Далекое и близкое. В.А. Пешехонов, 2010 г.
«НА МОСКОВСКОЙ СЦЕНЕ. В Белом зале знаменитой кондитерской фабрики «Красный Октябрь» на Берсеневской набережной состоялось открытие очередного концертного и литературно-музыкального сезона.
Как обычно, в четверг после рабочего дня под зальными сводами собрались верные и взыскательные любители и ценители хорового песнопения и звучащего художественного слова. И больше часа вниманием заворожённой публики безраздельно владели стихотворения самодеятельных и профессиональных авторов, мелодии неизвестных и известных композиторов.
Особенно порадовали слушателей солисты фабричного вокального коллектива, которым руководит заслуженный работник культуры Российской Федерации Л.И. Черпакова. И вдвойне отрадно то, что русская народная песня «Есть на Волге утёс...» и старинный романс на слова И.С. Тургенева «Утро туманное, утро седое...» вдохновенно прозвучали в исполнении нашего земляка Александра Дудникова, столяра не основного, однако жизненно необходимого ремонтно-строительного цеха «сладкой» фабрики. Благодарные москвичи горячо приветствовали выступление долгопрудненца.
Но и по завершении намеченной программы музыка и поэзия не покидали радостных участников концерта и поклонников, которые сели за дружеский стол выпить ароматного чая с прославленными шоколадками «Алёнка», изготовленными не без помощи вдохновенных певцов и декламаторов» («Долгопрудненские страницы», 14 ноября 1998 года).
Стихотворцы, которые с помощью глагольного будущего времени пытаются описывать неизведанное грядущее, нарушают евангельскую заповедь Иисуса Христа: «Не надо заботиться о завтрашнем дне».
«Нельзя судить царя сегодня, если он жил вчера». Я прочитал эту недвусмысленную строку члена Союза писателей России Николая Позёмкина в его книге «Царство русского духа» (Москва, «Летопись», 1999) и задумался. Почему же автор, явно противореча самому себе, безоглядно судит и бывших коммунистов («Вы восторгались морем крови, / Предав великие дела...»), и князя Владимира («На слово русское запреты / Вводил Владимир Мономах...»), и Аллаха, и Христа («В Библии, в Коране, где правда только то, что врут...»)? Да, видимо, потому что он, прежде всего, думающий человек. А человеческий разум изначально и неизбежно антиномичен. И если я или кто-то другой додумался до того, что «тайна - суть закона», то для полноты и завершения мыслительного процесса, я должен добавить нечто иное, иногда прямо противоположное предыдущей мысли, пускай неожиданное, спорное и невообразимое: «Закон - тайна сути» или «суть - закон тайны». По такому умозрительному сценарию выстраиваются позёмкинские «каноники» - трехчастные безглагольные тексты: «Начало - конец тьмы. Тьма - начало конца. Конец - тьма начала».
Интересно то, что алма-атинский автор Андрей Хуснутдинов тоже вышел на подобную текстовую форму, и его «каноники», опубликованные в журнале «Знамя» (№ 12, 1999), ничем не отличаются от позёмкинских: «Бог - это возможность потери. Потеря - это возможность Бога. Возможность - это потеря Бога».
У рассудка могут объявиться двойники, художники - неповторимы.
Читаю Позёмкина дальше: «Главная цель моя - заставить людей уважать свой разум более, чем свою силу». Ну что же, и я - против любого насилия, тем более теоретически обоснованного, и не желаю, чтобы меня заставляли что-то делать или чувствовать. Но признаю, что автору, вероятно, по плечу добиться своего, если упорствовать и не сомневаться, что истина «есть суждение самопротиворечивое», как выразился однажды Павел Флоренский.
Тем не менее, противоречив и субъект, изрекающий найденные истины. И, несмотря на богоборческие, антикультовые и антиклерикальные выпады, Николай Позёмкин называет жизнь молитвенно, традиционно и просветлённо - «святой». Наверно, для того, чтобы изъять из человеческого сознания и поведения православные прообразы и традиции, нужно в корне изменить духовный облик народа и, разрушая родовой язык, уничтожить, или извести, многие и многие его слова и выражения. Таким образом, по-базаровски, нигилистически отвергая Христианство, неосторожный и азартный литератор, как и его непримиримые оппоненты, горделивые теософы и фанатичные большевики, самоуверенно рубит сук, на котором сидит, - отвергает искусство и литературу, в основе своей христианские по духу и по происхождению.
Даже не признавая Бога, мы не можем без Него надеяться, любить, радоваться и печалиться, по крайней мере, в нашей повседневной речевой практике. Вот и у Позёмкина то здесь, то там, неожиданно или закономерно, появляются трепетные, одухотворённые и возвышенные строки: «Все на Божий свет повернулися...», «Кара Божья на грех ниспадает...», «Молюсь единственному Богу...».
И, наверно, естественно то, что многие высказывания мыслящего человека вольно или невольно вызывают меня, читателя, на спор. А в нём, как известно, рождается или может родиться единственная искомая истина, о которой автор напоминает упорно и постоянно: «Истина - космос мира. Мир - истина космоса. Космос - мир истины».
Вот Николай Позёмкин запальчиво, по-мальчишески категорично заявляет: «Вы все, кто читает эти строки, - гении». А я думал, что абсолютно все читатели не могут быть гениальными так же, как не могут быть поголовными недоумками. Вот он говорит о согражданах, «одурманенных религией», и делает довольно странный вывод: независимые удельные княжества на территории недавнего Союза образовались именно по причине «восхождения церкви». Но американские обыватели тоже «одурманены» не меньше нашего, однако США почему-то не распадаются на беззаконные и непокорные штаты. Или такое заявление: «Нерелигиозных войн не было и не будет никогда». Что произойдёт завтра, послезавтра, в 21 веке или в 22-м, я, честно говоря, не знаю. Но Троянская война началась из-за украденной красавицы Елены, жены спартанского царя, а не из-за неразрешимых мировоззренческих разногласий. И если настоящий коммунизм, по мнению Позёмкина, это «полная информация», то почему же убеждённые деятели коммунистической партии через подчинённые им газеты, радио и телевидение не сообщали мне ни о взрыве емкости с радиоактивными отходами на химкомбинате в Челябинской области 29-го сентября 1957-го года, ни о расстреле мирной демонстрации в Новочеркасске 2 июня 1962 году и глушили информированные Би-Би-Си и «Голос Америки»?
И раз уж автор сам вознамерился разбудить мои аналитические способности, я, естественно, не обойдусь без осмысленного и критического взгляда на его произведения. И поначалу спрошу самого себя: не заполнены ли некоторые главы «Царства русского духа» некой второразрядной публицистикой, не содержащей поэтических находок и открытий? Ну какое отношение к истинной поэзии (к эстетической истине), к самобытной и полноценной художественной речи имеют расхожие, по-газетному трафаретные общие фразы, которые, кажется, поэт не выстрадал, а просто-напросто переписал из бесперебойных и многочисленных еженедельников и журналов и зачем-то зарифмовал? «Страна против лжи не восстала...», «где же ты, родная власть народа?», «плюрализм позволил гадам грабить Родину мою...» и т.д. и т.п. Сказано, вроде бы, верно. Но я подобные соображения уже неоднократно видел и слышал на газетных полосах и по телевизионным каналам.
Автор говорит «мы», желая, видимо, риторически мыча, слиться с массами в едином порыве восторга, поклонения или гнева, но при этом, наоборот, отделяет и отдаляет меня (и не меня одного) от себя. Он говорит «мы шли». Но я с ним не шёл и, возможно, ни за что не пошёл бы, даже если бы он меня долго и вдохновенно упрашивал.
А какова красная цена полуторастраничному ямбическому пассажу, который бодро завершается немудрёным назиданием: «Учитесь, как учился Ленин, И - гарантирован успех!» Если бы наши личные и общественные проблемы разрешались так непринуждённо, легко и просто с помощью легендарного броневичка и без единого компьютера! Кроме того, щедро разбросанные по страницам поэтического сборника отвлечённые существительные («правда», «ложь», «мир», «война», «зло», «добро», «культ»), лишённые художественной плоти, вздымаются передо мной, словно прозрачные и призрачные мыльные пузыри, не оставляя в душе ни радостного успокоения, ни беспокойного любопытства, а канонические трехстишия представляются мне бесстрастными и отрешёнными рассудочными упражнениями.
Я приветствую любое литературное направление или течение, лишь бы его приверженцы и представители не создавали произведений, которые оставляют обидное ощущение, возможно, непреднамеренного, но всё же заметного разрушения или профанации священного искусства.
Хорошо, что после достаточно условной, игровой и амбициозной «Песни анархиста» Николая Позёмкина я нахожу незамысловатую, сострадательную и совестливую новеллу «Нищий»:
Меня толкает взгляд голодный
Ребенка лет пяти - шести...
И плавно-раздольное лирико-символическое стихотворение, которое начинается такими словами:
Я обнимаю облака,
Целую губы-зори.
Течёт любви моей строка
На счастье и на горе.
Об абстрактном понятии «счастье», высоко и равнодушно поднятом над людскими радостями, заботами и надеждами, я бы ещё поспорил. Но о весёлом дне, проведённом на благодатном озёрном берегу, где «чайки белые кричат и падают с небес», где «разбивают караси на зорях зеркала» и где поутру таинственно появляется «обручальное кольцо от рыбки золотой», я размышлять не стану. Я лучше снова спою про себя позёмкинский вальс:
В объятьях неба и земли
вздыхает Берчикуль,
И горы к озеру пришли,
одетые в июль...
Тебя вовек не позабыть,
не разлюбить вовек.
Кто хоть однажды смог здесь быть -
счастливый человек.
По мнению О.Н. Трубачёва, «ни одно новое издание, ни одно дополнение не вправе считаться совершенным и полным, наиболее естественный ход вещей – это когда за хорошим следует лучшее».
«ПЕРВАЯ КНИГА ДОЛГОПРУДНЕНЦА. Александр Дудников написал первые рифмованные строки «на заре туманной юности», в шестнадцатилетнем возрасте. А нынешней весной родные, друзья и знакомые поздравляли поэта с выходом первой книги «Гармония созвучий» (Москва, 1998).
А. Дудников работает плотником на фабрике «Красный Октябрь». А в свободное время увлекается хоровым пением. В его незаурядных вокальных данных неоднократно убеждались благодарные слушатели, которые посещают «Белый зал» фабричного культурного центра, где Александр задушевно исполняет народные песни, городские романсы и свои стихи под аккомпанемент гитары или концертного рояля. Кроме того, поэт выходил на многие московские сценические площадки, выступая в составе музыкального коллектива «Почтовый дилижанс», театральной студии «Группа граждан» и участвуя в музыкально-поэтической программе Елены Антоновой.
Светлы и проникновенны дудниковские произведения, написанные в русле традиционной песенной поэтики: «Не замерзну в грозу я на сильном ветру, / Солнце в радости вновь обрету». Но автор неустанно ищет новые способы выражения своих мыслей и переживаний. Он может неожиданно сменить накатанную и проверенную стихотворную дорогу на неизведанную и манящую глухую экспериментальную тропу. Вот, например, как искусно он пользуется не всякому подвластной формой свободного стиха: «О, как ты призрачно высока в эйфории забвения, мечта, мечта!».
Стихотворения Дудникова, собранные в книге «Гармония созвучий», публикуются в авторской редакции. Лишняя запятая не испортит удачную поэтическую строку. Недаром А.С. Пушкин весело заметил: «Как уст румяных без улыбки, / Без грамматической ошибки / Я русской речи не люблю». А в наше смутное время, когда проходимцы почуяли запах безнаказанной свободы, можно натолкнуться на бессовестного редактора, который выманивает деньги у доверчивых авторов. Дудникову, к сожалению, пришлось познакомиться с подобным редактором-жуликом. И Муза поэта не молчит, размышляя над горькими приметами современной жизни: «В борьбе глупца с подлецом / Весы поднимут и опустят чаши».
