Аргунов Е.И. - "О войне" (1941-1942 гг.)

     22 июня 1941 года, утро. У нас уже был репродуктор «Рекорд», громкость которого подстраивалась винтом посередине панели. По радио сказали, что немцы напали от моря до моря – это война.

     На наших ребячьих сборах, всегда бывает кто-то, а у нас это был Борис Крутин, кто всегда всех больше знает. Так вот, он сказал, а ему это сказал его отец, что немцы победят всех. Поговаривали и вспоминали прошедшую финскую войну, вспоминали, что эта «крохотная Финляндия» уложила тысячи наших солдат.

     Я почему-то тоже вспомнил финскую войну, а тогда были страшные холода даже у нас, мерзли яблони, клены, дубы. Как-то утром я пришел на горку возле Белого Дома я увидел там, на снегу много перьев и пуха от воробьев и снегирей. Их съели кошки, когда они замерзли и попадали с деревьев.

     Однажды я поехал в Москву. Это только условно сказать. Поехал. Это было летом 1941-го года. Босиком я дошёл до окружной железной дороги по Дмитровскому шоссе. Прошёл направо от КП, перешёл железную дорогу и пошёл на последнюю остановку трамвая. Зачем я ездил – не помню. Сел на трамвай, как и все. Только проехали 2 остановки – бомбёжка. Из трамвая должны выходить все. Я тоже вышел и повели нас в бомбоубежище, или как их иначе называли, щель. Лавочки есть, можно посидеть, даже почитать газеты и плакат распознавания немецких самолётов по звуку. Прошло минут 15, сирена отбоя воздушной тревоги. Снова поехал на трамвае к Савёловскому вокзалу. Доехал до Савёловского, и мне нисколько не было неудобно, что я был босиком. Далее поехал на трамвае к метро Динамо. Опять бомбёжка, опять щель. Наконец вошёл в метро Динамо и доехал до пл. Маяковского. Слышу, что бомбят, но глухо и далеко. Нам объявили, что поезд дальше не пойдёт. Кому нужно в центр, могут пойти пешком по тоннелю. Я пошёл пешком по шпалам, а иногда шёл по бокам тоннеля рядом с проложенными кабелями. В тоннеле началась небольшая паника, так как были руководители от метро. Кто-то пошел в сторону Маяковской, кто-то в другую сторону, как и я. Плачут дети. Некоторые никуда не идут, сели на выступ и сидят. Зовут своих детей заблудившиеся. Главное, что все спешат, одни туда, другие оттуда. Наконец, я дошёл до площади Революции и вышел из метро. Ноги мои от подошвы и выше были как у негра. Больше босиком в Москву я не ездил.

     На долгопрудненском заводе работал мой брат Виктор и двоюродная сестра Наташа Позднякова в ВОХРе. В августе завод срочно начал готовиться к эвакуации. Меня, брата и мать брали в Пермь. Кажохина А.И. с семьей тоже. А Наташа решила ехать ближе к фронту, в Бородино, так как там у неё жили 2 её сестры, Нюра и Дуся, и племянник Коля. И хоть вещей у неё набралось не много, но одной сразу было не довезти. Пришлось помогать мне, больше было некому. Правда сил в 14 лет у меня было не так уж и много, но в две руки я что-то все же мог взять.

     Поехали мы в октябре, числа 16-го. Доехали до Голицино на поезде. А дальше он не идет, почему не известно. Пошли на Минское шоссе ловить попутную машину. В ту сторону в это время много машин ехало. Нас тут же посадили и мы доехали до железнодорожного вокзала в Можайске, думали, что какой-никакой, а поезд до Бородино пойдет. Но напрасно мы так думали и на это надеялись. Поезда нигде не было, а время было уже 3 часа дня. Мы были в здании вокзала и пытались узнать что-нибудь насчет поезда, когда вдруг что-то загудело. Я сначала выскочил из вокзала, но вместо поезда увидел над головой крылья с жёлтыми крестами. Оказалось, что это гудели 3 немецких самолета, которые прилетели бомбить вокзал. Я вбежал обратно в здание вокзала и полез под лавку. Лавки на железнодорожных вокзалах делались очень прочными, и я подумал, что от бомбы меня лавка защитит. Самолеты сбросили на вокзал 3 бомбы. Одна бомба попала в вагон со снарядами. Грохоту и визгу было много, но скоро все утихло. Когда я вылез из-под лавки, то почувствовал себя уже обстрелянным воином. А Наташа в это время бегала и искала, кто бы нас на машине довёз до Бородино. Наконец ей повезло, она нашла машину, мы положили вещи и поехали. Отъехали мы, наверное, метров 500, как появились 2 немецких самолёта. Они специально очень низко летели, чтобы бомбить автомашины и расстреливать движущиеся цели. Шофёр крикнул нам, чтобы мы быстро вылезали из машины, и мы брякнулись в кювет. Сам он залез под машину прямо в грязь. Пару раз они только немного постреляли, и улетели. Мы снова влезли в кузов машины и поехали дальше, в Бородино. Навстречу нам попадались повозки и автомашины набитые ранеными. Чувствовалось дыхание войны и близость фронта. Слышался грохот взрывов и стрекотание пулеметов.

