Восходова Л.М. - Воспоминания (1930-40е гг.)

     Мне было 15 лет, когда я попала в эти места. В 1934-м году приехали мы с мамой на Казанский вокзал. Нас встретил мой брат. Доехали до Савеловского, а дальше - на паровике до Хлебникова. И с этой станции мы направились в имение (тогда уже совхоз «Мысово», т.к. имение помещицы Александры Кузнецовой в 1917 г. отошло государству). Шли долго через поле, потом переходили Клязьму через деревянный мосточек. В общем - добрались.

     Комната у брата была над конюшней. Конюшня - высокое двухэтажное здание из красного кирпича, пол - брусчатый. Наверху, на правой стороне, жил ветврач, с левой стороны была наша комната и комната семьи конюха. А рядом стояло здание - тоже из красного кирпича, с брусчатым полом, кафельными стенами и мраморными полками - там обрабатывалось молоко, делали творог, сметану, сливки. Скотный двор был тоже из красного кирпича. На берегу стояла небольшая банька. Липовая аллея от конюшни вела к белому дому, дому барыни. Он был двухэтажный, а с левой стороны была какая-то пристройка - трехэтажная. Перед этим белым домом была площадка - вся в маргаритках! Слева рос круг сирени, круг жасмина, а внутри этих кругов - опять маргаритки. Рядом с домом барыни был двухэтажный дом, где располагалась кухня, и эти дома соединялись застекленным переходом. Такую картину я застала.

     На этой аллее стоял и знаменитый дом, двухэтажный, большой высоты, в нем располагался детский сад. Этот деревянный дом сделан без единого гвоздя. Говорят, его разбирали и возили во Францию, на выставку. Это здание стоит и по сей день.

     Если встать спиной к белому дому, то с правой стороны будет крутой спуск к реке, там вдоль берега находились винные погреба. Это мне рассказала моя подружка; когда мы приехали, их уже не было, и мы на этом спуске, между деревьями, катались на санках. Все дома - для рабочих, обслуги барыни - были рубленые, небольшие, одноэтажные. Они и сейчас целы.

     Год я не работала, негде было, да и паспорта у меня еще не было; но летом мы ходили на сбор клубники (она росла в нескольких местах, в том числе на летном поле). Потом мне помогли устроиться на работу в Центральный Госбанк, в Москве, на Неглинной. При банке находилась счетная фабрика, и вот я поступила на эту фабрику перфораторщицей. В эти годы открывались отделения Госбанка, и меня, как лучшую перфораторщицу, перевели в Госбанк на Кировской. Работала сдельно и получала по тем временам хорошие деньги. Но 1 января 1939 года вышел Указ, из которого следовало: за опоздание в 22 минуты - судить. Я пришла к директору и сказала, что в тюрьму не хочу, ведь опоздание могло случиться в любой день. Поезда, вернее паровики, в Москву ходили нерегулярно (они, кстати, были без света, с коптилками). Меня пытались уговорить, но я не согласилась, тем более к тому времени я вышла замуж.

     - Погодите, Лидия Михайловна, ни про одного кавалера ни слова, и сразу - замужем...

     - Кавалеры были, а как же... Во времена, когда я еще в барышнях ходила, там, где сейчас стоят общежития МФТИ, был прекрасный парк. Он был с освещением, с пешеходными дорожками, со скамейками. Сделали все это комсомольцы завода. Летом в нем была танцевальная площадка (танцевали под пластинки), и был даже буфет с чаем и бутербродами. А зимой там был каток, он тоже был освещен и тоже имелись буфет и музыка. У нас с подружкой были черные жакеточки, шапочки с блесточками, и юбки, чуть ниже колена - так мы блистали на катке. Семен Тимофеевич, мой будущий муж, катался на фигурных коньках, а я на обыкновенных. Каток просуществовал до постройки физтеховских общежитий.

     Время в этом парке мы проводили прекрасно. У нас с приятельницей было три компании. Одна - для катка, другая - для танцев, третья - для провожания. Семен, как самый постоянный из моих кавалеров, «предназначался» для провожания. Долго мы так встречались. То - на катке, то на вечер пойдем (была столовая, в которой устраивались вечера, встречи Нового года.). Своего жилья ни у меня, ни у жениха не было. Семен Тимофеевич жил в общежитии, это здание (рядом со школой №5) называли «итальянским домом», потому что в нем жили итальянцы, и Умберто Нобиле жил. Моя знакомая, Лючетта Сабуровна Бианкани, дочь итальянца и русской. Она и сейчас живет в нашем городе, в доме на Московском шоссе.