И всё-таки неистребимая вера в добрые человеческие свойства не оставляет нашего земляка, поэта-авангардиста и поэта-традиционалиста Александра Дудникова: «Душа устоит, коль не хочет упасть». («Долгопрудненские страницы», 30 мая 1998 года).
Долгопрудненский прозаик и бард Алексей Голенков выпустил очередную книгу «Сталин без наветов» (Москва, «Форум», 1998).
Мораль закоренелого профессионального революционера и прожжённого политика значительно отличается от общепризнанной морали. Поэтому обыкновенная «грубость» генерального секретаря (и необыкновенная жестокость мамаев, генрихов и гитлеров), по Голенкову, «не может быть недостатком политической линии». И рядовой игрок, сам являющийся игрушкой неких идейных заправил, автор «сенсационной», как указано в аннотации, и вдохновенной, добавлю от себя, апологии сталинизма, выдержавшей два издания, азартно передёргивает полемические карты и вольно или невольно подыгрывает не только поклонникам любимого вождя, но и его оппонентам. Например, когда говорит о нём как о «крупном теоретике по национальному вопросу». Да, действительно, крупный, если не крупнейший. И теоретик, и практик. Как он умело и оперативно провёл уникальную депортацию обвинённых и осуждённых народов!
Но чтобы сделать вывод о значимости и художественной ценности «Войны и мира», нужно прежде всего изучать абзацы и фразы толстовского романа. А чтобы составить некое, более или менее объективное мнение о И.В. Сталине, нужно анализировать его мысли и действия. Однако Голенков, терпеливый историк-самоучка и самодеятельный литератор, оправдывая и возвышая коммунистического генералиссимуса, опирается на ленинские статьи, речи и записки. Алексей Николаевич создал себе кумира и упорно поклоняется ему. Но зарыта ли искомая собака, то бишь истина, в 45-томном Полном собрании сочинений? Словно очарованный дальтоник, обильно и без устали цитирующий другого дальтоника и доказывающий, что зелёная листва так же сера, как и красное солнце, Голенков настойчиво, более сорока лет доказывает, что Сталин был невинным и порядочным руководителем государства.
Вот как воздействует на религиозного человека (а нерелигиозных людей не бывает), как ведёт его по жизни и как меняет его судьбу внушённая ему в детские годы соблазнительная чужеродная идея. Что же, бытие определяет сознание или безудержные идеи строят и ломают беззащитное бытие отдельно взятого фанатичного индивида?
Голенков упоминает и печально известные постановления ЦК ВКП (б) по вопросам литературы и искусства. «Разве не справедливо было – в то конкретное время – критиковать Ахматову, Зощенко и др. за то, что они – в то суровое время – не помогали своим творчеством решению жизненных задач?» – спрашивает он. И здесь автору можно и нужно возразить. Во-первых, писатели не обязаны никому помогать «своим творчеством», ибо литература самоценна и самодостаточна потому, что искусство – это «художественная религия» (Гегель). А во-вторых, Ахматова и Сталин, Зощенко и Жданов, говоря по-спортивному, выступали в разных весовых категориях. И как можно рассуждать о справедливости или несправедливости заведомо предрешённого драматического поединка кошки с мышью и палача с жертвой?
В постановлении 1946-го года «О журналах «Звезда» и «Ленинград» утверждается, что «журналы, являются ли они научными или художественными, не могут быть аполитичными». И снова товарищ Голенков лукаво вопрошает: «Разве устарели в наше время эти слова?» Да, Алексей Николаевич, я считаю, что они устарели и устарели ещё до их опубликования потому, что газеты, альманахи и журналы, как и писатели, артисты, столяры, дворники, вообще – люди, могут быть разными, непохожими и неповторимыми и, слава Богу, были и продолжают оставаться таковыми. И Вам, наверно, известно, что в дикие, тёмные, суровые, буржуазные и монархические, пушкинские времена ни одна типография не напечатала ни одного царского указа о тогдашней «Литературной газете» Дельвига и Пушкина или о погодинском «Московском вестнике».
А видя на книжной странице избитое выражение «в наше время», я вспоминаю Льва Николаевича Толстого, который неизменно добавлял: «Как вообще любят упоминать ограниченные люди».
Раскритикованные от имени всемогущей партии Ахматова, Зощенко, Шостакович и Мурадели создавали свои стихотворения, рассказы, симфонии и песни не по ждановским и не по сталинским, и даже, страшно подумать, не по марксистским и не по ленинским законам. А по своим, только по своим. И, кроме того, мне кажется довольно странным, если порожний вагон несётся быстрее и впереди трудолюбивого грузного локомотива, если государственный чиновник, будь он семидесяти семи пядей во лбу, пренебрегая своими прямыми обязанностями, начинает учить поэта или композитора, тогда как сам Господь не ограничивает и никогда не ограничивал ни бытовую, ни творческую человеческую свободу.
Вскоре мне в руки попала книга И.В. Чалина «России честный человек» (Москва, «Форум», 1999). И что же оказалось? Тот же Алексей Голенков лукаво спрятался за псевдонимом, однако выставил на всеобщее обозрение на четвертой странице обложки свою авторскую физиономию!
Он родился в 1937 году от «сплава любви рабочего-рязанца и крестьянки-тамбовчанки» и встречался, если судить по его автобиографическому повествованию, со многими выдающимися людьми. Ещё будучи студентом Уральского вуза, без предварительной договорённости он ездил к А.Т. Твардовскому и в редакционной комнате «Нового мира» «беседовал с ним более часа». Разговаривал «около часа» в Рязани с А.И. Солженицыным, который преподавал тогда в радиотехническом техникуме и заметил: «Вас не переубедить – вы ярый сталинист».
Анна Ахматова тоже ответила Голенкову, правда, давно, ещё в 1962 году, когда написала стихотворение «Защитникам Сталина»:
Это те, что кричали: «Варавву
Отпусти нам для праздника», те,
Что велели Сократу отраву
Пить в тюремной глухой тесноте.
Им бы этот же вылить напиток
В их невинно клевещущий рот,
Этим милым любителям пыток,
Знатокам в производстве сирот.
Однажды Голенков пробыл целый день у Георгия Константиновича Жукова (1896-1974), и легендарный маршал подарил ему свою статью, опубликованную в «Военно-историческом журнале», со следующей надписью: «Неутомимому искателю Истины. Пусть Вас вдохновляют образы советских полководцев-большевиков, воспитанных великим И.В. Сталиным». Во время армейской службы на Сахалине Алексей встречался с известным певцом Вадимом Козиным, который признался, что при Сталине его сажали «за дело», за перепродажу импортного барахла. Голенков виделся с блистательной исполнительницей русских народных песен Лидией Руслановой, которая перекрестила его: «Дай Бог тебе найти правду». Ему выпало счастье поговорить, «правда, всего лишь полчаса», с 96-летним Молотовым, бывшим министром иностранных дел, за четыре месяца до его смерти. На прощание Вячеслав Михайлович обнял Голенкова слабеющими руками и тихо сказал: «Дайте, я обниму Вас за Вашу любовь к Иосифу Виссарионовичу. Мы и сами до конца не осознавали, каким великим был Сталин». В день 97-летия Кагановича Алексей «два часа» с ним беседовал. И Лазарь Моисеевич тоже обнял Голенкова со слезами на глазах: «Как будто Вы с нами в сталинском политбюро все годы работали». Л.М. Каганович не окончил ни одного учебного заведения, учился только у партии, ревностно выполнял указания начальства, стал народным комиссаром путей сообщения и в газете «Правда» впервые, поздравляя Сталина с 50-летием, назвал его «вождём». Голенков общался с генералом Альбертом Макашовым и чеченкой-коммунисткой Сажи Умалатовой. Как заместитель упорной Нины Андреевой, в созданном ею Всесоюзном обществе «Единство» вёл по её заданию обширную переписку и распространял её листовки, пока она с глубоким удовлетворением совершала заморские вояжи – в КНДР, в Индию, в Бельгию, в Италию… Борис Николаевич Ельцин, заместитель председателя Госстроя, принимал Голенкова в своём кабинете № 410 на Пушкинской и на вопрос о причинах «антисталинской истерии» ответил: «Предполагаю, что Горбачёв, который сам-то только-только начал по-настоящему изучать Ленина, да и Сталина-то – тоже, слушает личных помощников».
«На сорок второй минуте беседы» тогдашний секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза по идеологии М.В. Зимянин заявил Голенкову: «Сейчас с Вами минут десять поговорит… Только Вы не волнуйтесь… Михаил Сергеевич». На что Алексей скромно улыбнулся: «Я видел столько удивительного, что удивлюсь разве что только в одном случае – если сюда войдет сам товарищ Сталин». Но вошёл обыкновенный Горбачёв. «Его карие глаза смотрели тепло и честно, рука с рыжеватым пушком пожала руку ни крепко, ни слабо, нормально».
Автор этих воспоминаний как бы примазывается и притирается к запоминающимся фамилиям, видимо, надеясь на то, что и его, случайного прохожего, незнаменитого современника и посредственного мемуариста, вскоре похвалят, одобрят, запомнят и, как некую исключительную историческую личность, никогда не забудут. В подобные игры, и в развлекательных журналах и на телевидении, увлечённо играют не только фанатики, но и вполне уравновешенные люди, в основном, не особенно даровитые и донельзя тщеславные. Но истинная ценность человека измеряется его собственными раздумьями и делами.
И вышел Голенков из Коммунистической партии из-за банального оскорблённого самолюбия, когда идеологические «верхи» никак не отозвались на появление его книги.
Он разослал «открытое письмо» товарищам Андреевой (ВКПБ), Анпилову, Тюлькину (РКПБ), Зюганову (КПРФ): «Сорок лет я бескорыстно занимаюсь вопросом Сталина, то есть фактически историей партии и СССР. В январе 1997 года вышла моя вторая, большая (400 стр.) книга «Сталин без наветов», и судьба её такая же, как и первой, маленькой (60 стр.), «Предлагаю объяснить Сталина» (1994). Низы расхватали, а верхи – снова молчанием отделываются, хоть бы покритиковали, что ли… Никаких денег лично мне не нужно – всё для нужд партии… Прошу использовать также мой потенциал барда…».
Голенков, по его признанию, «проштудировал – за три десятка с гаком лет – практически всего Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина» и объяснял успехи своей служебной карьеры (мастер – прораб – начальник участка – главный инженер – и.о. начальника строительно-монтажного управления) «своей марксистско-ленинской сознательностью». В 1979 году, откомандированный в Москву, Алексей предложил себя как специалиста первому лицу московского областного водопроводно-канализационного хозяйства и вскоре перебрался из Уфы в город Долгопрудный.
Свои книги Голенков раздал редакторам большевистских газет. Но партийные вожди, агитаторы и пропагандисты мужественно и многозначно молчали. Лишь Нина Андреева в ответ на его настойчивые претензии раздражённо выкрикнула в телефонную трубку: «Ну, вышла Ваша книга… Что же мне теперь – на уши вставать?!».
А крайне суровым и обидчивым индивидам, лишённым оздоровительного и благодатного чувства юмора Н.М. Карамзин разъяснил доходчиво и кратко ещё в 1796 году:
«Смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно».