     Шофер довёз нас прямо до дома, потому что он был из части, которая обороняла Бородино. Первым делом мы разделись, умылись и сели поесть, так как в дороге нам негде было перекусить, и мы проголодались. Время было уже 5 часов, на улице еще было светло. Поговорив между собой, сестры решили выделить мне зимнее пальто. А его и не поймешь, то ли оно девичье было, то ли мужское. Часов в 8 мы поужинали, так как было чем. Они в этот день зарезали поросенка. Поели мы жареной свинины и начали думать о ночлеге. Мне выделили место на печке. А дом был обычной деревянной русской избой на высоком кирпичном фундаменте. Еще совсем новый.

     Мы легли спать, и я сразу заснул. Сквозь сон почувствовал, что меня будят, это было в 3 часа ночи. Пришел какой-то военный и сказал, что войска сдают Бородино без большого боя, и чтобы мы подготовились и укрылись в подвале или погребе. А тут он увидел меня на печке и, узнав, что я только что приехал из Москвы, сказал мне:  «Собирай скорее вещи и беги в Можайск».

     Меня быстро начали собирать в дорогу. Сделали из мешочка рюкзак, надели новое пальто, положили в рюкзак кусок свежей свинины и я, попрощавшись, тронулся в путь. На улице было темно и холодно. Железная дорога была примерно в метрах ста от дома, я вышел на нее и взял направление на юг, там было тише. А рядом уже шел бой, бухали пушки, стрекотали пулеметы и щелкали выстрелы винтовок. До Можайска было идти 12 километров. Темно, шпал совсем не видно, только светились стальные рельсы. Вдоль всего пути с двух сторон темный хвойный лес, елки густые-густые. Неизвестно, откуда стрельнут, ради потехи ли, или шальная пуля найдет свою цель. На западе небо пронизано трассирующими пулями. На юго-западе поспокойнее, так как Старая Смоленская дорога была на востоке, а Минское шоссе еще не сделали.

     Я и раньше у себя дома, если ходил ночами по парку, и то было как-то неуютно. А сейчас страх страхом, а идти надо. Что будет, то и будет. Главное, это дойти до Можайска. На шпалах образовался иней, их стало лучше видно и это давало возможность ставить на них ноги и идти по ним уверенно, хотя шаг в результате был ненормально широк для меня.  Но время и страх подгоняли сзади, как будто ветер дул в парус. Потом я как-то уже и попривык, по бокам стреляют, а я иду. Кругом никого, ни спереди, ни сзади. Уставший и как будто очумелый я дошёл до Можайска. А тут было все спокойно, народа на вокзале мало. В кассе я свободно купил билет до Москвы, узнал, где мой состав и пошёл в вагон. Как ни удивительно, почти весь состав был пустой. Сказали, что это последний состав до Москвы. На улице холодно, образовался маленький ледок. Сначала, я, как и всегда, пошёл в 3-й вагон, но он был пустой и холодный. Тогда я пошёл по составу в хвостовые вагоны и дошёл до последнего вагона, где и сосредоточились все пассажиры. Вагон был почти полон, мне досталось сидячее место на 2-ом кресле лицом по ходу поезда. Время приближалось к десяти часам, а поезд ни гу-гу.