     ...Возвращаюсь в наступивший 39-й год. Надо было идти на работу. Образование мое - 7 классов, опыт работы - три года на перфораторе. И устроилась я на завод ДМЗ (тогда он так не назывался, а был заводом №207) секретарем замдиректора по хозяйственной части. Там я проработала до рождения первого сына. И надо было опять уходить, потому что работа предполагала постоянные задержки, а у меня - семья. Да и начальник сменился. Первый - Евсеев - был замечательным человеком (пожилой мужчина - так мне тогда казалось, ему было 45 лет). Такой только пример приведу. Своих детей у него не было, и они с женой взяли подкидыша-девочку. Девочку принесли к дежурному по заводу. А нашли ее на ступеньках аптеки возле станции Долгопрудной. Они эту девочку удочерили, а через некоторое время переехали в Москву, вероятно, потому, чтобы окружающие не знали, что ребенок - не их, не родной.

     На место Евсеева пришел другой замдиректора - внешне помню его хорошо, черноволосый, щеголеватый; отделал свой кабинет в синий цвет, сам ходил во всем синем, в общем... Я после декрета решила не выходить на прежнее место, а ушла секретарем к главному конструктору - Рудых, и работала так до начала войны.

     Когда немец стал подходить к Москве, началась эвакуация завода. Мой муж тогда работал замначальника механического цеха, и этот цех первым был эвакуирован в Пермь. Мы ехали очень долго, в товарном вагоне. Прибыли. Нас разместили в пригороде, в огромном бараке, но с паровым отоплением и водопроводом. Барак разделялся как бы на отделения. В нашем жили три семьи: я с мужем, мама с сестрой, приятельница к нам приехала, и еще жила женщина с ребенком, потом к ней приехал муж с еще одним сыном. Потом мы уже сами разгородили «отделение» на маленькие комнатки. Цех механический, где я работала, был прекрасный: помещение просторное, светлое, пальмы кругом! Но пробыли мы там всего четыре месяца. Приехал человек из Москвы, и вот он отбирал тех, кто должен вернуться. Не сразу все оттуда уехали.

     1 февраля 42-го года привезли нас к Белорусскому вокзалу, разместили в подвале. А у меня в Москве жила подружка, и я направилась к ней, чтобы хоть как-то привести себя в порядок. Там меня и напоили, и накормили - такие хорошие были друзья.

     ...Направили нас работать на 30-й завод, и нам дали в Москве комнату. Но на заводе я проработала совсем немного, меня перевели в промкомбинат, «вспомнив», что отец наш был репрессирован. Но мне и самой очень хотелось вернуться в Долгопрудный, и мы вернулись. К тому времени из эвакуации возвратились мама с сестрой, мы жили в комнате знакомых в первом ИТРовском доме (9/4 по Первомайской).

     Я устроилась опять на наш завод в 8-й, инструментальный, цех - подготовителем, это что-то вроде подсобного, еще наряды выписывала. Через какое-то время начальник мне говорит: «Хочу тебя назначить в ПДБ (планово-диспетчерское бюро) цеха». Обсуждать предложения тогда было невозможно, считай - получила приказ. Проработала в этом бюро я до середины 44-го года. В августе у нас родился сын Сергей.

     Муж к этому времени тоже вернулся на ДМЗ, и нам дали в этом же доме 9-метровую комнатку на пятом этаже. В смежной комнате жила женщина с тремя детьми, и она предложила поменяться: чтобы мы, вся семья (а мама с сестрой жили на первом этаже) жили вместе. Так мы и сделали. Прожили мы в этой квартире 16 лет.

     Нашими соседями были Матюнины (Д.И. Матюнин - известный дирижаблист), они занимали одну комнату, но большую. Кухня была очень маленькая, маленький коридор, и маленькая комната предназначалась для ванной, хотя самой ванны в ней не было. Ходили в баню (которая и сейчас находится на Первомайской, ее перед войной построили), часами отстаивали длиннющие очереди, особенно перед праздниками. А мы уж потом, грешницы, ходили и на первый день Пасхи, чтобы не стоять в очередь.

     Жили мы с соседями очень дружно. Готовили на керосинке, топили плиту дровами. Пилили их в осиновом лесу, он был прямо рядом с домом (где сейчас школа №1). В первом подъезде нашего 1-го ИТРовского дома жили дирижаблисты. (Недавно передавали запись концерта Валерия Ободзинского, очень популярного в 70-е годы певца. Так он ведь сын дирижаблиста, хотя, по-моему, отец не летал, техником был. Жили они в нашем доме, вообще в их семье было пятеро детей).

     - Кстати, а где в то время детей рожали? Были в поселке свои больница, роддом?

