"Жива наша Русь!"
Далекое и близкое. В.А. Пешехонов, 2010 г.
Сергей Дмитриевич Шереметев (1844-1918) довольно часто обращался к своему детству. Многие его работы написаны в откровенной форме воспоминаний. Время сохранило тетради, в которых юный граф описывал события, потрясавшие когда-то древнюю и средневековую Русь. Может быть, эти ученические записи стали предтечей многих и многих его рукописных исследований по самым разным вопросам нашей истории.
Он обучался в Пажеском корпусе, в Петербургском привилегированном военно-учебном заведении, вращался в задорной среде «золотой» молодежи и, путешествуя вместе со свитой герцога Ольденбургского по Европе, имел возможность ознакомиться с последними достижениями философской и политической мысли. Но ни чтение герценовского «Колокола», ни штудирование социалистических утопий не изменило его твёрдого убеждения: Россия - страна с неповторимым путём развития. В 1897 году он подал императору записку, строки которой отражали его сокровенные мысли: «Россия развилась и создалась самостоятельно, а потому всё существенное в ней является самобытным; и церковь, при всём вселенском её значении, самобытна, и монархия её самобытна; самобытно и её дворянство: оно не чета европейскому потомству рыцарей - детищу феодализма. У нас не было феодализма, не было и зaмков. Наши зaмки - монастыри наши, светочи просвещения, двигатели колонизации, рассадники благотворительности...
Законодательство наше не может не считаться с этими особенностями нашего самостоятельного развития, с этою самобытностью России».
В качестве адъютанта цесаревича Александра Александровича Сергей Шереметев во время русско-турецкой войны отправился на театр военных действий. Впечатления от этой кампании будут объединены в его книге «Письма с Рушукского отряда». Но служба в армии не сделала из него военного человека, даже к верховой езде он до конца своих дней относился настороженно.
При императоре Александре III к его мнению прислушивались, да и просто дружили с ним. Александр III навсегда остался для Сергея Дмитриевича образцовым российским императором.
Остро переживал он падение престижа царской семьи и появление нового фаворита последних Романовых, мистичного Григория Ефимовича Распутина (1864-1916), убитого в доме князя Феликса Феликсовича Юсупова.
Труд по истории смутного времени в России ему не довелось довести до конца. Но имя С. Д. Шереметева-историка было известно многим.
Сергей Дмитриевич не имел систематического исторического образования. Но у него выработался собственный метод исторического исследования, истоки которого, по-видимому, в работах историка Михаила Петровича Погодина.
Издавал он разнообразные свои труды (их было около двухсот), разумеется, на свои деньги, подписывая их не полным именем, а тремя буквами: «Г. С. Ш.» (граф Сергей Шереметев).
Однажды заезжий учёный-иностранец удивился тому, что в шереметевском селе его встретили «целые улицы» каменных домов, которые были крыты железом, и что среди его жителей были люди с миллионными состояниями. Многие шереметевские крестьяне были прекрасно образованы, начитаны, любили театр и даже слагали стихи, а также подписывались на очередные тома карамзинской «Истории государства Российского», которая, по слову А.С. Пушкина, «не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека».
Если меня убеждают, что, мол, эта строка будет непонятна читателю, то у меня сразу возникают ответные вопросы. Какому читателю? Неграмотному? Полуграмотному? Или такому, который не интересуется поэзией и не читает никакие стихотворные сборники? И почему Александр Пушкин долго и безбоязненно писал о мифологических образах, о литературных персонажах, о писателях, учёных и мудрецах: о Диане, Флоре, Дриаде, Киприде, Мнемозине, об Арионе, Ювенале, Феокрите, Ричардсоне, о Фобласе, Армиде, Кларисе, Ринальде, о Калигуле, Периклесе, Аристогитоне, Форнарине и не думал о подавляющем большинстве граждан России, которые знать не знали и ведать не ведали, что это за птицы, где они водятся и с чем их едят?
Давно замечено, что только из благодатной культурной и духовной почвы вырастают настоящие таланты и национальные гении. Дотошные пушкинисты подсчитали: одновременно с Александром Сергеевичем Пушкиным писали и печатали свои стихотворения более тысячи стихотворцев, конечно, менее даровитых и популярных.
Судьбы поэтов неисповедимы, как и пути Господни. Алексей Константинович Толстой и Николай Заболоцкий эволюционировали, год от года развивались и творчески мужали. Брюсов, Городецкий и Тихонов медленно и верно деградировали.
В бурные и смутные революционные дни никто и пальцем не тронул ни одну из шереметевских усадеб. Пётр Яковлевич Чаадаев, мыслящий и мудрый член масонских организаций «Соединённые друзья», «Друзья Севера», и «Тайные белые братья ложи Иоанна», размышлял о загадочном феномене русской жизни: «Будучи рабом, русский крепостной вместе с тем не носит отпечатка рабства на своей личности... По своему происхождению и по своим отличительным чертам русское рабство представляет собой единственный пример в истории...»