     Время к завтраку, а у меня ни крошки во рту со вчерашнего вечера. Хотя вечером-то я до отвалу поел картошки со свининой. А сейчас в котомке за спиной лежит кусок сырой свинины. И надо сказать, что когда полно народу в купе, есть свинину просто зубами мне было стыдно. Еще не дошёл голод до точки. Тогда я решил пойти в туалет, взяв с собой кусок свинины, а он был завёрнут в белую тряпку. Я оставил котомку на своем месте и пошёл в туалет. Там я зубами оторвал два куска, спрятал мясо обратно в тряпку и начал жевать. Было вкусно, так как кусок попался с поджаристой кожицей, но не хватало соли. Наверное, соль у кого-нибудь в вагоне была, но просить я не мог. Минут через 15, после того как я поел, поезд медленно двинулся. Поезд был длинный. В 13 вагонов.  Поехали хорошо, но так как я почти не спал и очень устал, меня стало клонить ко сну. Но не спится, пить хочется, а воды нигде нет, даже в туалете. Поезд же пригородный, вагоны как у электричек, только в последнем вагоне был туалет, но без воды.

     Пассажиры, конечно, все в заботах, у кого дети плачут, кто ест, кто разговаривает. В вагоне немного нагрелось, так как он был битком. Уж очень рано в этом году похолодало, никогда такого не помню. Сижу, дремлю, как вдруг резкий толчок, кто-то упал с лавки, дети громко закричали, а взрослые взбудоражились. Я без вещей, оставил их, чтобы не заняли место, побежал на выход. Самолёт с жёлтыми крестами снова делал атаку на поезд, снова бросил бомбу. Вот я вижу, как она, под углом покачиваясь, летит прямо на меня. Я спустился вниз с насыпи, залег и врос в землю, как бывало делал, играя в военные игры. Но бомба упала раньше паровоза, летчик опять дал маху и даже железнодорожный путь не повредил. Когда самолет улетел, а летел он со стороны Москвы, и видимо у него не осталось бомб, я поднялся на ноги и увидел лужицу на дне канавы. Каблуком ботинок я разбил лёд, и вода выплеснулась на него. Я лег на живот и стал пить не разобрав, что это за вода. Напившись, я пошёл к вагону. Не успел я сесть на своё место, как поезд опять тронулся. Ехали мы долго, уже подходил к концу день, как вдруг остановка. Опять бомбежка, но где-то впереди. Я опять вышел из вагона. Вагон остановился возле железнодорожной будки, значит, где-то рядом был семафор. На запасных путях стояла бочка с какой-то водой, покрытой коркой льда. Я камнем разбил лед и напился всласть, только зубы заныли от холодной воды.

     Стояли мы долго, всю ночь и только с десяти часов утра следующего дня поезд тронулся всерьез и надолго. Мы доехали до Кубинки. От Кубинки до Москвы ходили электрички. Какая-то как раз стояла на парах, я сел и скоро поехал, не веря такой удаче. В Москву доехал в три часа дня и сразу пошёл в столовую на Бутырском Валу. Что ел, не помню, но объелся. Поехал на Савёловский вокзал. На Савеловском продавали на перроне пирожки с мясом. Я взял 5 штук, потом еще. Почему-то у меня были с собой деньги. Помню, что были 4 купюры по 30 рублей, итого 120. Прошёл я по перрону шагов 15, как у меня резко схватило живот. Да так, что я с места сойти не мог. Потом кое-как дошёл до столба, обнял его и так стоял, пока прошло, и я медленно пошёл в вагон. Доехал на поезде и дошел до дому нормально.

     Через полчаса пришла мать, расплакалась, так как по радио уже сказали, что Можайск сдали немцам.

     В Пермь еще можно было уехать, но мы все решали, как нам быть. Особенно противником нашего отъезда была тетя Лина Карбукова. А мы уже сложили свои пожитки в дорогу. Зарезали поросёнка, всех кур и кроликов. Моё слово оказалось решающим, так как резали живность в панике без меня, когда я был в дороге. Я сказал, что Москву не сдадут, и у нас боёв не будет. Я проанализировал наше расположение, видел оборону берегов Клязьмы, непроходимость канала танками. Я говорил, что нас могут только обойти со стороны и взять в окружение, а боёв не будет. Так и вышло всё по-моему, дальше канала немцев не пустили. Виктор уехал в Пермь, когда я был в Можайске. Мать осталась одна, потом приехал я, а потом через неделю приехала Клавдия Ивановна со Славкой. И мы решили остаться здесь.