И в 1996 году до глубины марксистско-ленинской души оскорблённый Алексей Голенков пишет очередное и последнее заявление в первичную организацию Коммунистической партии: «Я принимаю решение о приостановлении своего пребывания в ВКПБ… Партбилет оставляю у себя. Большевиком родился, большевиком и умру».
После 20-го съезда Коммунистической партии Советского Союза, проведённого в 1956 году, молодой Голенков по совету отца, фронтовика и коммуниста, написал письмо Никите Сергеевичу Хрущёву – от «члена ВЛКСМ, заместителя секретаря бюро ВЛКСМ цеха», об ошибке в известном докладе о культе личности Сталина, который якобы боялся критического «завещания» Ленина. Правдолюбивый Алексей, помня слова Мао Цзэдуна о том, что у Сталина хорошего 70 процентов, а плохого 30 процентов, беспокоит институт марксизма-ленинизма: почему в 5-е издание трудов Ленина не вошли ленинские высказывания о сталинской работе «Национальный вопрос и социал-демократия»? Позднее передаёт письмо вместе со своими историческими изысканиями генеральному секретарю ЦК КПСС М.С. Горбачеву. Одним из первых пишет заметку об истинном лице Александра Николаевича Яковлева, «серого кардинала», и публикует её в «Юридической газете», выходившей полумиллионным тиражом.
По своему эгоцентрическому нраву Голенков напоминает гоголевского Бобчинского, мечтавшего о том, чтобы высокое начальство непременно узнало хотя бы его фамилию.
«Я первый сказал те слова», - не осознавая, как нелепо и смешно смотрится он со стороны, выдаётся грудью вперёд Алексей Николаевич, задиристо и бездоказательно оспаривая первенство на сакраментальные слова глубокомысленного героя из кинофильма «Белое солнце пустыни»: «Мне за державу обидно».
Когда-то давным-давно Алексей влюбился в десятиклассницу одной из женских школ города Ленинграда и после поступления в военно-морское училище сочинил песню для неё – «Кронштадтские огни»: «Как хорошо с тобою рядом, когда, родная, мы одни…». И эту, едва ли не первую им написанную песню, спел под собственный аккомпанемент на гитаре своей возлюбленной, а позже – сокурсникам. А через несколько лет услышал свои строки и мелодию на другом краю страны и с другим названием – «Бакинские огни». Но его любимая его не дождалась и вышла замуж за военного моряка. Тогда Голенков «подарил народу» ещё одну песню, «Прощание с девушкой», которую опубликовала газета «Тихоокеанская звезда». Вот её изначальный текст:
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит полночная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Ты смотришь мне в глаза и руку пожимаешь,
Уеду я на год, а может быть, на два.
И может, навсегда ты друга потеряешь…
Какие же ещё тебе сказать слова?
Последнее «прости» с любимых губ слетает,
В глазах твоих больших тревога и печаль.
Вот тронулся вагон, вокзальный шум стихает,
И вот поплыл перрон в сиреневую даль.
«И ПРОЗА, И ПОЭЗИЯ. В издательстве «Маркетинг» издана вторая книга подмосковного прозаика Елены Панкратовой «В душе моей» (Москва, 1998), которая составлена своеобразно, необычно и беспрецедентно. Сначала публикуются документально-реалистичные рассказы, написанные в жанре современной семейной хроники. Но разве можно не воспевать милую женщину, тем более женщину-творца, которая, по слову А.С. Пушкина, «рождена воспламенять воображение поэтов»? И в последнем разделе, который назван «Тебе и мне», собраны и расположены в хронологической последовательности посвящённые Е. Панкратовой пятьдесят четыре лирических стихотворения нашего земляка, шереметьевского поэта Владимира Пешехонова.
Первая книга Елены Панкратовой «Белая голубка» вышла в 1995 году. Её рассказы появлялись на страницах долгопрудненской газеты, в районной газете «Родники», в альманахе «Долгие пруды», в ежегоднике «Сельский календарь» и в журнале «Муравейник». Она была награждена дипломом управления культуры Долгопрудного за произведения, присланные в 1996 году на городской литературный конкурс «Край родной».
В отзывчивой и сострадательной душе главной героини панкратовских повествований живут, надеются, размышляют, радуются и тревожатся её родители, бабушки, дедушки, родственники, подруги, друзья, овчарка Боцман, лесной ёж и дикая голубка. И, видимо, не зря и неспроста - «в душе моей поселился Господь» - исповедуется перед читателями наша писательница, которая когда-то окончила шереметьевскую среднюю школу» (А. Гусев. «Долгопрудненские страницы», 23 января 1999 года).
В Московской писательской организации на Большой Никитской я неожиданно встретил Нину Шевцову. Она подписала и подарила мне свои избранные сочинения, изданные в одном томе, в горящей золотыми буквами твёрдой синей обложке, с изысканными эротико-модернистскими иллюстрациями. Нина предложила наслаждаться своими произведениями «дома, в тени, под абажуром под треск углей в камине», видимо, не подозревая о том, что жаркие угли я некогда помешивал, но только не в романтичном камине, а в русской печи, и что я никогда не грелся у каминного огня, да и не стремился к буржуазному образу жизни.
И я попросил у сердобольной поэтессы десять рублей на успокоение больного зуба, который не рифмовался с моей задеревенелой челюстью, как атлетичное самомнение мускулистого Петрунина не рифмуется с его недоношенными стихами, и на обратной дороге вышел из поезда в Лианозове, чтобы купить бутылку клюквенного аперитива.
Возле лианозовского рынка ко мне подошёл молодой иностранец, американец, если судить по небрежной свободе жеста и по произношению, по крайней мере, не лондонский сэр или лорд. Я уже отвык от разговорной английской речи, но кое-как ответил ему и, в свою очередь, намекнул на то, что в ближайшем магазине продаётся отменное «wine» и неплохо было бы отметить нашу встречу на Эльбе, которая уже пропала из вида в надвинувшемся сумраке. Весёлый «fellow» согласился, и мы, обнявшись, «как родные братья», вдоль рыночных лотков и палаток воодушевлённо пошли к намеченной цели, затянув интернациональную арию Иуды из знаменитой рок-оперы Уэбера: «I have no thought at all about my own reward, I really didn’t come here of my own accord». А когда мой спутник и потенциальный спонсор, надёжный, как Международный валютный фонд, по воле библейского сюжета обернулся нетрезвым апостолом и вспомнил очередной оперный мотив: «Look at all my trials and tribulations sinking in the gentle pool of wine», откуда ни возьмись и как из-под земли, возникли три суровых милиционера. «Police», - услышал я удивлённый голос американца, которого уводили во тьму. Хорошо, что я взял паспорт. Но, проверив его, один особо ретивый и алчный ментяра начал допытываться, есть ли у меня деньги, и ловко, вполне профессионально, хлопал меня по бокам, ну прямо как Жеглов наивного Шарапова в известном кинофильме. Не зря мне вспомнился ушлый персонаж Высоцкого. Отпущенный с миром, отойдя в сторонку, я не обнаружил у себя в заднем брючном кармане подаренного мне Шевцовой и согревавшего мне душу полнокровного червонца. Подобно раскрепощённому и доверчивому американскому мoлодцу, пропал он бесследно и навсегда. Хорошо, что у меня в глубокой заначке осталась ещё одна неразменная купюра, и я, несмотря ни на что, выпил ароматного вина.
«РОЖДЕНИЕ АЛЬМАНАХА. Наконец-то, вслед за Долгопрудным, Лобней и другими подмосковными городами, древние Мытищи порадовали читателей изданием литературно-художественного альманаха «Надмосковье» (Мытищи, «Московский писатель», 1999). На его титульном листе выведено латинское изречение: «Не многое, но много». И, по-моему, глубокий смысл мудрого девиза вполне соотносится с обнародованными произведениями альманашного выпуска.
Художественно основательна и эстетически полноценна весомая подборка, а по существу, книга в альманахе, лауреата премии имени Н. Островского, мытищинского поэта Владимира Ильицкого, названная «Древнеегипетский кинематограф».
Опубликованные стихотворения известного поэта и переводчика Григория Кружкова уже появлялись ранее в периодической печати и его стихотворных сборниках «Ласточка» и «Черепаха». И не потеряли своего первородного обаяния и задора.
А маленькая повесть подмосковной писательницы Дарьи Гущиной «Свой Адриан» печатается впервые. Двадцатилетняя героиня повести в начальные годы так называемой «перестройки» служит секретарём у довольно знаменитого писателя, общается с молодыми ироничными и бескомпромиссными литераторами и однажды задумывается: «Нельзя, невозможно, дико и нелепо - так ненавидеть человека, который не сделал тебе ровным счётом ничего плохого».
Главный редактор «Надмосковья» В. Федосов и редактор-составитель Ю. Петрунин, конечно, не забыли рано ушедшего из жизни лауреата премии имени Дмитрия Кедрина, поэта и прозаика Вячеслава Макарова. Два его рассказа, символически неожиданный и подробно-бытовой, несомненно, украсили новорождённое издание.
Виктор Фурсов обострённо и драматически воспринимает окружающие жизненные явления и приметы.
Нина Маковецкая предложила альманаху не только оригинальные тексты, но и добротный перевод с английского из Уильяма Блейка.
Не останутся без заслуженного внимания ценителей лирической поэзии стихотворения нашего земляка поэта Владимира Пешехонова.
Любознательные и компьютеризованные жители Америки, Австралии и других континентов могут познакомиться с электронной версией мытищинского альманаха - через информационную страницу всемирной сети Интернет» (А. Гусев, член Союза писателей России. «Долгопрудненские страницы», 6 февраля 1999 года).
«ЗАПОВЕДИ ПОЭТА. Стихотворения шереметьевского поэта, члена Союза писателей России Владимира Пешехонова появляются в печати с 1970 года. К пятидесятилетию автора вышла в свет его четвёртая поэтическая книга «Тебе и мне» (Москва, 1998). Я поздравила нашего земляка с юбилеем и с выходом новой книги и задала ему несколько вопросов.
- Владимир Александрович, кто Ваш любимый поэт?
- Когда я служил в армии, ефрейтор-украинец Мудрик подарил мне миниатюрный том Сергея Есенина. И вскоре в казарменной умывальне, надраивая латунные краны до золотого блеска, я читал наизусть поэмы «Анна Снегина» и «Чёрный человек».
- Ваша первая публикация?
- В исторической казарме черниговского полка, где когда-то восставали свободолюбивые солдаты, я издавал рукописный журнал. На его страницах «печатались» мои стихи и статьи, и - литературные опыты моего единственного сотрудника, упрямого сибиряка, рядового Кокряцкого. И хитрый вездесущий майор, заместитель командира по политической части, связанный, как и все замполиты, с прозорливым Комитетом государственной безопасности, ничего не знал о существовании независимого подпольного издания!
- Когда Вы проявили себя как сатирик?
- Для школьной стенной газеты я написал первую эпиграмму, в которой разоблачал одноклассника: «Он курит сигареты «Тройка», а в школе получает «двойки». Не помню, кто покупал вышеупомянутые сигареты, а курили мы, конечно, вместе. Тогда я не знал, что искусство не отражает, а преображает действительность. Но, видимо, врождённая художественная интуиция меня не подвела.
- Кто, по Вашему мнению, самый великий поэт?
- Трудно найти здравомыслящего человека, который не согласится, что между И. Северяниным, заявлявшим «Я - гений», и подлинным гением, Александром Пушкиным, - дистанция огромного размера. Самовлюблённые поэты могут ошибаться и давать себе непомерно завышенные оценки. И, наверно, неумно сравнивать людей, выделяя одного за счёт умаления второго, как нелепо, к примеру, сравнивать медведя и лису, утверждая, что медведь выше и значительнее лисы, или, наоборот, лиса тоньше и совершеннее медведя. Каждое живое существо, включая зверя, слесаря и художника, ценно само по себе, а не по сравнению с другими. И всё-таки всегда полезно прислушиваться к любому, даже критическому, компетентному мнению.