На первое место Сергей Дмитриевич ставил умелого труженика: «Этим упорядочивалось бы положение человека и тем самым всего общества».
С. Д. Шереметев довёл своё состояние более чем до десяти миллионов и стал одним из крупнейших общественных деятелей.
Заметим ради ясности и для сравнения, что в 1887 году пуд солёной трески стоил 1 рубль 50 копеек и, значит, если мерить по-современному, килограмм - 12,5 копейки, а кочан капусты продавался за 5 копеек.
Но служил Шереметев неизменно и прежде всего Просвещению и Культуре. Отметим особенности русской культуры: космизм (открытость миру), софийность (озабоченность высокими и вечными вопросами) и соборность (неизменный примат коллективности). И не будем забывать, русский и российский – разные слова. Четырёхтомный Словарь русского языка определяет «русский» как «принадлежащий русским, созданный русскими, свойственный русским: русский язык, русская литература, русская культура. А «российский» (российский пролетариат) – это прилагательное к России. В 1888 году вместе с князем П.П. Вяземским организовал Общество любителей древней письменности, в 1896 году - Общество ревнителей русского исторического просвещения в память императора Александра III, редактировал журнал «Старина и новизна».
В молодости на всю жизнь полюбил он Екатерину Павловну Вяземскую, внучку поэта Петра Андреевича Вяземского. Сохранил родовое имение поэта - Остафьево, которое к тому времени чуть ли не шло с молотка.
Вот как писал он о дворянских усадьбах: «Пока ещё уцелели эти уголки и связанные с ними предания, ещё жива наша Русь - самостоятельная, необезличенная, верная своему историческому прошлому! Вот почему я каждой благоустроенной усадьбе, помимо её семейного, воспитательного значения, придаю и государственное».
Николай Гумилёв, расстрелянный в 1921 году за недоказанное участие в контрреволюционном заговоре, в 1913 тоже любуется старыми русскими усадьбами:
Дома косые, двухэтажные
И тут же рига, скотный двор,
Где у корыта гуси важные
Ведут немолчный разговор.
В садах настурции и розаны,
В прудах зацветших караси, -
Усадьбы старые разбросаны
По всей таинственной Руси.
Порою в полдень льётся по лесу
Неясный гул, невнятный крик,
И угадать нельзя по голосу,
То человек иль лесовик.
Порою крестный ход и пение,
Звонят во все колокола,
Бегут, - то значит – по течению
В село икона приплыла.
В остафьевском усадебном парке Шереметев поставил памятники Карамзину, Жуковскому и другим обитателям «Русского Парнаса». И в 1899 году открыл общедоступный музей А.С. Пушкина. Замечательный прозаик и поэт Иван Алексеевич Бунин (1870-1953) писал: «Вспоминаю Остафьево... Там, в кабинете Карамзина, лежат под стеклом кое-какие вещи Пушкина: чёрный жилет, белая бальная перчатка, оранжевая палка с ремённой кисточкой... Потом - восковая свеча с панихиды по нём... Смотрел - стеснялось дыхание. Как всё хорошо, безжизненно и печально! Век ещё более давний и потому кажущийся гораздо богаче, тоньше...»
В уютном одноэтажном долгопрудненском доме на улице Чкалова, ведя трудовой, затворнический образ жизни, Олег Трубачёв жил и работал более сорока лет. «Я в хобби не нуждаюсь, я всегда лигвист и этимолог – во все субботы-воскресенья, во все отпуска. Моя наука меня не отпускает, но она же меня бесконечно питает и радует общечеловеческими радостями, не допускает иссушения разума. – написал он 7 октября 2000 года в мемуарной заметке «Ad septuagintam» (Слово, сказанное по случаю торжества жизни), глядя в окно на неудержимо оголяющиеся дубовые кроны. – Вот пришли мои семьдесят, а где она, моя уверенность, и в ней ли смысл жизни, хотя бы только научной? В какой момент мы ближе к истине – тогда ли только, когда исправно, заученно повторяем собранное и обработанное авторитетами, или – когда решаемся сами делать шаги на свой страх и риск?» Ad septuagintam (лат.) – к семидесятилетию. К шестнадцатилетнему возрасту Олег Николаевич уже прочитал в оригинале полного «Фауста» и позже восхищённо вспоминал роскошное 15-томное издание гётевских сочинений, из домашней библиотеки, которое вышло в 1882 году в Штутгарте. «Кончая среднюю школу, я уже свободно читал по-немецки, по-польски и регулярно занимался чтением на французском и английском языках». Издательство иностранной литературы предложило Трубачёву перевести «Этимологический словарь русского языка» Макса Фасмера, выпущенный в 50-е годы двадцатого века в Гейдельберге. «В январе 1959 года был заключён договор, и я принялся с воодушевлением за дело. Время было докомпьютерное, работа велась на двух машинках, русской и латинской. Объём говорит сам за себя – 3200 страниц на машинке, около 160 авторских листов, свыше 18 тысяч словарных статей составили будущий русский четырёхтомник. В апреле 1961-го работа была окончена. Те два года были для меня, молодого кандидата филологических наук, отличной школой». В конце XX и начале XXI века Трубачёв был редактором журнала «Вопросы языкознания» и в работе использовал ни много ни мало пятьдесят два иностранных языка.