     - До войны больница была в двухэтажном доме, в Лихачеве. В основном в Лихачеве были сплошь бараки. В них раньше жили заключенные, строившие канал, потом - рабочие: и совхозные, и заводские. В той больнице я родила обоих своих сыновей. Очень чистая была больница. Первый этаж - терапия, второй - родильное отделение; здесь работали очень хорошие акушерки, ну очень ласковые. Здесь же при необходимости делались операции. Был один врач-хирург - Дербаков. Когда он умер, его хоронил весь город. Потом больница располагалась в доме, где сейчас находится тубдиспансер. Там была прекрасный хирург - Татьяна Николаевна Сперантова, и ее мать тоже была врач - «ухо-горло-нос».

     Еще про одного врача историю знаю. Мне ее рассказала старенькая нянечка детского сада, которая еще у барыни была птичницей. У нас в совхозе жила женщина-врач, она осуждена была на 10 лет по политической статье. Сначала отбывала на строительстве Беломорканала, потом - на строительстве нашего канала. Когда срок закончился, она переехала в Москву и жила там с дочерью и племянницей. А когда умирала, то наказала дочери: «Кремируйте меня и прах развейте по каналу». Дочь ее просьбу исполнила, и теперь каждый год, в день рождения матери, дочь с племянницей садятся на теплоход с цветами и бросают их в канал...

     Теперь я все понимаю, а тогда в юные годы картина этого строительства «на костях» не ужасала так, как должна была ужасать. Бараки были за колючей проволокой, но на территории был клуб, и мы ходили туда на танцы, нас туда пускали. Стройка представляла огромную выемку. Все работающие были в нижнем белье, грунт вывозили наверх по доскам, буквально на руках.

     - А как вы оказались в ЦАО?

     - Когда война закончилась, у тех женщин, у кого были мужья, детей в детский сад не брали. Так как у меня муж работал на заводе, мне сказали: сидите дома. И я не работала год и семь месяцев. А у меня была приятельница, очень хорошая, красивая женщина - Галина Михайловна Левашкевич. Она работала в отделе кадров ЦАО. Она мне как-то и говорит: «Приходи к нам секретарем директора». Пошла я к Голышеву, и он меня на работу принял. Это было в 1947-м году. И проработала я там 28 лет - до самой пенсии.

     Сначала обсерватория располагалась в бараке, а в 48-м году перебралась на Первомайскую, в большой 4-этажный дом. Прекрасное здание было! Ковровые дорожки, паркетные полы. Раздевалка - шикарная. Чуть-чуть на ступеньки поднимешься - и перед тобой вахтер - Александра Васильевна Медведева, которая знала в лицо абсолютно всех. Приезжим она предлагала снять пальто.

     На первом этаже были мастерские, химическая лаборатория, столовая. На втором этаже располагалась вся хозяйственная часть. На третьем - вся наука. На четвертом этаже - дирекция, ученый секретарь, прекрасная библиотека и конференцзал (просто шикарный!). И великолепно был отделан директорский кабинет, он был очень большой, и секретариат тоже большой. У замдиректора по науке был отдельный кабинет. Кругом все сияло чистотой. Комендант Константин Михайлович Санин со своей женой под выходной день приводили в порядок полы.

     В отдельном крыле здания были квартиры, прекрасные, огромные, с высокими потолками - в них жили руководство и научные сотрудники. Я и сейчас там многих знаю, это уже дети тех, кто жил в доме в конце 50-х.

     Директором был Георгий Иванович Голышев - прекраснейший человек. Сам вообще-то он - аэронавт, летал на аэростатах. Еще у нас были пилоты: Крикун, Полосухин, Невернов, Зиновеев, в последние годы летал Иван Александрович Шагин. Была большая программа работ, и всегда были полеты, экспедиции - и в Арктику, и в Антарктиду.

     ...Двор около обсерватории был очень ухоженный - сколько цветов было! А потом, когда рядом построили столовую и корпус МФТИ, нас немножко потеснили. Там, где сейчас расположен Новый корпус Физтеха, вернее, перед ним, находился первый в городе детский сад-ясли, в него ходили наши дети. Медсестрой в садике, кстати, была мать Лючетты Бианкани.

     ...Школа, в которой начинал учиться мой сын Сергей, располагалась в двухэтажном деревянном доме около проходной завода; когда-то в нем находилось заводоуправление. Директором была Варвара Сергеевна, фамилию, к сожалению, не помню. Почему она меня выбрала председателем родительского комитета - не знаю. И я в этой школе «прослужила» девять лет!

     Годы послевоенные - разруха, никто толком не одет, не обут. И мы с Варварой Сергеевной думаем: откуда средства взять? Решили организовать концерт в пользу бедных детей. Я уже в ЦАО работала, напечатала на машинке билеты, и решили мы их продавать по рублю. Не помню, кто приглашал артистов - студентов Консерватории, но среди них был Александр Ведерников! Тогда он еще только учился в Консерватории. Пел он прекрасно. Я этот концерт вела как конферансье.

