удачно в одно и то же место». Снижение, измельчание, дегенерация? Но всё зависит от автора, который может, описывая одних и тех же людей, изобразить и вырождение, и возрождение.
* * *
В литературном творчестве Пушкин воссоздаёт не только свою судьбу, но и возможные судьбинные варианты, которые сближают и роднят его с окружающими людьми: «И я бы мог…».
* * *
Даже само название пушкинской повести непостижимым образом и провидчески предупреждает о возможном или неизбежном отчуждении и отдалении человека от изначального высокого родства: не Божье создание, не мамина и папина дочь – «Капитанская дочка».
* * *
Несмотря на обычные трагические изгибы человеческой судьбы, добро в нашем мире не пропадает. Его семена могут дать задорные всходы в самом неожиданном месте. «Он выучил меня дудочки вырезывать», - говорит Ванька, не родной Вырину мальчик («Станционный смотритель»). Жалко только, что человек нередко с непоправимым опозданием начинает задумываться над истоками своей души, когда добрый старик уже не выбежит навстречу блудному сыну и когда в «груду песку» уже врыли «чёрный крест с медным образом».
* * *
Словно приглашая каждого читателя и поэта к сотворчеству и соревнованию, Пушкин оставил незаписанными некоторые слова в уже, в общем, завершённых текстах.
«Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как (без кочевника) пустыня
И как алтарь без божества».
«И новый царь, суровый и могучий,
На рубеже Европы бодро стал,
И над землей сошлися новы тучи,
И ураган их (новый разметал)».
* * *
Пушкин написал наставление взыскательному художнику слова: «Ты сам свой высший суд; / Всех строже оценить умеешь ты свой труд». А кто берётся за оценочное, критическое дело, чтобы делать его нестрого или не строже, хуже творца? Либо нечестные люди, либо непрофессионалы. И, скорее всего, литературные критики изначально обречены на более или менее откровенный дилетантизм. «Суди, дружок, не свыше сапога!»
* * *
Любое аналитическое утверждение или отрицание неспособно охарактеризовать отдельное поэтическое произведение или чью-то поэзию целиком. Говорливый Виссарион Белинский сначала превозносил Александра Пушкина, а вскоре недоброжелательно отозвался на его четвёртый стихотворный сборник и твердил только о «былом поэте» и о «его былой поэзии». Искусство самоценно и самодостаточно и выше здравого смысла и логических размышлений.
* * *
Наверно, об Александре Сергеевиче Пушкине, о чиновнике, который дослужился до гражданского чина девятого класса, к 60-летию со дня его рождения, поэт-любитель, уважительный Пётр Вейнберг, называвший себя задорно и агрессивно «Гейне из Тамбова», написал жалостливое стихотворение «Он был титулярный советник…», положенное на музыку Александром Даргомыжским.
* * *
Пушкин и Баратынский писали с единственной оглядкой – на вышние заповеди (творчество – Поручение), а Твардовский и Есенин уже стали оглядываться на хвалебные читательские отзывы, официозные критические замечания и руководящие начальственные указания.
* * *
Если бы Пушкин написал только одно стихотворение «Я помню чудное мгновенье…», никто бы не признал эти строки лирическим шедевром, а их автора – великим поэтом, потому что выдающееся художественное произведение – такое, которое выбрано из ряда многих и многих высококлассных. Певца не назовут великим за одну неповторимо выведенную музыкальную фразу.
* * *
Если судить по некоторым его стихотворениям, то нужно признать, что Пушкин был ярым шовинистом и безжалостным террористом:
«Люблю войны кровавые забавы…»
«Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу!»
Но литература – это легенда о жизни и душе, которые нельзя правдиво изобразить, используя художественное слово.
* * *
Александр Сергеевич Пушкин мог бы петь под гитару лирические стихотворения голосом Булата Окуждавы. А Михаил Юрьевич Лермонтов – надрывным и хриплым баритоном Владимира Высоцкого. Никакого другого, кроме голосового, сходства между названными авторами я не вижу, не слышу и не могу вообразить.
* * *
Мы должны оберегать Пушкина и Лермонтова от таничей и добронравовых. Они находятся на разных уровнях и ступенях русской культуры и принципиально несопоставимы, как «волна и камень», «лёд и пламень».
* * *
Мечтать и говорить о появлении нового Некрасова (народный заступник) или нового Пушкина (певец гармонии, красоты и любви) всё равно, что грезить и разглагольствовать о возрождении крепостного права или русского дворянства.
* * *
Пушкин – это наша неповторимая русская античность. Без него не обходился ни один более поздний поэт, не обойдётся и будущий.
* * *
Александр Сергеевич Пушкин не только приближает великие исторические события и вечные вопросы к каждому человеку, но и делает каждого читателя участником исторического движения, вовлекая его в деятельную и одушевлённую историю и вживляя в его душу возрождаемое и возрождённое былое.
«Я стал доступен утешенью.
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать».