- Что Вы можете сказать о Шекспире?
- В аудитории Литературного института на вступительном экзамене по английскому языку преподаватель попросил меня прочитать мой перевод шекспировского сонета. Но я прочитал не переведённые строки, а строки подлинника, ибо голос, неуловимого поэта, явленный из вековой бездны, завораживал и звучал во мне властно, величаво и неудержимо!
- Пишете ли Вы письма?
- Из писем, которые я написал, можно составить несколько объёмистых томов «Избранных мест из переписки с друзьями и подругами» - неторопливых, бережных, весёлых, игривых и задумчивых бесед и монологов. Вот какую мысль я недавно высказал, используя эпистолярный жанр, московской поэтессе Нине Шевцовой: «Я думаю, что сегодня самое время служить искусству. Сегодня, когда бывшие литературные наёмники и чванливые, корыстолюбивые лжеписатели становятся дельцами и аферистами. А правила поведения истинного художника выведены в Новом Завете: «Не можете служить Богу и мамоне», «не сотвори себе кумира», «даром получили, даром давайте», «будьте мудры, как змии, и просты, как голуби», «не презирайте ни одного из малых сих», «идите за мной»...
А друг получил от меня центонное письмо - составленное из высказываний разных авторов, начиная с китайского поэта Дуфу и кончая квазимудрецом из Германии туманной Ф. Энгельсом. До сего дня не знаю, догадался ли он о розыгрыше?
- Вы любите мистифицировать?
- Литературные мистификации радостны. Под несколькими моими опубликованными стихотворениями поставлены фамилии моих товарищей и друзей. Нет ничего более приятного, чем делать неповторимые подарки!
- Как Вы думаете, борьба неизбежна?
- Я не разделяю людей на врагов и соратников, чем обычно занимаются нравственные и интеллектуальные дальтоники, видящие вокруг себя только чёрный и белый цвета. Корыстные, обозлённые, завистливые индивиды, лжецы и клеветники - не враги, а невежды и больные, которым я, к сожалению, помочь не могу. Им нужно обращаться к иному врачевателю - к Иисусу Христу» (Беседовала Е. Панкратова. «Долгопрудненские страницы», 27 февраля 1999 года).
В год пушкинского юбилея я написал заметку «Музы поэта».
«А.С. Пушкин был неудержимым и страстным поклонником женской красоты. «Натали - моя сто тринадцатая любовь», - признавался он жене своего друга, княгине Вере Вяземской в доверительном письме, имея в виду Наталью Гончарову, свою будущую супругу.
Зимой 1829 года, проживая в Москве, Пушкин постоянно навещал гостеприимный дом Ушаковых на Пресне. Он тогда нередко мысленно возвращался к своему романтическому прошлому. И в одну из таких минут набросал в альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой длинный список женщин, которых когда-то любил. Этот перечень получил название «донжуанского списка»: Наталья Кочубей, Евдокия Голицына, Екатерина Раевская, Аглая Давыдова, Амалия Ризнич...
Некоторые современные исследователи творческого процесса объясняют активное поведение гения особой природой его литературного дара. Художнические способности энергетичны. Гениальность - это постоянное взаимодействие с высшими мирами. А вдохновение - восприятие высочайшей энергетики. Гений, вбирая мощный заряд энергии и творчески его реализуя, не может унять буйство энергетических излишков. И острые чувственные взлёты и падения помогают ему «разряжаться».
Елизавета Воронцова, Анна Вульф, Аграфена Закревская, Анна Керн... Вот женщины, которым Александр Сергеевич объяснялся в любви. Пушкиноведы склонны считать этот список не альбомной шуткой, а серьёзным документом. И, наверное, по-своему права княгиня Мария Волконская, которая сказала, что Пушкин любил по-настоящему только свою Музу.
Мы же с удовольствием и благодарностью ещё раз повторим возвышенные строки поэта.
«Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты».
(«Долгопрудненские страницы», 6 марта 1999 года).
3 апреля 1999 года в газете «Долгопрудненские страницы» были опубликованы мои заметки о Р. Фросте и переводы двух его стихотворений – к 125-летию со дня рождения поэта.
«ДВИЖЕНИЕ ЛЮБВИ. Роберт Фрост (1874-1963) родился в Калифорнии (США). В пятнадцать лет он первый раз увидел свои строки опубликованными. В тридцать восемь - издал первый стихотворный сборник. Но когда я в 1971 году приобретал его книгу стихотворений, изданную на английском языке в далёком заморском Нью-Йорке, я ничего не знал об авторе, кроме его имени. Да и сегодня меня привлекает не Фрост - рабочий завода, не Фрост - газетный коркорреспондент, не Фрост - фермер и не Фрост - учитель и любитель классической философии, а Фрост - поэт. Вернее, мне дорога его душа, которая живёт в интонационных и смысловых тайниках и хранилищах его произведений. «Душа в заветной лире», которая, по убеждению А.С. Пушкина, не подвластна небытию и которая одна оказывается весомее и достоверней иных и второстепенных доказательств былой жизни поэта.
Фрост освобождал поэтический язык от важной высокопарности и бездумной риторики. Читатели не найдут у него ни литературной вычурности, ни экзотичной цветистости, ни бьющего по нервам натурализма. Деревья, птицы, луга и раздумья, на которые они наводили, помогали поэту преодолевать неизбежные внешние заботы и внутреннюю тревогу.
Поэтическое слово неоднозначно. И к одному и тому же иноязычному стихотворению обращались, обращаются и будут обращаться новые и новые мастера и подмастерья художественного перевода. В статье «Движение, совершаемое в стихе» Фрост писал: «У начала его стоит восторг, а в конце его ждёт мудрость. Движение такое же, как движение в любви». Я полюбил американского поэта и однажды решился перевести его. Я намеренно не знакомился с переводами, уже сделанными другими литераторами, чтобы точнее передать собственное впечатление от стихотворений, которые мне приглянулись. И не забывал высказывания Роберта Фроста: «Если писатель не поражался внезапности строк, они не удивят и читателя». И когда не удавалось адекватное переложение английского текста, я стремился к тому, чтобы видоизменённые образы и выражения оставались небанальными и живыми».
«ПОЭЗИЯ ПОДМОСКОВЬЯ. Незадолго до юбилейного празднования 70-летия Московской области в газете «Московский литератор», издающейся с 1958 года и особенно популярной среди творческих людей, под рубрикой «Литература» появилась большая стихотворная подборка подмосковных авторов, которые недавно составили первый номер литературно-художественного альманаха «Подмосковье» («Московский писатель», 1999 г.). Профессиональные писатели, или, по выражению А.С. Пушкина, «родня по вдохновенью», Владимир Ильицкий, Татьяна Собещанская, Виктор Фурсов и другие, предложили свои произведения вниманию взыскательного читателя. И любознательные москвичи не только читают опубликованные стихотворения, но и визуально знакомятся с поэтами Подмосковья, поскольку на газетной странице помещены также и фотографии авторов.
Отрадно, что в незаурядной компании оказались лирические строки нашего земляка, долгопрудненского поэта Владимира Пешехонова, а также знакомой нам по ЛИТО «Клязьма» Маргариты Мысиной» («Долгопрудненские страницы», 3 июля 1999 года).
«ПОСВЯЩАЕТСЯ А.С. ПУШКИНУ. Долгожданные, неизбежные и неповторимые праздничные мгновения приходят и уходят. А Евгений Онегин, не замечая стремительного бега времени, снова и снова небрежно наводит лорнет на ложи незнакомых театралок, Борис Годунов одиноко вздыхает: «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!» и Владимир Дубровский в который раз нежданно превращается из терпеливого и влюблённого учителя в решительного и неуловимого разбойника. И пушкинский год, несмотря ни на что, длится и длится.
Культурно-просветительный журнал «Дельфис», издающийся Благотворительным фондом развития и сохранения культурных ценностей и выходящий ежеквартально, во втором номере за 1999 год под рубрикой «Литературная страница» поместил стихотворную подборку современных авторов, посвящённую 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина. Благодаря этой публикации, наш земляк, поэт из посёлка Шереметьевского Владимир Пешехонов отметил радостный юбилей четырьмя стихотворениями, которые тематически и ассоциативно связаны с жизнью и творчеством русского национального гения.
Всё-таки недаром Александр Сергеевич надеялся, «чтоб обо мне, как верный друг, напомнил хоть единый звук», и не зря заранее и весело благодарил того, «чья благосклонная рука потреплет лавры старика» (Е. Панкратова. «Долгопрудненские страницы», 7 августа 1999 года).
«ЛИРИЧЕСКАЯ РЕЦЕНЗИЯ. ПОД ВОЗВЫШЕННЫМИ ВЕТВЯМИ. Пришла пора прогуляться между равнинными берёзами, вербами и клёнами, обвеянными воздушными ритмическими волнами и взращенными в лирической книге шереметьевского поэта Владимира Пешехонова «Тебе и мне» (Москва, 1998), где не грустно бродить бездумно и бесцельно или - угадывая и распознавая безмятежные и трепетные, подразумеваемые и смысловые ветви, покуда «воронье крыло неожиданно оставляет незабываемый след на снежной луговой целине» или «дождь и разводит, и мирит, и длится во мраке и мгле». И заметить явные и благодатные соответствия между людскими беседами и лесными древесными шелестами и шорохами, вверяя обнадёженную душевную отраду величественному и молитвенному озарению, потому что космологическое текстовое пространство сполна и неспроста обжито земными пернатыми и лиственными ипостасями непознанного и незримого Бога, знающего, что «в речи твоей, словно в искреннем зеркале плавной озёрной воды, шевелятся прощальные кудри не горной, а облачной лёгкой гряды».
И когда ты задорно «смотришь на меня из-под рябины, как томная Лопухина с портрета», заново удивиться тому, что медленная улитка и витиеватая пролётная крушинница - древней, добрей и правдивей раздражённого и боязливого человека и что, возможно, они, безмолвные и неторопливые, способны сберечь беззащитные и вдохновенные коровинские и репинске мазки, которые блёкнут от губительной гордыни нравственных неофитов и интеллектуальных варваров. И поскольку долгожданная встреча «рождается торжественно и не зря, как величавая утренняя заря» и «я уже страдаю и думаю по-твоему», запоздало или заблаговременно убедиться в том, что страдающую человеческую душу оздоровляют и возвышают не военные победы или справедливые революции, а негаданные радостные мгновения светлого возрождения некогда потерянной и всегда желанной доверительной связи между отдельными и разделёнными людьми.
И мирно радоваться тому, что сегодня снова «легко тебе и мне медлить у оврага, где сбегает по сосне солнечная влага», ибо таинственная вера дана мыслящему общественному животному безусловно и изначально, вроде праздничного семицветного зрения и настороженного и обворожительного слуха. И поверить неизбывной радости, которую, подобно речной воде, отрешённо скользящей «мимо затопленного берёзового пня, чтобы ты однажды не прошла мимо меня», можно замутить и отравить, а можно просветлить и возродить, если неудержимые размышления и смелые дела наполнить естественной родовой жалостью и бескорыстной благодарной любовью» («Долгопрудненские страницы», 21 августа 1999 года).