     Мы, конечно, обрадовались, что собрались вместе. Стала проблема, чем кормить Славку. В школе мы в это время не учились, она была занята. Нужно было молоко. Коровы, как это ни странно, у частников в Котово были, но молоко меняли на хлеб или эквивалентом были деньги. Но денег, как всегда, не было. Тогда Клава через кого-то нашла способ получать дополнительные карточки. На карточки, где числились и сахар, и горох не давали ничего, только хлеб. Поэтому и носили с собой только хлебные карточки. Я ходил в магазин в Долгопрудный, покупал там хлеб на все карточки, и часть хлеба я менял на молоко. Так продолжалось долго, сколько месяцев, я уже не помню.

     Однажды на рынке устроили облаву и меня с молоком и хлебом схватили двое сотрудников (были тогда такие общественники). Краснополянский район к этому времени переехал в Усадьбу ДАОС «Долгие пруды». Меня отвели туда, посадили в камеру на пятерых. Продукты отобрали, и не помню, отдали ли, карточки не отдали точно. Продержали меня двое суток и, не солоно хлебавши, отпустили домой. Стращали много, но я твёрдо говорил только одно – карточки я нашёл.

     Стали искать новые методы, как добыть молоко, старые тоже использовали, но поаккуратнее. Ходил я и зимой и летом по тропинке от рынка по ручью и домой. Зимой молоко за время пути покрывалось льдом миллиметров на 10. Наверное, молоко разбавляли водой. В Котово молоко тоже покупали, но оно там уже всё было распределено. В Мысово тоже всех коров и лошадей не успели съесть. А когда зарежут корову, то по 1 килограмму мяса выделяли рабочим и ещё деньгами, а то и молоко достанется.

     Я начал искать бомбоубежище и нашел его. Около нашего дома был люк канализации, которая шла в Клязьму. Но её никто после революции не использовал. Там было сухо, спуск по скобам и много места.

     Начал копать в сарае яму под кадушку для капусты. Хотел в землю опустить капусту, но дальше 20 сантиметров у меня дело не пошло, да и дело вроде вырисовывалось в нашу пользу. Живность мы с матерью всю порубили, и в результате у нас оказался большой запас мяса, так что мы не голодали.

     За ту неделю, что меня не было в Мысове, когда я уезжал в Бородино, тут произошли грандиозные события. Мысовское начальство, чуя, что немцы близко, решило дать дёру. Был у нас директор Дома Агронома Гольцев. Но его призвали в армию, дали звание лейтенанта. Остались за него Максимов и Краснов. Кто из них главнее не знаю,   но только они оказались единомышленники-мародёры. Нагрузили на две автомашины своё и совхозное добро в дорогу и решили удрать, а то всё может быть – они ведь члены партии.

     В Москве в это время тоже такая же паника была, но я в это время был в Можайске, слышал потом от своих друзей, которые оставались в Москве. Какой был погром в продовольственных магазинах, несли всё, что можно было унести.    

     По какой-то случайности бывший директор Дома Агронома Гольцев охранял блокпост на шоссе, уже за Москвой. Он их развернул, они вернулись, разгрузились и продолжили работать. Что с ними дальше было я не в курсе, но по особнячку они себе построили напротив в/ч на Школьной. Да кто-то на водохранилище убил кладовщика Кочкуркина, он заведовал стройматериалами. Пошёл вечером домой и не вернулся.

     Наши мысовские ребята совершили свой погром. Залезли в кинобудку и сделали капитальный шмон. Физические, химические лаборатории подверглись ревизии на предметы, пригодные для игр и чего-то еще, что я не знаю. Когда я приехал из Можайска, то попал к шапочному разбору. Со мной кто-то поделился и отдал лупу из кинобудки. Из кабинета военной подготовки я упёр учебную берданку сделанную из винтовки с пятипатронным магазином. Но ствол у неё был гладкий. Потом я отправился в учебный корпус, там разгром был полный. Но что там можно взять? Колбы, пробирки, пузырьки с какими-то химикатами? Я облюбовал микроскоп, так как очень хотелось рассматривать микробов. Но целых микроскопов уже не осталось, и я собрал один из двух, но не полностью. Принес домой, поиграл и долго еще играл даже в один окуляр.

     Пришла к нам, ребятам, кладовщица Дома Агронома, а мы все в кучке держались, и говорит: «Идите в барак, я вам отдам коньки и ботинки. И берите насовсем и бесплатно, можете взять и лыжи».