     Деньги мы собрали, все передали в родительский комитет, а каждый класс составлял список самых нуждающихся. Купили - кому пальтишко, кому рубашечку, кому ботинки. Проходит какое-то время - звонит мне Варвара Сергеевна и говорит: «Нас с вами вызывают в гороно». Идем, у самих поджилки дрожат. Спросили нас: устраивали ли мы концерт, продавали ли билеты, и кто нам все это разрешил. Никто не разрешал, отвечаем, да мы и не спрашивали, сами решили. «А так нельзя, надо было билеты зарегистрировать в гороно, а, может, вы деньги себе взяли!». Мы предъявили все чеки на покупки, и нам это самовольство простили. Потом выяснилось, что кто-то на нас «настучал». Но главное - детишек-то мы приодели!

     Вот еще какой случай вспоминается. Я была членом местного комитета ЦАО, работала в жилищной комиссии как раз в то время, когда распределяли наш 39-й дом (по Московскому шоссе). Строили его на деньги ЦАО. 10 % квартир надо было отдать строителям, 10 - военным, 10 - горисполкому. Очередь была огромная. Комиссия состояла из 17 человек, и только двое из нее сами не претендовали на жилье. Перед нами стояла трудная задача, ведь дело могло привести к скандалу. Сидели мы каждый вечер, обсуждали списки. Потом нас вызвали в обком профсоюзов - директора, председателя месткома и меня. Взяли мы все списки и поехали. Докладывала я. Буквально о каждой кандидатуре (ведь мы ходили и проверяли: какая площадь, какая семья, кто живет в кирпичном доме, а кто в бараке и т.п.). В общем, доклад наш приняли, даже похвалили, и из списка не вычеркнули ни одной фамилии. У меня самой комок в горле стоял. Я же говорила: очередь была огромная, и, конечно, не все получили новые квартиры.

     ЦАО поздно стала строить жилье. «Главным строителем» города в то время был И.В. Дорошенко, директор ДМЗ. При нем снесли почти все бараки. Очень быстро, кстати, был построен ДК «Вперед» и открыт в 40-м году. Для тех лет здание было великолепным. Второй этаж со зрительным залом и двумя танцевальными залами называли «голубым», потому что его стены были покрашены голубой масляной краской.

     - Сколько директоров ЦАО при вас сменилось?

     - Не так много. С Голышевым проработала пятнадцать лет. Потом его перевели - он стал замначальника Главка. Потом директорствовал В.Д. Решетов. Затем к нам директором из Академии наук направили Евгения Георгиевича Швидковского. Это был очень элегантный мужчина, очень грамотный, никогда не торопился, прямо не знаю, как его характеризовать, в общем, настоящий интеллигент, а какой человек! К сожалению, он рано ушел из жизни - в 52 года. Потом к нам вернулся Голышев, после перенесенного инсульта. Но его помощником уже работала Тамара Михайловна Буренкова, моя преемница.

     - Вы, имея семью, работу, много занимались общественной работой... Это были партийные поручения?

     - Членом партии я не была. Но за время работы в ЦАО четыре раза избиралась депутатом Горсовета: работала в комиссиях по работе с трудными подростками, по культуре, по торговле. Тяжелее морально было работать в детской комиссии. Это после войны. Жалко было ребятишек: отцов нет, матери работают, живут в бараках. Мы старались как-то и чем-то помочь.

     - А почему вы ушли с работы?

     - А ушла я потому, что заболела. До пенсии дотянула, но, наверное, сказывались пережитые трудности. Я же говорила: было очень много работы. В секретариате как-то сидели военпреды и долго ждали приема директора. Так один из них сказал: «У вас как в Смольном в революцию»...

     - Много пришлось голодать в жизни?

     - Много. До 1948 года нужда была страшная - в войну по карточкам получали только хлеб, редко какую-нибудь крупу. 1 января 1948 года карточки отменили, и выдали новыми деньгами зарплату. Мы с мужем поехали в Столешников переулок. В магазине было битком народа, но на прилавках было - все! Тогда сумок не было, были авоськи, и вот из них у всех торчали мясные кости, завернутые в грубую бумагу, рыбьи хвосты.

     После отмены карточек мы немножко воскресли. Жить стало легче - можно было позволить себе купить продукты - что хочешь: и сыр, и колбасу! Я поправилась, а то худая была страшно.

По материалам статьи

"Земляки" автор Н. Симонова

"Долгопрудненские страницы" от 13.03.2004

Обработка Мартынов С.А.