Однажды я сочинил и отрицательный отзыв на свою книжку. Ни в одном журнале, ни в одном собрании сочинений, ни в одной хрестоматии по русской литературе я не встречал негативной авторецензии. Может быть, моя – первая? Она была написана 26 ноября 1999 года, а опубликована в газете «Долгопрудненские страницы» 27 сентября 2003 года. Кроме всего прочего, она является пародией на некоего самоуверенного и безапелляционного критика, падкого на категоричные скептические выводы. Под этой рецензией я вывел фамилию моего деда: Вершинин.
«ЗАКЛИНАЮЩИЙ БЕЗДНУ. Неподдельная поэзия интересна и ценна неожиданными открытиями нового, ещё никем не сказанного самобытного слова и первозданной смысловой вселенной. К сожалению, вторичная авторская манера Владимира Пешехонова выдаёт себя с самого начала, с названия очередной брошюры «Вдаль и дальше» (Скопин, Пресса, 2000), которое образовано в результате слегка замаскированного повторения немного изменённой канонической словесной формулы А. Твардовского «за далью - даль». Дальше - больше. Вполне по-рубцовски, непременно, «как облака», плывут однообразные и неоригинальные пешехоновские думы. А его «мудрые», словно Сократы, мимолётные бабочки и одиозная антропоморфная синица, весёлая, «будто Магдалина», сразу напоминают о пародийном персонаже философской поэмы Николая Заболоцкого - о параноидальном волке, который возомнил: «Я - царь земли! Я - гладиатор духа!» И всё же, по-моему, наш пиит подражает не какому-то определённому поэтическому стилю, но некой общелитературной модели, давно опробованной и отработанной в русской поэзии.
И как обязательное следствие удручающей лексической бедности и очевидного душевного вакуума, на протяжении рассматриваемого сборника тут и там возникают навязчивые самоповторы, например, определений и эпитетов. Очень уж банально, словно осенние пузыри на дорожной луже, плодятся эти «радостные», «лёгкие», «световые» и «воздушные» вести, ангелы, дни, книги, звуки и волны. Ну а старательно подобранная блистательная и влиятельная плеяда, призрачно объединённая именами Адама, Икара, Ноя, Соломона, Экклезиаста, Македонского, Канта, Франка, а также других уважаемых героев и мудрецов, выуженных из исторической и художественной литературы, громогласно и недвусмысленно заявляет о сугубо книжном менталитете начитанной и холодно-высоколобой Музы, которая сравнима разве что с премудрой старой девой в очках и с книжкою в руках.
Диву даешься, насколько упорно и самовластно автор раздаривает незлобным и независтливым мухе, пчеле, мотыльку, вороне, дрозду, зяблику, медведю, оленю и белке распространенные людские достоинства и пороки, в эгоцентрическом восторге длительного самодовольства полагая, что длиннохвостые сороки неустанно твердят не о ком-либо, а именно о нём, и что благодарная лиса умилённо слушает именно его вдохновенные и пустопорожние зарифмованные откровения, которые ей нужны как собаке пятая нога.
И, мягко говоря, несколько странно то, что в юбилейной книге, посвященной 2000-летию со дня рождения Иисуса Христа, бессмертная или, по крайней мере, высокая и величественная человеческая душа запросто низводится до растительного уровня обывательской «герани» и огородной «мокрицы» и что образ лирического адресата женского пола безответственно совмещается с образом непорочного Бога, который никогда никого не соблазнял и не тревожил. Вряд ли пушкинское необычное и сомнительное обращение к возлюбленной «ты - богородица моя», еретическое по отношению к ортодоксальному православию и экспериментальное по отношению к любовной лирике, оправдывает нынешнего смелого стихослагателя. И неспроста, видимо, ненадёжный закон эклектической стилистики разрешает автору, опьянённому общедоступными эстетическими наливками разнузданного позднего постмодернизма, виртуальные спаривания Юноны и Федры с Вараввой и Бомарше.
Вне всякого сомнения, у образованного и любознательного читателя вольно или невольно создаётся грустное впечатление: будто современный российский литератор и гражданин не видит ни обездоленных, ни униженных, ни оскорблённых, ни больных людей и ничего не знает ни о нищих, ни о солдатах, ни о беженцах, ни о проститутках, ни о пьяницах, ни о наркоманах нашей великой и бедственной страны и, фанатично взывая к бездонному пространству, занимается прославлением недостижимого абсолюта и прозреванием непредставимого Ничто. Впрочем, и сам Пешехонов, оперируя заёмными мыслеобразами и выступая в незавидной роли тайного стихотворного вампира, или проговаривается или признаётся, что его душа, «кроме чужого веселья», не слышит ничего, что, мол, «я вижу лишь узоры на стекле, а не деревья, зори или звёзды». После некрасовского совестливого и сострадательного слуха довольно чужеродной и вызывающей представляется подобная мертвенная глухота, из-за которой, скорее всего, «встреча с Тобой» и прошла, «как дивное облако», стороной.
И, как ни прискорбно, за сплошными рябинами, берёзами, вербами, метелями и облаками, которые плывут и колышутся едва ли не на каждой странице невыразительной эпигонской книги «Вдаль и дальше», пожалуй, ничего и не просматривается, кроме весьма ограниченного кругозора и основательно недоразвитого мышления нашего незадачливого писателя. Ну что же, как говорится, дай Бог ему удачи в его безнадёжном деле!»
Подмосковная поэтесса Нина Маковецкая прочитала эту бойкую фельетонную заметку и как верная подруга написала объёмную аналитичную статью, в которой мужественно защищала меня от нежданного критика – от меня самого.
«СТИХОТВОРНЫЙ ВЕНОК.
«Нет, весь я не умру - душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит -
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит», —
написал когда-то А.С. Пушкин. И нынешние поэты, исполняя славное предвидение национального гения, издали юбилейную книгу «Венок Пушкину» (Москва, «Московские учебники», 1999), посвящённую 200-летию со дня рождения родоначальника современной русской литературы. Любовно составленный сборник, как говорится в аннотации, «даёт представление об уровне современной московской поэтической Пушкинианы».
Высокий и чистый тон данному изданию задали помещённые в первом разделе несравненные образцы нашей классики, стихотворения Николая Языкова, Фёдора Тютчева, Александра Блока, Сергея Есенина.
Во втором разделе книги Белла Ахмадулина и Новелла Матвеева художественно воспроизводят живой и незабываемый облик великого писателя, а Юрий Кузнецов предваряет свои строки мудрым эпиграфом из Пушкина. О творчестве создателя, по словам А. Твардовского, «ясной, благородной, мужественной и человечной поэзии» и его влиянии на свободное развитие нашей словесности размышляют Александр Бобров и Василий Казанцев.
Наш земляк, долгопрудненский автор В. Пешехонов тоже отметил пушкинский день рождения и вплёл свою подмосковную стихотворную незабудку в благодарный венок Александру Сергеевичу» (Е. Панкратова. «Долгопрудненские страницы», 4 сентября 1999 года).
В 1999 году я отметил 145-летие со дня рождения Артюра Рембо (1854-1891) – публикацией трёх переводов. Они сделаны мной с подстрочников, которые подарила мне московская поэтесса и кандидат филологических наук Полина Слуцкина, неоднократно приезжавшая в Долгопрудный, чтобы послушать наших авторов.
«БРОДЯГА И ПОЭТ. 20 октября 1854 года родился Артюр Рембо. Во французском искусстве зрело ощущение общественной катастрофы. Прежняя восторженная вера в прогресс, разум и добро обернулась угрюмым неверием. Бродяга и бунтарь, Рембо сначала надеялся на то, что Парижская коммуна перевернёт и оздоровит больной мир. Но после подавления коммунаров поэт вынес окружающей действительности скорбный приговор: «Истинной жизни нет». И мог бы, видимо, вслед за А.С. Пушкиным воскликнуть: «О стыд, о времена!»
Всего несколько лет, до двадцатилетнего возраста, Рембо ревностно служил поэзии, взбадривая себя вином, упиваясь языческой волей и бредя радужной цвето-звуковой словописью. В исповедальной книге «Пребывание в аду» он не жалел о безумном доверии «любому волшебству», о приучении себя «к простейшим галлюцинациям» и признавался, что «возомнил себя магом». Ещё ни разу не видев моря, Артюр Рембо создал самое значительное стихотворение «Пьяный корабль» - драматическую притчу, посвящённую теме двойственности безмерной и безответственной свободы.
Максим Горький описывал литературную богему Парижа той поры: «Более честные, более чуткие люди, люди с желаниями истины и справедливости, люди с большими запросами к жизни - задыхались в этой атмосфере материализма, меркантилизма и морального оскудения...»
АРТЮР РЕМБО
* * *
Я выхожу из дому, сжимая кулаки в карманах латаного-перелатанного пальто и мечтая о любви, какую не видела даже ты, о моя Муза! Сквозь дыру на левой штанине мелькает разгорячённое тело. В голове – музыка! И далеко до моего истинного дома на Большой Медведице, где, словно старые липы, тихо шелестят жёлтые звёзды. И я, сойдя с дороги, сажусь на траву, слушаю далёкий шелест, и мелкая роса выступает на моём лице, как будто на листке герани, когда я натягиваю тонкий шнурок моего разбитого ботинка, словно лирную струну». («Долгопрудненские страницы», 23 октября 1999 года).
«ДОЛГОПРУДНЕНЦЫ ВО ГРАДЕ СКОПИНЕ. В древнем городе Скопине Рязанской области появился очередной номер литературного альманаха, который под разными названиями издаётся уже шестой год. Новое издание, составленное известным скопинским поэтом и переводчиком Владимиром Левицким и московским журналистом и членом Союза писателей России, лауреатом премии «Зодчий» Юрием Петруниным, называется «Книга посвящений. Лирика, проза, сатира и юмор русских и зарубежных поэтов и писателей» (Скопин, «Пресса», 2000).
Любители поэзии, живущие на Рязанщине, не менее взыскательные, чем подмосковные и столичные, теперь могут познакомиться со стихотворными произведениями долгопрудненских литераторов. Ирина Дудникова предложила альманаху безрифменный свободный стих философского содержания о сострадательной и требовательной сущности нашей Матери-Природы. Галина Леонтьева опубликовала традиционное ямбическое любовное стихотворение, которое завершается напряжённой и возвышенной строкой: «И звёзды в вышине, и ангел над тобой!». Убедительная миниатюра Александра Дудникова о творческой жажде высокого песнопения и возможности пройти мимо нежданного вдохновения звучит мужественно и оптимистично: «Мимо я не прошёл». Элегическое стихотворение Михаила Ластовцева содержит больше томительных и тревожных вопросов, нежели уверенных и обстоятельных ответов: «Как часто звуки нас пленяют. Но все ли слышат их порой?». Владимир Пешехонов обнародовал восьмистишие, посвящённое народному барду В. Высоцкому, день рождения которого отмечается в январе.
Остаётся только поздравить авторов из Долгопрудного с успешными поэтическими «гастролями» и пожелать им заслуженных удач и достижений в жизни и творчестве» (Е. Панкратова. «Долгопрудненскые страницы», 15 января 2000 года).
«ГДЕ ЖЕ НАШИ ПОЭТЫ? Настала долгожданная соловьиная пора - пора надежды и любви. А объясняться в возвышенных чувствах, как известно, достойнее и убедительнее всего не бедной прозой, но лирическими стихами.
Я искренне обрадовался стихотворной подборке Ольги Харламовой, опубликованной в очередном номере альманаха «Долгие пруды» (Долгопрудный, «Вестком», 1999). Напевный и доверительный голос поэтессы нежно и властно увёл меня в её необычный и любовно созданный мир, где «За окошком снежок по-особому лёг, / Вид из комнат моих стал нездешним».