     Мысовских ребят почти всех позабирали в армию, кто был до 27-го года. Кто не учился в школе, того брали и моложе, в стройбат. Уже попадались ребята, почти нашего возраста в форме связистов, 1926-го года рождения. С авиационных заводов на фронт не брали, там была бронь.

     Немцы уже были близко. Каждый день приносил какую-нибудь новость, опережая радио. На улице ребят поубавилось. Все чем-то промышляли, слоняться без дела времени не было. Но жизнь шла, мы так же разгружали хлеб и отрывали маленькую корочку. Иногда в хлебе попадалась целая картошина, иногда таракан.

     Возле нашего дома разместилась воинская часть, а около их двери лежала большая куча картошки, хотя на улице было под 20 градусов мороза. Туалет наш был чуть подальше этой кучи картошки, совсем рядом с нашим сараем. Иногда, когда часовой зазевается, мне удавалось штук 6 картошин украсть.

     Стали чаще появляться немецкие самолёты. Однажды мы (это наша группа мысовских ребят среднего возраста, мелюзгу мы с собой не брали)  были у магазина и видим, летит на Москву самолёт. Низко совсем и никто в него не стреляет. На берегу еще не было фронтовой пехоты. Самолёт летит в сторону железнодорожного моста через Клязьму и кидает листовки. Мы побежали по льду водохранилища в сторону самолёта. Видим, отцепилась одна бомба, потом вторая. Листовки еще не долетели до земли, как тряхнула бомба. Перед этим мы плюхнулись животом на лёд, нас подбросило на полметра. Было слышно, как шлёпаются льдины. Потом, через несколько минут, еще одна бомба взорвалась. Бомбы никуда не попали, упали они около пешеходного моста на посёлок Водники.

     Листовки подбирали, читали и выкидывали. Листовок кидали много, самолёты летали низко, нагло.

     Однажды днем иду я мимо склада с зажигательными бутылками. Смотрю на небо, так как слышу надрывный вой немецкого самолёта. Вижу, его прямо над головой, а он медленно ползет в сторону Лобни. Я наблюдаю за ним и, вдруг, вижу, как он сбрасывает приличную бомбу прямо на мою голову. Я не знаю, куда бежать, то ли назад, то ли вбок к шоссе и по привычке в кювет ложиться. Потом смотрю - самолет летит дальше, а бомба полетела впереди него и упала где-то в районе Лобни или Шереметьева. Склад – это вырытая широкая и глубокая землянка. Там стояли ящики с бутылками в 4 ряда. Запалов у бутылок не было, и склад не охранялся. Всё равно где-то ребята доставали запальники и поджигали берёзы, когда ходили в кино в ДК «Вперед».

     А фронт заметно приближался к Москве. С первой бомбёжкой Москвы у нас были вырыты бомбоубежища, где вечерами мы все собирались, даже если не было бомбёжки. Но я никогда в бомбоубежища не ходил. Окна как всегда были заклеены бумагой крест на крест. А внутри все тщательно занавешено шторами. По улицам ходили дежурные и пугали отключением электричества, если у кого заметят просвет в окне.

     Москву бомбили почти каждую ночь. При этом были самолёты и более низколетящие и не по одному, а целые стаи. Было видно, какой конец Москвы горит. То Бутырский, то Тишинский рынок, то толевый завод в Филях. И это мы узнавали почти на следующий день.

     А вечером над Москвой как будто салют. Самолёты гудят, зенитки, одни бухают так, что у тебя нутро подёргивается – эти редко стреляют. Другие чавкают часто, но не сильно, и строчат как пулемёт. Кроме того, вокруг светят прожекторы и летят трассирующие пули или снаряды с крупнокалиберных пулемётов. Все это смотрится красиво. Если бы ещё при этом на голову не падали чугунные осколки и другие атрибуты разрывного вооружения. Людей вечером выходило много и, когда сбивали самолёт, а это часто было, то раздавался неподдельный вскрик радости.

     Почты в Долгопрудном уже не было, а письма в Пермь матери отослать хотелось. Вот мы с ней и пошли пешком в Соц. город, это в районе Лианозово. В то время Лианозово относилось к Краснополянскому району. Было холодно. Подвязалась с нами идти наша собачка Пушок. Дошли мы до МФТИ (тогда его еще не было). А телеги с ранеными идут и идут. Кто за повозкой идёт перевязанный, кто на телеге лежит. И так целая вереница до Дмитровского шоссе. Вдруг наш Пушок завизжал, я оглянулся. А он попал серединой живота под заднее колесо телеги. А телега-то была тяжёлая, пехотная, да ещё раненых человек пять на ней лежало. Пушок еще раз завизжал, пробежал вперёд метра 3 и свалился в кювет. Перевернулся еще раз и сдох.  Настроение испортилось, мать заплакала, и мы пошли дальше до переезда на Новодачной, а там по шпалам до Соц. города. Опустили письма в ящик и вернулись назад.