В 2008 году в Волгограде, где Олег Николаевич родился и жил до двенадцатилетнего возраста, открылся Музей академика О.Н. Трубачёва. Вдова учёного Галина Александровна Богатова-Трубачёва передала музею многие ценные и редкие книги из домашней трубачёвской библиотеки.
Из ещё не завершённого многотомного «Словаря русского языка XI–XVII вв.», который редактировала доктор филологических наук Г.А. Богатова, можно, например узнать, что наши предки называли овощами различные садовые и огородные плоды («Съ ягодою малиною и съ иными ягодными овощами»); зелень и коренья, употребляемые в пищу («Есть дубъ во Индии, и овощь дуба того пресладокъ»); сладкие блюда из ягод и засахаренные плоды («Кушалъ овощи, вишни и дыни, и арбузы въ меду»), а также плодовые деревья («Окопание овощевъ бывает столь многажды, сколь травища межъ ними выростутъ»).
Сергей Дмитриевич, видимо, предчувствовал наступление нового «смутного времени» и с горделивым достоинством наконец-то встретил 1917 год. Шереметевы лишились того, что было накоплено за столетия, и тем не менее Шереметев подписал акты о национализации.
Не всякая потеря вредна и невосполнима, как заметил мудрый и проницательный Гёте, почётный член Петербургской академии наук: «Если ты потерял состояние, то ты ещё ничего не потерял: состояние ты можешь нажить вновь. Если ты потерял честь, то попробуй приобрести славу, и честь будет тебе возвращена. Но если ты потерял мужество, то ты потерял всё!»
Родословную графа С.Д. Шереметева продолжили его дети: Дмитрий, Павел, Борис, Анна, Пётр, Сергей и Мария.
Ольга Геннадиевна Шереметева (1885-1941) вспоминала, как вечером 10-го ноября 1918-го года в большой дом Сергея Дмитриевича на углу Воздвиженки и Романова переулка приехали несколько автомобилей с угрюмыми чекистами: «Ворота заперли и произвели обыск. Увезли всю переписку Сергея, все золотые вещи, дневники, в общем на 10 000 000 золотом. Приехали, видимо, с целью арестовать Сергея, но он так плох, что уже несколько недель лежит в постели (у него гангрена ног). К нему ворвались тогда, когда ему делали перевязку... Перерыли весь дом и возились до 7 часов утра».
Пушкин, наверно, предвидел новые бесовские времена:
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…
Крестьяне, дворовые графа не только не уничтожали барские имения, но даже в те голодные годы не раз возили продукты в Москву на Воздвиженку.
В 1929 году Моссовет ликвидировал Остафьевский музей. Он возродился только в 1989 году.
Сергея Дмитриевича Шереметева похоронили за оградой Новоспасского монастыря. Внутри хоронить было запрещено. И до сей поры память о нём никак не отмечена в его любимой Москве.
Сергей Дмитриевич писал: «Золотые главы Кремля блестят яркими лучами, и слышен звон, и всегда, пока будет стоять место свято, он будет разливаться по всей Москве... Но когда прекратится этот звон? Только тогда, когда не будет России!».
И ещё: «Родина - та колыбель, которой мы не променяем на весь блеск, на все красоты и благоустройство иных стран, на золотые горы Гонконга».
Сергей Дмитриевич Шереметев написал «Духовное завещание», в котором обращался к сыну: «Будь верен преданиям рода нашего Шереметевых, служивших независимо и честно Родине и дорогому нашему крестьянству, носителю смиренному исконных наших заветов. Избави Бог тебя от суетности и гордыни».
Смутные времена не щадили родовитых и верных людей России. В годы трагических ошибок и перегибов советской власти погибли 300 потомков бесстрашного Шеремета. Идеологизированные царедворцы и сановные феодалы 20-го века забыли предостережение своего кумира, идеолога и вдохновителя Карла Маркса (1818-1883): «Цель, ради которой требуются неправые средства, не есть правая цель».