Выразительные стихотворения Маргариты Мысиной, по-моему, также не оставят равнодушными взыскательных любителей поэтического жанра: «Дремлют елей пушистые свечи, / Спит Предгорье в вечерней красе... / Захлебнулся обидой кузнечик, / Искупавшись в холодной росе».
Но, помилуйте, дамы и джентльмены, господа и товарищи! Харламова - москвичка, Мысина - жительница Мытищ. Я, конечно, спешу поблагодарить дорогих гостей за своеобразные и вдохновенные строки. Но у меня сразу возникает недоуменный вопрос: а где же наши, городские, по выражению Е. Баратынского, «любимцы аонид»? Неужели не дотянули до светлого тепла и тёплого света и повымерли за долгую зиму, как беззащитные и никому не нужные динозавры? Или же история повторяется, и снова получается, что, как нету пророка в Отечестве своём, так нет и поэта в родном городе? Листаю альманашные страницы и не нахожу искомого.
Жалко и обидно, но художественный уровень поэтического раздела «Долгих прудов» заметно понизился по сравнению с предыдущими выпусками. Какими же принципами руководствовались уважаемый редактор и не менее уважаемые составители, когда подбирали материал для нынешнего издания? Как видно, они пошли по самому лёгкому пути: решили по-свойски организовать некий милый и непритязательный литературный «междусобойчик» и не утруждали себя необходимыми поисками местных дарований и наиболее зрелых и удачных работ наших земляков. Иначе не объяснишь, почему они не пригласили самобытных долгопрудненских авторов: В. Богатырёва, И. Дудникову, Г. Леонтьеву, В. Лапшина, В. Носкова, Н. Позёмкина, Б. Попова, Н. Шевцову. Кстати, Богатырёв, Позёмкин и Шевцова - члены Союза писателей России, издают полноценные книги стихотворений и печатаются в довольно престижных московских газетах и журналах. И я понимаю, что стихотворцам, которые любят самих себя больше искусства и творческой репутации города Долгопрудного, такие серьёзные конкуренты нужны как собаке пятая нога.
Мне, читателю, остаётся, как и всегда в России, только ждать и надеяться на будущее, на новый номер альманаха, на новую соловьиную пору. («Долгопрудненские страницы», 13 мая 2000 года).
«ДОРОГИЕ СТРОКИ. Тульское издательство выпустило в свет поэтический сборник «Наша студия» (Тула, 2000), составленный из произведений членов московской литературной студии «Трёхгорка», которую по уровню анализа художественного текста и по составу участников объективно и заслуженно называют дополнительным семинаром Литературного института. Она основана в 1923 году при знаменитом комбинате «Трёхгорная мануфактура», что в Москве на Красной Пресне, советским прозаиком Александром Серафимовичем. По его приглашению в фабричном клубе на студийных занятиях выступали Максим Горький, Владимир Маяковский и Михаил Шолохов.
В наши дни «Трёхгоркой» руководит известный критик и литературовед, старший научный сотрудник Института мировой литературы, автор основательной монографии о Ф.И. Тютчеве и «Книги о русской лирической поэзии XIX века» Вадим Валерианович Кожинов, чьё семидесятилетие справляется в этом году. В предисловии к сборнику, созданному его воспитанниками, он заметил: «Публикуемые здесь стихотворения - как, впрочем, бывает всегда - различны по своим достоинствам. Но мне представляется, что во всех есть существенный смысл и соответствующее ему словесно-ритмическое воплощение. И я твёрдо надеюсь, что каждый читатель найдёт в этой книжке близкие и дорогие ему строки».
Многие «кожиновцы» стали неординарными профессиональными поэтами и критиками.
Стихотворный цикл одного из авторов «Нашей студии», долгопрудненского поэта Владимира Пешехонова обсуждался на занятии «Трёхгорки» в 1982 году. После того, квалифицированного, строгого и доброжелательного обсуждения наш земляк по рекомендации В. Кожинова принимал участие в работе Московского совещания молодых литераторов, публиковался в авторитетных журналах, издал четыре книги, которые получили положительные отзывы в прессе, и вступил в Союз писателей России» (Е. Панкратова. «Долгопрудненские страницы», 8 июня 2000 года).
«ТАЙНА СЛОВА. Я против любой лжи, потому что слово - это главный строительный материал людского сообщества», - объяснил аудитории уютного выставочного зала историко-художественного музея нашего города обаятельный и статный бородатый мужчина в национальной рубашке-косоворотке. Так начался творческий вечер долгопрудненского поэта, члена Союза писателей России Николая Позёмкина, который представлял новую, только что изданную книгу «Царство русского духа» (Москва, «Летопись», 1999).
Автор как бы невзначай и неспроста вспомнил уже почти забытые значения слов «вера» и «народ» и спел, аккомпанируя себе на баяне, несколько песен, которые в полном объёме собраны в одном из двенадцати разделов его вместительного сборника.
Николай упорно стремится добраться до самой сути жизненных явлений и душевных переживаний, до некой последней абсолютной истины и одновременно не забывает о древней тайне, по крайней мере, о покуда ещё не разгаданной загадке возникновения в обыкновенном человеке неудержимого творческого порыва.
Вскоре слушатели смогли убедиться, насколько обширны и разнообразны жанровые угодья позёмкинского творчества: от невинного дружеского шаржа и язвительного сатирического портрета до эпически просторных поэм и высокой философской поэзии, которой не навредили неизменные по количеству строк искусные и строгие сонеты и умело сложенные из них сонетные венки. Кроме того, в «Царство русского духа» вошли реалистические сюжетные рассказы в стихах и задорные полемические статьи, богатые смелыми и нетрадиционными суждениями, например: «Мы не любим того, чего не знаем. Любовь - это форма знания». Или: «Поэзия Бродского чужда русскому языку». А в цикле «Каноники» поэт неожиданно и интересно раскрыл необычные скрытные смысловые возможности русского слова: «Слово - создатель человека. Создатель - человек слова. Человек - создатель слова».
Заполняя паузы между песнями, размышлениями и стихотворной декламацией, Николай рассказывал о том, как валил вековые таёжные кедры на строительстве Байкало-Амурской магистрали, о своих рисунках, на которых замерли дождевые облака, просветлённое небо и трепетные берёзы его родного села, о встрече и доверительной беседе с Евгением Евтушенко, о том, что действительно просвещённому и культурному человеку нужно не накапливать вещи, а освобождаться от них, о найденной им наконец-то истинной причине так называемого государственного «застоя» и о других не менее значительных, неоднозначных и занимательных событиях и проблемах.
И, видимо, недаром поэту сразу стали задавать непростые вопросы, чему он, по-моему, обрадовался, ибо признался во всеуслышание: «Я люблю оппонентов».
Однако после вполне плодотворной заключительной дискуссии, идя по городу под мелким моросящим дождём, я повторял в уме не оригинальные и даже порой парадоксальные интеллектуальные формулы Николая Позёмкина, а его простую, необъяснённую и необъяснимую песенную строку: «Тайна останется тайной». («Долгопрудненские страницы», 6 ноября 1999 года).
Долгопрудненский поэт Виктор Свистунов, окончивший Шереметьевскую среднюю школу, Лобненский индустриальный техникум и Московский авиационный институт, вернулся из Болгарии и привёз оттуда объёмную книгу стихотворений «Вопреки всему» (София, 2000).
Какая чудная погода
Стоит у моего двора!
И льётся солнце с небосвода,
Как с крыши талая вода.
Предисловие к этой книге написал известный болгарский поэт Лучезар Еленков, член Союза болгарских писателей и директор газеты «Болгарский писатель».
«Я с интересом прочитал сборник стихов Виктора Свистунова. Вернее, не читал, а сопереживал. И когда начал писать эти строки о поэте, моём сверстнике, стремился, насколько это возможно, взглянуть на мир глазами автора - через призму его наблюдений, чувств, поэтических обобщений, видений, страсти, любви и боли. Места, города, районы, где жил, работал и творил Виктор, мне знакомы. Я там бывал, и всё ещё порой вижу их в пёстром калейдоскопе воспоминаний, как серию картин - мгновений любой долгой или краткой, бурной или спокойной жизни.
Сколько опорных точек крепят стихотворения в этой книге? А какие расстояния! Физические. Духовные. От Камчатки в России до Долины роз в Болгарии, от Киева до Софии, от Москвы до Варны, от Шереметьева до Шипки...
Родина - главная тема для Свистунова. Она - лейтмотив всего сборника. Родина - основное чувство, которым проникнута вся философия человеческой жизни, особенно когда она в беде:
Возродится Россия, я верю,
Ведь не раз поднималась она.
И залечит любые потери,
И счастливою будет сполна.
В этом мире сведения мелочных счётов и жалкого дрожания за собственную судьбу подлинные стихотворцы, признанные и неизвестные, удивляют своим бескорыстием и неучастием в общей суете. Они - часть Родины. И так будет всегда. И никогда они не упрекнут Родину, не рассердятся за непонимание, за суровое к ним порой отношение.
Проблема смерти и непреходящей ценности человеческих дел - также постоянные темы стихов Виктора Свистунова. Ваганьковское кладбище в Москве, где, как маленькие островки страдания и любви, могилы матери поэта и его незабываемых поэтов — Есенина, Высоцкого, Окуджавы, - не только место вечного покоя, но, прежде всего, оазис для очищения души, веры в то, что в нас и вне нас - небытие. Ваганьковское кладбище - альтернатива могил у Кремлёвской стены. А может быть, они взаимно дополняют друг друга? Так ли это - только время покажет! Все мы грешны, но и праведны! Там, где второе важнее первого, человек остается в иконостасе своего Отечества. Ваганьково всегда будет преобладать над Кремлём. Не только благодаря своей скромности, отсутствию пышности и приукрашенности - ведь перед смертью все равны, а, прежде всего, благодаря волшебству, магии, присущей не вождям, а поэтам, бессмертию и искренности слова. И об этом уже давно сказано: «В начале было слово...».
Особые чувства и преклонение Виктор испытывает к природе родной земли. Она лечит и спасает от одиночества и отчуждённости человека, заключённого в бетонные клетки города. Одинокий одуванчик словно оживает и ведёт молчаливый диалог с мыслящим созданием природы - человеком. Ведь мы сами, люди, так часто остаёмся наедине со своими бедами и несчастьями, обрушивающимися на нас на каждом шагу в этой проклятой и прекрасной жизни:
И гордо голову вздымая,
Он смотрит грустно на меня,
Как будто силы собирая,
Чтоб от беды спасти себя.
В этих строках заложен глубокий смысл. И каждый толкует его по-своему, связывая со своей судьбой, осознанной и неосознанной бедой.
Виктор Свистунов - поэт веры и страдания. Но вера для него превыше всего! Ею проникнуты и одухотворены все его стихи, потому что она стала сутью поэта - до последней фибры его души. Без веры нет любви! Любить - значит верить! Верить супруге, которая рядом с тобой, и не отчаиваться из-за рано прерванной жизни любимой дочери. Верить и в великую миссию, предопределённую в судьбе Родины, и в непреходящую и вечную миссию славянства, в его божественное предназначение - создавать духовность человечества!
Притягательна магнетическая сила славянской речи, постоянно сопутствующей поэту в его жизни, - от Шереметьева до болгарского городка Гоце Делчев, от Дальнего востока до Скопье в Македонии. В этой проникнутой чувствами и исповедями книге Болгария занимает особое место. Она воспета в ней искренне, с любовью. Виктор Свистунов посвятил ей десятки стихотворений. Они не туристические. Не написаны мимоходом. Они порождены чувствами, переживаемыми днями, годами. Я благодарен Виктору за его любовь к Болгарии.