     Немцы подошли уже к Клину и не сегодня-завтра будут на Красной Поляне. Окопы в Мысово пока никто не занимал, доты и дзот тоже стояли пустые. Не помню каким вечером, но как-то стою, смотрю с дзота и вижу зарево пламени, слышу залпы орудий и пулемётные очереди. Так продолжалось дней 5-7. Там шли бои за Красную Поляну. В Долгопрудном появились беженцы из Красной поляны.

     Наконец стало затихать и совсем затихло, когда немцев погнали с Красной Поляны. Зрелище было ужасно, так как сгорела полностью деревня Катюшки и всё вокруг неё, а это была большая деревня. Красная Поляна пострадала тоже. Хотя там были старые фабричные бараки толстыми кирпичными стенами. Но разрушения видны до сегодняшнего времени. Как памятник о боях стоит остов дома культуры Красной Поляны. (Дом культуры начали восстанавливать только в 1993-м году). Я все это увидел, когда после отступления немцев из Катюшек я с ребятами ходил туда за лошадиным мясом. Правда, ходили мы всего один раз. Взяли санки, топор, веревку и пошли на поле боя. Выбрали мы нашу лошадь средней упитанности и отрубили окорок. Рубить промерзшее мясо было трудно, труднее, чем дрова. Привезли, дома уже разрубили на более мелкие куски, обмыли в воде, ободрали шкуру, положили в самую большую кастрюлю, посолили и поставили на плиту. Долго нам пришлось ждать мяса, но с тем удовольствием мы ели конину, облизывая пальцы. А что, мясо как мясо, только маловато едоков нашлось во всем нашем доме, «доме охотника». Вторая половина дома принадлежала одной семье и еще была коморка для Гибловой Аннушки. Но, чтобы есть конину, нужны молодые крепкие зубы, да и с хлебом желательно.

     Окопы в Мысово так и не заняли, так как у нас и солдат-то так и не было. Главным трофейным местом стала наша новая школа в Котово, в которой мы временно не учились, так как в ней была организована мастерская по ремонту танков. Сожженные танки привозили с мест боёв в районе Красной Поляны и округе. На наши танки страшно было смотреть. Больше всего было танков Т-34. Одним их первых привезли немецкую танкетку на ходу. Когда её прикатили, то собралось много народа. Наш танкист залез внутрь немецкого танка и вытащил оттуда 2 чемодана. Открыл один и стал доставать женскую одежду: платья, кофты, платки. Взял платок и крикнул: «Кому?» Какая-то женщина взяла. Стали тянуться руки, чтобы что-то схватить. Все содержание этих двух чемоданов танкист раздал. На этой танкетке и я прокатился от школы до Мысово. Потом они часто гоняли на этом, с жёлто-черным крестом, немецком танке. Наши же сгоревшие танки стояли возле школы как чёрные гробы, и от них несло жареным мясом, мазутом и соляркой.

     Влезать внутрь этих танков было как-то неудобно, противно и горестно и это понятно почему. Ведь в этих танках погибли наши люди, некоторые еще обгорелые танкисты находились там и из танков приторный запах жареного и гниющего мяса.

     Танки после боёв подбитые и сожжённые приходили, а отремонтированные уходили обратно в бой. Для ремонта танки чистили, а трупы из них выносили, или то, что от них осталось. Где части шлема, нога в сапоге, а где и просто одни кости. Всё это просматривалось, находили жетоны погибших и всех вместе хоронили в школьном саду. Но всё это происходило так быстро, в спешке, что видно никто никуда не сообщил про массовое захоронение. И сейчас по несправедливости не стоит там памятник с именами погибших советских танкистов. И знали люди, местные, про это захоронение, только их самих уже никого в живых не осталось. И некому в День Победы возложить цветы воинам, защитившим Москву.

     Но кто-то всегда бывает первый, и тут как всегда кто-то нашёлся. Из-за любопытства ли, или еще почему, но начали ребята залезать в танки. Кому посмотреть пулемёт, кому пушку, кому утащить, что можно было оттуда утащить. Мне говорили, что кто-то даже стрелял из танкового пулемёта. Тогда нас, ребят, стали гонять от танков. Но разве за нами уследишь? Вот и я как-то раз проник в танк посмотреть, что там ещё осталось. А оставалось там много всего. Полно было лент со снарядами и пулемётных лент. В итоге, полазив по танкам не один раз, я набрал 150 снарядов, 250 винтовочных патронов. Можно было бы уже давать бой, только было бы из чего стрелять. Все трофеи возле Котовской школы не помещались и их расположили по Лихачёвскому шоссе от Мысово до Гранитного. Мне нужно было всё, от лампочек до магнето. Его я так и не смог найти. Нужны били катушки с проводами. В общем-то, у машин было мало, что можно было взять. И все эти «игрушки» не очень много приносили пользы. Патроны и 36-и миллиметровые снаряды нужны были нам для добычи пороха. Порохом мы снаряжали свои снаряды, которыми взрывали пни. И, конечно же, между нами было соревнование, кто больше наберёт трофеев. У меня была еще граната, лимонка, но без запала. И это хорошо. А то бы, может быть, мне что-нибудь и оторвало. А еще была противотанковая граната. Тоже без запала. Я её потом положил в костёр и скорее побежал на лодку. Отъехал метров 150 и увидел, как от костра пошел чёрный дым, но не было ни звука.

     За время моей технической деятельности у меня скопилось кое-какое барахло. То катушки с проволокой, то выключатели, а то и реле. Но не хватало очень многого. У нас на Гранитном жили хорошие знакомые Шкляревские, а у них 2 сына было. Шкляревский на время ухода на войну принёс нам на сохранение целый сундук электродеталей: провода, паяльник, счётчик т.д. Так, что я мог уже что-то паять. А другой друг семьи на время войны принёс к нам гармонь, хромку. Вот на ней я и научился играть кое-что, но только на пищалках без басов. Я и до сего времени басы усвоить не смог.

     А через 3 месяца приехали из Перьми эвакуированные, и с ними брат Виктор. Его устроили работать в Москву на 30-й завод. Правда до этого он хотел бежать и Перьми самовольно по моим метрикам без паспорта. Рост у него был не большой, такой же, как и у меня, а фото на метриках не было. Я ему послал свои метрики, но он их потерял.

     Итак, собралась наша семья вместе, жить стало веселее. О еде я пока не говорю, но у нас никто никогда лишнего кусочка (чужого, не принадлежащего ему) не брал, как бы не хотелось есть. Но, честно говоря, голодных обмороков я не помню, то есть, у меня их не было, но голодными мы были почти всегда. И даже привыкли как-то.

     С января 1942-го года начались занятия в школе. Танки ещё горелые стояли, но поменьше. Те, что удалось отремонтировать, отправили на фронт. Немецкий танк тоже. Школа была не отремонтирована, холодная и пустоватая. Некоторые ребята пошли работать из 7-го класса. Других, кто плохо учился, отправили с 5-го класса в ПТУ. Им выдали форму, и они ходили хорошо одетыми, блестя пуговицами и начищенными пряжками.

     Дрова в школу давали, но в основном осину. А школьная печь изначально была так сконструирована, что топить её надо было постоянно. Дрова там сначала перегонялись в древесный уголь, как ни посмотришь, а в печи только дым. А вот на второй день уголь давал уже тепло. Но всё равно пальто мы не снимали. Народу было мало, посещаемость плохая. Голодные, холодные, что нам оставалось делать, бегать по переменам по партам – играть в салочки.

     Однажды меня исключили из школы в 7-м классе. Нам, ученикам школы, давали в день учёбы по 50 грамм дополнительного хлеба. А хлеб мы получали в мысовском магазине. Поскольку я жил в Мысово, директор школы поручил мне пойти в Мысово к начальству и попросить лошадь с телегой и попросить привезти на ней в школу хлеб из магазина. Поскольку, я этой процедурой никогда не занимался и побоялся, что у меня что-нибудь не получится, то я стал отказываться выполнять это задание. Тогда директор сказала, что в школу я могу больше пре приходить. Один день не хожу в школу, второй. А на третий собрался и пошёл. И продолжил учиться без всяких упрёков. Окончив 7-й класс, я пошёл учиться в техникум.

Аргунов Евгений Иванович

1989 год