Наши отечества - Россия и Болгария - были нераздельны и навсегда останутся символом самой искренней любви между двумя народами.
С гордостью и славянской теплотой пишет поэт о национальных болгарских героях - Василе Левском, Христо Ботеве; о каменном Алёше близ Пловдива, о Шипке и Витоше, о Балканах и о Пирине.
Скоро солнце вверх поднимется
И растопит облака,
И над Витошью расширится
Голубая синева.
Невозможно сказать всё в кратком предисловии к стихам Виктора Свистунова. Но я их прочувствовал. Попытался, насколько это возможно, увидеть мир его глазами. Поэт смотрит на жизнь изнутри наружу, мир же проникает в него извне внутрь. Поэт полон радости, муки, страданий и веры. Последнее - самое важное и ценное в его жизни».
Виктор Свистунов подарил мне свою первую стихотворную книгу «Вопреки всему», когда я навестил его в посёлке Шереметьевском, и рассказал о своём доме – бывшем охотничьем домике просвещённого графа Сергея Дмитриевича Шереметева, владельца былого здешнего леса. На листе кровельного железа Виктор Васильевич видел заводское клеймо и дату: 1908.
«НАША, ЛИТЕРАТУРНАЯ. Не зря, видимо, говорится: «хорошее начало - половина дела» и «лучше поздно, чем никогда». И хотя подмосковная литература зародилась не в конце XX века, но только в этом году вышел первый номер первой литературной газеты нашей области «Московия литературная», которая учреждена недавно созданной Подмосковной писательской организацией. В Московской области живут и трудятся многие поэты, прозаики, критики, литературоведы, юмористы и сатирики. Теперь они имеют возможность напрямую обращаться к читателю.В первом выпуске нашей «Литературки» председатель Московской областной организации Союза писателей России Лев Котюков не сомневается, что читателей новорождённого издания «ждут настоящие открытия и, дай Бог, прозрения», и вспоминает о литераторах Долгопрудного Иване Подсвирове и Владимире Богатырёве: «Трудно живут ребята, но работают и активно участвуют в жизни писательской организации». Лауреат Государственных премий, автор романов «Число зверя» и «Седьмая стража» Петр Проскурин замечает, что «каждый мыслящий человек, каждый русский просвещённый патриот должен сейчас стать на священных рубежах культуры и духовности... Ныне это последние наши твердыни, преграждающие путь разрушителям. Государственность, патриотизм, народность - вот краеугольные камни, на которых должна строиться политика России». Известный прозаик, профессор Литературного института имени А.М. Горького Владимир Гусев надеется, что наступит пора Нового Возрождения, и Большой Стиль русской литературы снова победит: «Это стиль высокий, гармоничный и как раз личностный. Авторский: с большой буквы, ибо имеется в виду не бытовой автор, а тот «божественный человек в нас» (Кант), который ощутим в реальном авторе». Критик Ирина Шевелёва убеждена, что в эпическом романе Л. Костомарова «Земля и небо» «история предстала в высшем завершении, преобразив художественной силой людское понимание мировых событий, человека, жизни». В литературной газете Подмосковья рассказывается также о малоизвестных фактах тифлисской жизни С. Есенина, печатаются стихотворения М. Гаврюшина, А. Брагина и другие интересные материалы.
Ну, а на 8-й странице «Московии литературной» снова появляется имя долгопрудненца, на этот раз поэта Владимира Пешехонова, который анализирует стихотворение А. Твардовского из его цикла «Памяти матери»: «Свершаются не только сближение и встреча настоящего с прошлым, подобные общению сына с матерью, но и прошлого с более древней древностью». Эта публикация приурочена к 90-летию со дня рождения создателя бессмертного «Василия Тёркина».
С выходом литературной газеты Московской области появилась реальная читательская надежда на то, что самобытные голоса подмосковных литераторов отныне зазвучат отчетливей, увереннее и слышнее» (Е. Панкратова. «Долгопрудненские страницы, 28 июня 2000 года).
Летом 2000-го года я отправил письмо В.В. Кожинову и поздравил его с 70-летием.
«Здравствуйте, Вадим Валерианович! Два года назад из 99 стихотворений составил я сборник, разделённый на три раздела по 33 стихотворения в каждом. Но по финансовой, естественно, причине издать задуманную книгу не удалось. Разнообразнейшие торгаши, теоретики и практики, пытались обмануть меня, читателя и зрителя, отмеривая на газетных страницах и по разным телеканалам последние дни 20-го века, потому что им, торговым людям, обманывать нужно, чтобы вечером сытно поесть. Но 20-й век ещё не завершился. И я думаю, что никакие даты, цифры и знаки ничего не меняют, и верно заметил Иван Бунин, перефразируя библейскую строку: «Нет в мире разных душ и времени в нём нет!» И, по-моему, не поздно и не рано появилась брошюра, которую я посылаю Вам.
Хотя гордый Твардовский и называл Есенина «посредственным» поэтом и советовал не влюбляться в его «кокетливое, самолюбивое нытьё», я всё-таки решил отметить 90-летие со дня рождения создателя «Василия Тёркина». Посылаю Вам также часть «пилотного» номера газеты «Московия литературная» с моими комментариями к одному стихотворению Александра Трифоновича.
Вадим Валерианович, поздравляю Вас с днём рождения, желаю отменного здоровья, бодрости духа и новых творческих удач и достижений!
Сейчас мне трудно выбираться из Подмосковья на занятия «Трёхгорки». Но я помню Ваши высказывания, слышанные 20 лет тому назад: «Невозможно, чтобы человек стал поэтом, занимаясь чем-либо другим», «каждым поэт печёт блины на собственной сковороде», «лирический герой в профессиональных стихах не совпадает с автором» и др. Всего доброго!»
«К 90-летию со дня рождения А. Т. Твардовского (1910-1971). ПЕСНЯ В ПАМЯТИ ЖИВА. Стихотворение Александра Твардовского «Ты откуда эту песню...», последнее из его цикла, названного «Памяти матери», - самое ёмкое по заложенному в него художественному смыслу. Выбранный поэтом эпиграф, символически-многозначная строка народной песни, указывает на поразительную глубину авторского замысла. В эпиграфическом четверостишии, словно в увлажнённом и согретом семени, заложено то, что прорастает и раскрывается в основном поэтическом тексте: тяга, стремление, просьба, мольба - различные оттенки сокровенного желания изменить неизбежное положение, в котором оказался так называемый лирический герой.
« - Перевозчик-водогрёбщик,
Парень молодой,
Перевези меня на ту сторону,
Сторону - домой...»
Драматическое душевное напряжение нарастает из-за того, что желаемого достичь невозможно. Это трагическое бытийное противоречие способствует зарождению ослепительного смыслового ядра произведения, условно разделяемого на две практически неразделимые доли: видимую, внешнюю и глубинную, подразумеваемую.
Стихотворение начинается вроде бы с бытового зачина - с обыденного разговора. Но разговор этот - односторонний, внутренний и нереальный. Сын обращается к матери, которой уже нет на свете. И на протяжении всего стихотворного текста читателю слышатся особо значимые словесные аккорды, которые звучат на родственной ноте с заклинательным эпиграфом и, таким образом, усиливают и обогащают собственное звучание: «На берег другой», «из той своей родимой приднепровской стороны», «там текла река другая». И, видимо, неспроста у Твардовского зарифмовано: «стороны» - «старины». Слово «сторона» напрямую сопряжено с биографией конкретного человека, с объективной реальностью. А слово «старина» создает зыбкую временнyю перспективу, наряду с другой перспективой, обозначенной пространственными понятиями «эта сторона» - «та сторона», «дом» - «даль».
Ещё одна тематическая ветка, которую можно назвать веткой прошлого и настоящего, молодости и старости, наделена такими словесными завязями: «Из далёкой-предалёкой деревенской старины», «давней молодости слёзы», «отжитое - пережито», «песня в памяти жива». Данные стихотворные строки сплетаются в необходимую человеку неразрываемую нить, которая связывает его с иными временами, с иными, знакомыми и незнакомыми, родными и неродными людьми.
Стихотворение А. Твардовского освещено и озарено неизбывными сочувственными и благодатными лучами. Образ матери, запечатлённый в душе уже не молодого мужчины, навсегда останется живым и неизменным. О бесконечности и непрерывности родовой человеческой памяти настойчиво напоминает безответный песенный повтор: «Перевези меня на ту сторону, сторону - домой...»
Обращение поэта к неувядающему, проверенному веками фольклорному творчеству даёт возможность широкого истолкования «далёкой деревенской старины». Голос незримого и запредельного минувшего явственно слышится в несмолкаемом народном напеве. Благодаря этому, свершаются не только сближение и встреча настоящего с прошлым, подобные общению сына с матерью, но и прошлого с более древней древностью, подобные подразумеваемому общению матери с её родителями. Длящаяся жизнь нетленного духа пронизывает и объединяет различные и неуничтожимые временные пласты. А индивидуальные воспоминания - это последние и самые ответственные звенья длинной жизненной цепи, которая тянется из отрешённого и успокоенного «вчера» в неразгаданное и тревожное «завтра».
Лирический герой Твардовского изменился, понимая, что «уже неподалёку и последний перевоз». Невозможно замедлить или перебороть неумолимый ход исторического движения. И стихотворные строки, словно безжалостные волны времени, набегают на берега беззащитного бытия и уже смыли недавнее былое, где были «леса темнее, зимы дольше и лютей» и где «даже снег визжал больнее под полозьями саней». Но они также приносят нам удивительную надежду на реальное земное бессмертие, которое сродни нашей благодарной памяти».
«БРАВО, ИРИНЫ! Поэт и критик. Кажется, на белом свете нет людей более несовместимых и даже более непримиримых. Но, как давным-давно предрёк наш непреложный классик: «Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень...». И вот задумали две Ирины, поэт Ильина и критик Шевелёва, издать литературно-публицистический альбом и - издали. Он имеет вид чёрно-белой 16-полосной газеты и называется «Подмосковные вечера». И всё-таки в обращении «К читателям» обаятельные редакторы, фотографии которых украшают первую страницу, настаивают на своём определении. И. Ильина: «Я долго размышляла над тем, чем должен быть наполнен альбом. И пришло главное - Душой. Душою тех, кто будет писать для него, работать в нём, и тех, кто будет читать его». И. Шевелёва: «Альбом в общепринятом смысле - вещь глубоко личная, интимная, хранящая след дорогой руки, заветные рисунки и фотографии, понравившиеся мысли и собственные душевные излияния».
В первом номере «Подмосковных вечеров» к 100-летию со дня рождения выдающегося художника Романа Семашкевича, в расцвете творческих и жизненных сил расстрелянного в 1937 году, опубликованы воспоминания его вдовы. Сотни его замечательных полотен были конфискованы и, скорее всего, погибли или уничтожены в застенках Лубянки. Историческое исследование А. Кацуры «Поединок чести» представлено под рубрикой «Анонс». Это книга о наиболее известных, даже скандально знаменитых дуэлях, состоявшихся в России. Например, о дуэли гусарского офицера и декабриста М. Лунина с Ф. Уваровым: дуэлянты ранили друг друга, а вскоре подружились, и Уваров посватался за родную сестру Лунина. Под рубрикой «У афиши» рассказывается о Государственном академическом русском концертном оркестре «Боян», созданном в 1968 году народным артистом А. И. Полетаевым. В этом оркестре трепетно и гармонично соседствуют балалайка и флейта, гармоники и валторны, гусли и фагот, синтезатор и скрипки.
Приятно отметить то, что в создании литературного альбома приняли участие два долгопрудненских писателя. На 7-й странице помещены путевые заметки Владимира Пешехонова - «Дивное Дивеево (Заметки паломника)». В нынешнем году празднуется 225-летие со дня основания Серафимо-Дивеевского монастыря, и автор рассказывает о его истории и его основателе Серафиме Саровском, молитвеннике и наставнике, предрекавшем: «Господь помилует Россию и приведёт её путём страданий к великой славе». А член Союза писателей Иван Подсвиров любезно предложил новому изданию свой новый рассказ «Вой пуделя в ненастный день». Это трогательная и грустная новелла об ушедшем на пенсию мастере столярного цеха, которого наша полуфеодальная-полукапиталистическая жизнь довела до откровенной нищеты. И всё же герой повествования решает на последние деньги накормить голодную одичавшую собаку, когда в её обречённом вое слышит отчаянные человеческие ноты жгучей обиды и прощальной тоски.
Другие не менее примечательные и познавательные материалы ждут любознательного и заинтересованного читателя под рубриками «Беседы с Учителем», «Непреложное мнение», «Поэзия»... Ну что же, и мы будем надеяться и ждать очередного выпуска «Подмосковных вечеров», которые, по заверению обоих редакторов, обеих Ирин, отныне всегда «готовы к сотрудничеству с каждым интересным человеком». Большому альбому - большое плавание и свежего попутного ветра!» (Е. Панкратова. «Долгопрудненские страницы», 8 июля 2000 года).
«О КНИГЕ А. ГОЛЕНКОВА. Газета «По Ярославке», издаваемая в подмосковном городе Королёве тиражом 21.500 экземпляров, опубликовала рецензию В. Пешехонова на полемически заострённую книгу известного долгопрудненского барда, автора популярной песни «Сиреневый туман над нами проплывает...», Алексея Голенкова «Сталин без наветов», которая вышла в московском издательстве «Форум» («Долгопрудненские страницы», 23 сентября 2000года).
14 октября 2000 года в газете «Долгопрудненские страницы» была опубликована моя заметка «Глядя на кирпич».
«Она у нас стала, как старая, беззубая старушка, которая сидит на завалинке в деревне и что-то шамкает. Что шамкает, о чём - уже и не поймёшь».
Виктор Астафьев о «Литературке».
На долгопрудненской железнодорожной платформе появился новый газетный киоск. И с его помощью из очередного номера «Литературной газеты» я узнал о том, что футбольный бог неожиданно проклял ногу Рауля на последней минуте четвертьфинального матча чемпионата Европы-2000 и благословил Зидана попасть точно в «девятку»; что пока не будет разрушен Карфаген, то есть реформа Гайдара-Чубайса-Грефа, разрушаться будет наша держава; что в Брянской области есть радиоактивные территории, где запрещено жить, но где люди всё равно живут; что, как бы подтверждая теорию пассионарности Льва Гумилева, согласно которой этносы, как и люди, рождаются, мужают, ослабевают и умирают, русские в прошлом году выпили по 27 литров чистого спирта на душу населения; что в Нижегородской области девочка Алёна бегала на колхозную ферму, научилась доить коров и после летних каникул написала сочинение, которое называлось «Хочу быть дояркой»; что контрабандные цветные и ценные металлы увозят зимой по ледовой дороге колонны китайских грузовиков; что в Сочи отдыхающих обслуживают около сорока «фирм любви», которые не зарегистрированы и пополняются, в основном, путанами из Украины, из Луганской области, где царит повальная безработица; что мыслительный процесс у мужчин, в отличие от женского, проходит лишь по одной интеллектуальной дорожке, то есть мужики не способны делать в одно и то же время два дела, чем обычно занимаются женщины, например, готовя обед и разговаривая с детьми; что необычный французский унитаз, получивший премию на престижной архитектурной выставке, благополучно продали на аукционе «Сотби» за миллион долларов; что на далёком Алтае скоро появится ещё одна мировая пустыня, если не восстановят сосновые боры, которые до пожара 1997-го года пересекали Алтайскую степь и являлись естественными препятствиями на пути песчаных бурь, несущихся из Казахстана; что «существуют люди, которые глядят на кирпич, а видят, извините, голую задницу»...
Я много чего узнал из «Литературной газеты». Не узнал только, почему она, основанная при участии неплохого литератора А.С. Пушкина, все ещё называется «литературной».
В 2000 году у Ильи Макарова (1972–2009) к его двадцативосьмилетию вышла книга стихотворений «Оберег». Лирический герой долгопрудненского поэта, наделённый необычной возвышенной зоркостью, у себя дома в неширокой стандартной комнате провидит неожиданные, вольные, романтические Алые Паруса:
Быть может, всё это усталость,
Иль просит простора душа.
Мне в зеркале днём показалось,
Что парус проплыл не спеша.
А также свободно преображается в различные природные объекты, словно по мановению волшебной палочки неистребимого символизма:
Я был лучом, пронзающим пространство,
Я был волной, идущей из глубин.
Беззащитной непосредственностью и наивной доверчивостью веет от макаровских воспоминаний, когда «окно в старый сад не закрыто» и «сны приходят из раннего детства». Это уже намного позже появляются напряжённые раздумья и неизбежные волевые установки :
Надо жить без страха умереть...
И за грань последнюю смотреть
Надо с упованьем и надеждой.
В наиболее художественно полноценном разделе «Оберега», названном «Магический круг», особенно выделяются стихотворения «Пробуждение», «Летняя гроза», «Небо тёмно-голубое...» В этом же разделе разъясняется название книги, говорится, что и почему поддерживает и бережёт ранимого поэта, а может быть, и не только поэта, в неласковом и трагическом мире:
Оберега в мире лучше нет,
Талисмана нет тебе вернее,
Чем стихи, в которых только свет.
Пусть судьба не легче, но светлее.
Ну, а главное, конечно, в особом и постоянном любовном отношении к окружающим людям и первозданной природе, о чём и спрашивает автор созданную из мужского ребра райскую женщину Еву:
О чём тебе голубка ворковала?
О том, что быть могло и не сбылось?
О том ли, что любви земной начало
Способно повернуть земную ось?
Наверно, нелёгкие и даже мучительные поиски своего неповторимого поэтического стиля продолжатся и продлятся. Но несомненно одно: как воплощённая в опубликованные строки просветлённая надежда на будущее художественное развитие молодого таланта стихотворная книга Ильи Макарова вполне удалась.
«ДОЛГОПРУДНЕНЦЫ - В АНТОЛОГИИ. В Малом зале Центрального Дома литераторов на Большой Никитской прошла презентация поэтической антологии «Отчее Слово-2» (Москва, «Кивотка», 2000), выпущенной к уникальной исторической дате - 2000-летию Рождества Христова. Торжественно, смиренно и взволнованно подходили к микрофону известные и менее известные московские и подмосковные авторы, в том числе знакомые долгопрудненским читателям по публикациям в альманахе «Долгие пруды» и в газете «Долгопрудненские страницы» Александр Гусев и Маргарита Мысина. Поэты читали свои стихи о Боге и Богородице, о православных затворниках, молитвенниках и подвижниках, о вере, надежде и любви и под гитарный перезвон напевали мелодичные христианские песни.
В любовно оформленной и добротно отпечатанной книге, объединившей под выразительной чёрно-белой обложкой с ликом бессмертного Спасителя духовные произведения 219-ти современных писателей, опубликованы стихотворения двух долгопрудненцев Ивана Подсвирова и Владимира Пешехонова, членов Союза писателей России» (Е. Панкратова, «Долгопрудненские страницы», 2 декабря 2000 года).
Библиографический справочник «На пороге CCI века» в 2000 году опубликовал моё автобиографическое эссе «О себе и не о себе».
«Однажды, ещё не знакомый с мистическими размышлениями и прозрениями Экхарта, Бёме и Хайдеггера, я видел неопознанный движущийся объект, который в вечерней полутьме плавно удалялся вдоль железной дороги по направлению к соседней станции Лобня и одновременно поднимался к вершине дальнего дерева, долго испытывая меня и напоминая о непостижимом бытийном мифе. И на каждое чудо найдется Иуда. Если же говорить о родственной связи материи и сознания, то без мудрёной подготовки давно придумал я куплет: «О да, в Перловке нет перловки, поскольку в «Правде» правды нет!». И хотя притягательное занятие художественным переводом подобно ненапрасной, но и безнадёжной попытке прилежной передачи задорного свиста зяблика ревнивым рёвом оленя, или наоборот, я временами живу свободно, весело и просто, перевожу не Байрона, а Фроста. Творческие усилия не сопровождаются одной лишь непросветлённой мукой, они радостны, как любое оздоровительное движение. Да, у каждого Ивана - своя нирвана. Людей нужно любить, а не понимать. Понять человека невозможно, ибо он - Божье подобие и создание, а не кроссворд, который любят, разгадав и поняв. Ты думаешь обо мне, значит, я существую. Но я увлёкся плавным, сонорным и задненёбными звуками русского языка, которые завораживали меня по древнему закону открытого слога, не вследствие того, что на клязьминском берегу фонетически неискушённая дама некогда сказала мне: «Посмотри: заливчик!». Я не стремлюсь и не стремился к самовлюблённому эстрадному микрофону. Пианисты почему-то не выкатывают на улицы и во дворы пианино и рояли, чтобы пропагандировать инструментальные пьесы, сонаты и симфонии. Ну, а словесная лира таинственней и тоньше рояля уже потому, что она - невещественна. И поверять ирреальное и символическое стихотворение агрессивной логикой всё равно, что измерять невесомое пространство между двумя равнинными реками полновесными и незыблемыми килограммами. Только сивый мерин во всём и всегда уверен. И любая теория, как ни прискорбно, неприменима к неуловимому бытию, ибо она неизбежно запаздывает и объясняет уже прошедшие мгновения. А наша культура, родная дочь религии, живёт и не пропадает. И людей, не признающих Бога, не бывает. Если я признаю искусство, я - верующий».
«СЛУШАЕМ ПЕСНИ ЛОЗОВОГО. Удивительно и приятно, включив радиоприёмник, неожиданно узнать мелодию, которую слышал недавно в исполнении её автора в его шереметьевском доме под аккомпанемент верного старого рояля. Так и произошло, когда я решил расслабиться и отрешиться от разных дел и забот: радио «Шансон» объявило весёлую песню «Дедуля», написанную Валерием Лозовым и включённую в альбом «Эх, Макаровна!».
Этот альбом выпустила компания «Ладья» вместе с известной фирмой «Master Saund Records».
Таким образом, на сером фоне безликих западных песенных поделок, повторяющих одна другую, словно типографские клише, начал воплощаться новый своеобразный музыкальный проект.
Аранжировщики, композиторы и продюсеры Сергей Скопин, Валерий Лозовой и Валерий Нахимов объединили современные танцевальные ритмы и рок-музыку с традициями городского романса и народной песни. То, что рождается в результате подобного смелого смешения, Скопин назвал полушутливо «дэнс-рок-фол-стеб». Серьёзно настроенные критики говорят о «новом русском стиле».
О только что выпущенном альбоме уже оповестила читателей «Вечерняя Москва». Журнал «Отдых» (№ 8, ноябрь 2000) отметил «яркую индивидуальность» и «красивый голос» исполнительницы и сделал далеко идущий вывод: «Несомненно - в музыкальном мире появился долгожданный «русский стиль», успешно завоёвывающий своих поклонников».
А я и моя кошка просто ждём, когда по радио прозвучат и другие песни долгопрудненского композитора Валерия Лозового из альбома «Эх, Макаровна!» - на слова Сергея Есенина «За рекой горят огни» и «Ах, зачем нас мама родила» (слова народные)» («Долгопрудненские страницы», 9 декабря 2000 года).